Wind

- Будешь чаю? Она спрашивает уже в который раз, словно по какой-то ведомой лишь им традиции, и, кажется, не устанет повторять этот вопрос никогда, пока он, наконец, хоть раз не ответит положительно. Даже если просто улыбнется и кивнёт едва заметно - более чем достаточно. Быть может, настанет подходящий день, и он непременно согласится. Засуха за окнами исчезнет, позволяя деревьям и растениям вздохнуть свободно, ясное небо затянется серыми облаками, потрескавшаяся земля пропитается запахом озона перед надвигающейся грозой, приближающийся вечер впервые будет прохладным, дарящим живое дуновение ветерка, играющего с её распущенными каштановыми волосами, а вовсе не душным - то будет самый лучший вечер на свете, может, они даже посмотрят мимолетно в глаза друг другу, а может и не посмотрят совсем, пока что это всё не имеет никакого значения... Сейчас ведь просто не время предаваться глупым мечтаниям, верно? Однажды наступит подходящий день, и он обязательно передумает, ответив иначе. Она в этом уверена. Как и в том, что этот ответ, возможно, либо разрушит её окончательно, либо заставит родиться заново, самая малость, из-за которой можно лишний раз порисковать. Она и так рисковала - бесчисленное множество, с самого первого дня знакомства, но по-прежнему упрямо считает, что это того стоит. "А твоя боль тоже?" Щелчок закипевшего электрического чайника мгновенно выдергивает из спутанных мыслей, возвращая к пахнущей медикаментами комнате и притихшему парню, стоящему неподвижной высокой фигурой по другую сторону прилавка. У Юнхо сегодня вид невероятно усталый, соответствующий беспощадной жаре, царящей весь июльский день снаружи: вьющиеся черные волосы взмокли от пота, глаза припухшие из-за недосыпа, светло-бирюзовый рабочий халат примят с одной стороны так, словно он где-то долго неудобно отсиживался, дыхание сбилось из-за быстрой ходьбы (он что, бежал сюда или дурацкий лифт на пятом этаже опять застрял?), а пальцы, медленно пододвигающие к ней список необходимых для покупки медикаментов слегка подрагивают. Столь беспощадная работа явно перетерла в мясорубке нескончаемой стрессовой рутины все его нервы. - Нет, спасибо... Мне вот. Собери, пожалуйста, Ёнам. - он не смотрит открыто в лицо, впрочем, как и всегда, лишь задумчиво опускает потерянные глаза себе под ноги, рассматривая кроссовки, пока она бегло читает исписанный корявым почерком главхирурга листок бумаги: перчатки, растворы для капельниц, шприцы, сильнейшие нейротропные, что-то здесь все же остается непонятным... - Разве это твоя работа? Ты же хирург, а не медбрат или санитар. - произносит девушка непонимающе, пока разворачивается со списком к необходимым стеллажам. Звук сорванного с рулона пакета разрывает тишину полупустой аптеки слишком резким скрежетом, сопровождаемым эхом. - Они все в отпуске, а кто нет, тот занят другими делами. У меня просто выдался перерыв. - Такой себе перерыв, судя по всему... - Ага. - Юнхо прогулочно шагает по комнате из стороны в сторону, пока девушка собирает всё в пакет, затем вдруг останавливается под включенным кондиционером, заметив его только сейчас, подставляет потокам холодного воздуха лицо с напряженными плечами, и выдыхает облегченно. - Хорошо у тебя здесь, хоть кислород есть. Там настоящий ад творится с самого утра. - Ты о жаре или об отделении? - Ёнам отмечает маркером на листке всё, что нашла, ставя маленькие галочки, забирается быстро на стремянку, чтобы достать пачки перчаток и шуршит коробками, спускаясь назад. - Я видела неотложку сегодня и тех людей, совершенно разбитых... Привезли кого-то тяжелого, поэтому на тебе лица нет? Юнхо сначала несколько секунд молчит, всё еще стоя под кондицонером с прикрытыми глазами, потом разворачивается, приближается к одному из внешних окон и смотрит наружу, устало облокотившись руками на деревянный подоконник: на улице скоро начнет темнеть, близится долгожданный буро-оранжевый закат, сулящий хоть немного отдыха, а до конца рабочего дня у них обоих еще как минимум пара сумасшедших часов. Весело, ничего не скажешь. - Мотоциклиста с перекорёженного грузовиком байка. 24 года, зовут Кан Ёсан, выскочил на трассу в неположенном месте. - тихо отвечает он, все еще вглядываясь в пустынную улицу, залитую последними лучами солнца. - Еле реанимировали, потерял много крови, чуть не погиб в операционной. Дежурили вчера всю ночь, сейчас он в коме. - Ты не должен быть рядом сегодня? - Сонхва-хён остался. Он хорошо его знает, говорит, мол, соседский пацан, из трудной семьи, потому и норовит больше всех помочь. Вот, отправил меня к тебе, чтоб не маячил больше перед глазами. - Чон выдыхает, трет утомленные глаза рукавом халата и разворачивается к прилавку, убирая со лба мешающиеся волосы. - Чувствую себя так, словно это по мне вчера проехался грузовик. - Выглядишь похоже, без обид. - шутит девушка, с такой же надрывной усталостью в тоне, и вручает ему собранный пакет. Работа с постоянными покупателями, галдящими, спорящими и упрямыми тоже не очень-то легка. Юнхо испускает хриплый смешок, просит записать всё на счет больницы, забирает пакет и нехотя покидает помещение под звяканье маленьких разноцветных колокольчиков, всё никак не отлипая от спасительного кондиционера до самой последней секунды. Жара в эти дни, действительно, какая-то аномальная, интересно, как сбитый мотоциклист вообще смог сесть на байк в костюме при такой погоде? Ёнам смотрит вслед широкой спине, удаляющейся за захлопнувшейся полустеклянной дверью, и наливает себе в кружку чаю, уже заметно остывшего, пока аптеку не заполонили обезумевшие посетители - сегодня она пьет одна, как повелось уже давно. Ничего нового. Наверное, дело правда в ненормальной жаре, потому что когда она засыпает к обеду из-за усталости прямо там, сидя за прилавком, в своем белом халате, укрыв лицо рассыпавшимися из хвоста локонами, ей снится Юнхо, неожиданно, то ли с голубыми волосами, то ли с зелеными - сквозь мутное марево иллюзий нормально не разберешь, резво перепрыгивающий с родного корабля на вражеский посреди огромного Карибского моря под громкие крики главного хирурга Сонхва-хёна, зачем-то летящего следом за ним на троссе. Юнхо из сонного мира непривычно много смеется, повторяет, что они должны спасти Ёсана, которого точно похитили коварные сирены, часто жалуется на неспадающую жару и хочет побыстрее закончить с браконьерами (откуда ж они в море-то?), чтобы вернуться обратно в трюм вздремнуть, а Пак возмущается его озвученным мыслям и обвиняет в полной безответственности. Вот только Ёнам знает, что всё это тот еще бред её утомленного длинным днем эподсознания: Юнхо в реальности слишком ответственен, эмпатичен и спокоен в сравнении с другим непохожим собой из сумасшедшего сна, потому и мучается все время чувством вины, даже за тех пациентов, что непосредственно ему не принадлежат. Словно он мог еще в начале сделать что-то правильно, исправить эту злосчастную ошибку, вовремя успеть помочь, не дать случиться самому страшному, но по какой-то причине совсем не успел, однако все они прекрасно знают, что не мог. Так оно не работает. Нельзя предугадать заранее и не дать случиться тому, что уже предрешено судьбой, как бы мы все в итоге ни страдали, но понимание данного факта, к сожалению, ничуть не помогает нам чувствовать себя спокойнее... Более того, это понимание почему-то делает нас еще более несчастными. - Давай я заварю тебе чего-нибудь успокоительного, м? В следующий раз он приходит через два дня, садится на деревянную скамейку прямо напротив кондиционера, потому что "наш в ординаторской вчера сломался, теперь там можно сразу отбросить концы", долго сидит, откинув голову назад, на спинку сиденья, и всматриваясь в потолок, полностью погруженный в свои тревожные мысли, судя по складке, образовавшейся между темными бровями. Длинные пальцы, когда парень передаёт очередной список от Сонхва, по-прежнему легонько подрагивают, и она, сколько бы ни пыталась, не может заставить себя не замечать этого. Не может об это не спотыкаться. - Сегодня родственники сломались. - все тем же хрипловатым тоном говорит Чон, словно бы не с ней говорит, а так, просто озвучивает то, над чем пол дня ломает голову, чтобы вывести из себя хоть часть увиденного и задышать немного легче. Хирургам тоже порой требуется передышка, иначе можно просто сойти с ума. - Кричали в приемной, ругались, потом бились в истерике, Соён пришлось уколоть мать, потому что ее не получалось успокоить. Она долго рассказывала о том, как Ёсану нравится проводить время с лучшими друзьями в танцевальном клубе, как он постоянно бросается помогать дедушке с бабушкой по саду, едва ли спрыгнет с байка, что он любит рисовать и самостоятельно разбирать или собирать дроны в свободное от учебы время... Всё то, что они в нем так сильно ненавидели. А потом увидела Сонхва-хёна, читавшего ему книги по робототехнике в перерывах, и разрыдалась. - Они любят его... - Любят. Просто не понимают. - обычная констатация факта, но от этого почему-то становится так паршиво на душе. - Почему люди порой совсем не замечают боли близких? - вопрос вырывается прежде, чем Ёнам успевает подумать о том, стоило ли его вообще задавать. Произнесенный тихо, он звучит отчего-то неприятно оглушающе во всем полупустом помещении и слишком неожиданно для них обоих. Она прикусывает язык, мысленно коря себя за излишнюю болтливость, но сделанного уже не воротишь, и замеревший, словно прошибленный разрядом тока, Юнхо медленно поворачивает голову в сторону прилавка, готовясь сказать, определенно нечто важное, что обрушит ей на голову целую бетонную плиту из смешанных эмоций, которые после не дадут больше спокойно жить. Он так уже сделал однажды, когда зашел к ней в аптеку одним солнечным апрельским утром, словно изрядно опьяневший, с трудом дождался у двери пока оставшиеся посетители разойдутся, и вместо того, чтобы по-человечески познакомиться, как поступали все новенькие врачи госпиталя, на вопрос, что ему нужно, произнес неуверенно, дрогнувшим голосом, теряя пятнами все человеческие краски лица: - Воды? Холодной, если есть, пожалуйста... Можно сразу в лицо, у меня просто... Просто... пациент умер. Ёнам тогда показалось, что он сейчас умрет сам, скончается прямо здесь, возле прилавка, еле дышащий, с бегающими глазами и дезориентированный в пространстве, потому что Чон был таким бледным, что ей пришлось бросать все дела, выбегать в коридор и измерять ему, вдруг осевшему в какой-то прострации прямо на пол, упавшее до минимума давление, а потом насильно отпаивать кофеином. Он сбивчиво просил ни в коем случае не говорить ничего о случившемся Сонхва-хёну или главврачу Хонджуну, даже медбрату Минки, если те зайдут, мол, хватит с них всяких потрясений на сегодня, и так намучались, а он еще одной лишней проблемой быть не хочет. Девушка хотела было возразить насчет настоящей проблемы, но Чон ушел так быстро, что она даже не смогла толком ни о чем расспросить его, зато успела хорошо запомнить в лицо второго двухметрового парня из отделения хирургии, заботящегося о состоянии каждого пациента, как о своем собственном... Даже намного лучше. Обычно такие сопереживающие по слухам в местной клинике дольше года не задерживаются хотя бы потому, что о себе они чаще всего совсем забывает, запуская недомогания до невозможного, как, например, он сейчас, когда бегает по четырем жарким корпусам, забрав всю оставшуюся работу, лишь бы совсем не мешать Паку, пытающемуся хоть как-то помочь парнишке, впавшему в кому. Будто сам своими большими теплыми руками с тех пор способен любому больному только навредить... Глупый. Ёнам никому не расскажет, но ей было достаточно лишь случайного касания пальцев к ладони во время использования тонометра, еще в то самое судьбоносное утро, чтобы понять всю неправдивость этих дурацких накрученных убеждений - такие руки созданы, чтобы спасать чужие жизни, а не калечить, теперь никто больше не способен ее в этом понимании разубедить. От неловкости ситуации их спасает заскочивший в аптеку Сан. Он кричит о чем-то весело другим ребятам еще с улицы, врывается, словно настоящее торнадо, сносящее всё на своем пути, с широкой заразительной улыбкой, сражающей всю женскую половину клиники наповал, и постоянной готовностью тараторить с кем-либо без умолку; Юнхо тут же передумывает что-либо говорить, делая вид, будто вовсе не собирался, и бесшумно выходит на улицу, поздоровавшись напоследок со знакомым. Которого, с слову, Ёнам выпроваживает вон ровно через пять минут, ибо тот снова приплелся за антибиотиками без письменного разрешения. - Но, Ёнам, я же интерн! - возмущенно охает Чхве, всплеснув руками. Конечно же, это ничуть не помогает. - Но еще не врач! Без документов ничего не даю, меня постоянно проверяют. - девушка качает головой, давая понять, что категорична в данных вопросах, и тот испускает стон умирающего тюленя, картинно хватаясь за сердце: - Ну реально, я сюда с соседнего корпуса прибежал при тридцати восьми градусах! Ты серьезно? Не будь со мной так жестока! - Это уже в который раз, в третий? Я сейчас позвоню доктору Киму и выясню, что здесь происходит. - она демонстративно берет трубку и неугомонного медика из аптеки как ветром сдувает: - Не-не, не нужно ему звонить, я лучше сбегаю за разрешением к Сонхва-хёну! - тараторит парень с лукавой улыбкой, после чего его светлая макушка сразу же исчезает за хлопнувшей уличной дверью. Негодник. Ёнам устало вздыхает, усмехается бессильно своим мыслям и вновь качает головой: вот всегда он так делает, не отстанет ведь, как рыба-прилипала, пока она не настучит начальству, а потом будет ходить неделю хмурый, словно туча, и принципиально не здороваться, будто она какой-то враг народа, в самом деле, да кто ж ему виноват-то? Глядишь, в этот раз, действительно, пойдет, да выпросит у Пака бумажку, кто его знает, тогда и посмотрим... А может он прав, и она просто сорвалась на парне из-за прерванного раннее разговора? Наверное, не стоило быть такой грубой... "Разговора, которого не было." - делает едкую поправку второе я, и девушка смачно прикладывает ладонь ко лбу, поражаясь своему идиотскому бурному воображению. Напридумывала тут всякого. Юнхо мог просто посчитать её дурой, потому и ушел. Возможно, больше ни разу на пороге не объявится, решив, что и здесь до него начали докапываться со странными тупиковыми вопросами, как все в отделении ровно год назад, после смерти того мальчишки со смертельными увечьями, попавшего под поезд. Иногда она просто не способна промолчать, когда это так необходимо в чрезвычайной ситуации, чем в итоге всё безвозвратно портит. Весь оставшийся день Ёнам, не жалея, пускает коту под хвост, проводя его в самотерзаниях, раздумывая над всем произошедшим и мучаясь ноющим за ребрами чувством вины; не отвлекает от гнетущих депрессивных мыслей даже рой шумных покупателей, столпившихся у прилавка в какой-то момент после обеда, а вечером Чона, как и ожидалось, поблизости не оказывается... Как и всю следующую неделю. Она перестает обедать в аптеке во вторник уже вначале второй, к такой же серой среде больше не ставит закипать электрический чайник, потому что в горло на территории этого места попросту ничего не лезет, даже обычная питьевая вода из куллера; к тому времени, когда Ёнам окончательно убеждается, что совершенно точно разрушила то хрупкое, призрачное недодоверие, образовавшееся между ними по воле какой-то случайной встречи, подкинутой проказницей-судьбой, проходит еще четыре долгих, жарких и невыносимо тоскливых дня без его появления. О Юнхо теперь ни слуху, ни духу, зато в осторчертевших ей своей стерильностью четырех белых стенах аж несколько раз вырисовывается Сан в заметно приподнятом настроении, сначала с письменной доверенностью от Сонхва-хёна, чему она даже немного удивляется (достал-таки, а не накалякал в ординаторской сам), снова за препаратами, потом за различными шприцами для уколов и прививок, физраствором и ватными дисками, а на четвертый заявляется просто так, притащив ей внезапно пушистую хризантему, сочного ярко-винного цвета с белыми кончиками, сорванную в чьей-то богатой клумбе (кажется, со двора агропрома прямо за зданием госпиталя, но она еще точно не уверена, может и нет). Отламывает цветок от длинного тонкого стебля своими ловкими смуглыми руками, которыми справляется с иголкой лучше всех в отделениях, сажает вдруг ей, опешившей, за ухо, улыбаясь загадочно по лисьи, добавляет с легкими флиртующими нотками: - Не грусти, Ён-ён. Тебе не идет. Лучше прогуляйся, а то совсем здесь скоро раскиснешь. - и смывается прочь под звон колокольчиков, весело насвистывая какую-то мелодию себе под нос, прежде чем она спохватывается возмущенно заорать, к кому это он здесь посмел так бесцеремонно обращаться. В дополнение хочется крикнуть, где этот идиот ей предлагает гулять в столь невыносимое летнее пекло, когда можно выйти на улицу и сразу же лишиться собственной кожи, но пораженно замирает, лишь только открыв рот. Эхо от звона колокольчиков, поддеваемых ветром, еще пару-тройку секунд фантомно сопровождает его уход, напоминая о странном недавнем визите, а за приоткрытой полустеклянной дверью, которую Чхве словно бы невзначай забыл за собой хорошенько захлопнуть, раздается шум первых капель дождя, стучащих по козырьку крыльца, и едва зарождающегося в небесах рокота... Ёнам выбегает из аптеки, словно ошпаренная, по дороге чуть не споткнувшись о собственную сменку, оставленную у порога; цветок она пересаживает в карман халата и облегченно выдыхает, раскинув руки в стороны, словно крылья, когда, наконец, подставляет лицо долгожданному ливню, обрушивающемуся на землю в сопровождении потрясающих свежих запахов, кружащих измученное месячной духотой сознание. Девушка улыбается, кружится вокруг своей оси, радуясь проливному дождю и тучам, затянувшим ясно-голубые небеса, возможности вдохнуть полной грудью, опустевшей от всех негативных мыслей голове, и возвращается в аптеку лишь тогда, когда её в третий раз окликает какой-то пожилой мужчина, подошедший за медикаментами. К пасмурным сумеркам Ёнам выключает кондиционер, открывает в аптеке все окна, впуская в помещение маленьких проворных мотыльков, летящих на свет, и потрясающую прохладу, способную своим будоражащим озоновым запахом воскресить даже мертвого, врубает спокойную музыку на радио, поймав знакомую волну, потому что у нее впервые хорошее настроение и пускай всё плохое, накопившееся за тяжелый месяц, катится ко всем чертям, ну и что, что сегодня она проведет еще один день в гордом одиночестве? Ей ведь не привыкать, правда? Винная хризантема приземляется на столешницу, возле листов с реестром завезенного на выходных поставщиком товара, исписанного желто-красными маркировочными отметками, как яркое напоминание о том, кто пришел еще днем и невольно заставил её смотреть на всё происходящее немного иначе. Девушка приземляется на кресло, пока нет посетителей, наблюдает задумчиво за зелеными листьями деревьев, виднеющихся через ближайшее окно, с которых скатываются на землю блестящие в свете фонарей бусины-капельки из дождевой воды, в какой-то момент она выключает надоевшее радио, прикрывает глаза, подперев кулаком щеку, и пропускает ту зыбкую секунду, когда проваливается в дрему. Ей снится черный корабль с алыми, как лепестки подаренного цветка, парусами, пришвартованный возле необитаемого острова, Юнхо, стоящий вверху, у самого носа другого корабля, и окатываемый бушующими волнами соленого океана, а за спиной у него вновь окликающий Пак Сонхва. "Проснись, Юнхо! Эй, мы нашли его, слышишь? Мы нашли Ёсана, куда же ты смотришь?" "Там человек за бортом..." Там за бортом всего лишь ненужный чужак... Неизвестный с каштановыми волосами и хризантемой, прикрепленной к карману одежды, вторгшийся в чужое личное пространство, плывет себе на самодельном деревянном плоту, который медленно идет ко дну, да всё никак не может спастись, наблюдая за высоким черным силуэтом, прожигающим его пристальным колющим взглядом откуда-то сверху. Утопленница в мрачных водах собственной бездонной, холодной печали, не касающейся жизни одного младшего хирурга в новом госпитале, уже собравшим в своих светлых стенах десятки ужасных историй, или пока еще нет, какая кому разница, если никто больше не собирается её из этой одиночной депрессии, как раньше, вытаскивать? "А кто же вытащит его? Ты об этом подумала? Чего ты вообще ожидаешь?" "Хён... может спустишь шлюпку?" Звон тяжелых металлических колоколов в недалекой туманной гавани превращается в резкий телефонный звонок, заставляющий подпрыгнуть на месте; Ёнам снимает трубку стационарного почти что на автомате, едва разлепив глаза, припадает ухом, с трудом вернувшись к реальности, в которой полумрачная аптека встречает её улетевшими со стола из-за ветра листовками с реестром, на другом конце провода трещит со скоростью автомата звонкий голос, не узнать который даже спросонья просто невозможно: - Эй, Ён-ён, я пришлю к тебе Минки со списком препаратов, только у нас еще нет разрешения на такие дорогие, потому что Сонхва-хён сейчас слишком занят, примешь его? - Только через мой труп. И не называй меня этим ужасным прозвищем. У вас, ребятки, должна быть веская причина для таких уверенных заявлений, ясно? - она кашляет, восстанавливая осипший голос, давит смачный зевок, выбираясь из-за прилавка вместе со шнуром телефона и собирает листы по одному, продолжая держать трубку плечом. - Да брось бурчать, оно тебе идет. Как думаешь, причина их срочной необходимости для одного пациента по имени Кан Ёсан считается достаточно веской? - Сан коротко усмехается, и девушка медленно поднимается с пола, с хлопком кладя поднятые бумаги на столешницу, машинально задвинув их кончиками прямо под клавиатуру ноутбука: - Что-то случилось? - Ничего страшного, просто... Не знаю, что ты с ним сделала, но Юнхо уже несколько дней упрямо не отставал от хёна с просьбой сделать парню КТ мозга второй раз, только уже в нашем корпусе, а не в первом. Сомневался, что проблема только в одном отеке из-за гематомы. - И как? Сделали? - Сделали. Нашли у него немного запущенный энцефалит. По крайней мере, теперь хоть понятно, почему он выехал на трассу в неположенном месте, у него просто крыша поехала. Они с хёном изменили лечение почти сразу, кстати, Кан очнулся несколько часов назад. Представляешь, каков везунчик у судьбы, даже вспомнил Сонхва-хёна и родных! А вот аппаратура в первом корпусе оказалась неисправной, завтра подадим заявление на замену. Так вот, я пришлю к тебе Минки, приготовься собрать всё за десять минут, у нас в отделении необходимые ему медикаменты закончились, а вот доверенность... - Да черт с ней, с доверенностью, список же есть? Я буду ждать! - выпаливает пораженно Ёнам, нервозно мечась по помещению, словно заведенная юла, и, бросив трубку под хитро-довольное "как скажешь, Ён-ён", хватается за волосы, потому что не знает куда себя деть от переполняющих все тело эмоций, взбушевавшихся внутри настоящим ураганом. Невероятно, Ёсан очнулся после комы и идет на поправку, это же просто потрясающе! Минки прибегает в аптеку ровно через несколько секунд после звонка, следующие десять минут они оба проводят просто в бешеном темпе, обыскивая все стеллажи и собирая всё, указанное Саном в списке. Она с трудом дожидается того момента, когда парень, поблагодарив её, удаляется обратно в госпиталь, к тому времени снаружи уже полностью темнеет, из влажных кустарников доносится цырканье сверчков, что, вероятно, тоже радуются хорошей погоде, а вдоль аллей во дворе клиники загораются все оставшиеся фонари, когда девушка быстро хватает свой телефон из сумки и ищет ключи трясущимися руками, чтобы временно запереть аптеку. Ей жизненно необходимо кое с кем встретиться и то, что до конца рабочего дня осталось еще пара часов, Ёнам сейчас ничуть не волнует. Однако бросаться в госпиталь сломя голову и расспрашивать всех прохожих о местонахождении хирургического отделения в первом корпусе ей совсем не приходится. Она даже не успевает никуда выйти, оборачивается к двери, выхватив из треклятой сумки ключи, и тут же натыкается взглядом на слишком знакомый светло-бирюзовый халат. Застывает, как вкопанная, медленно поднимает удивленные глаза и опускает незамеченную руку обратно в пасть сумки, разжимая пальцы. Звяканье ключей о её глубокое дно заглушает вой ветра через одно из распахнутых окон, вместе с грохотом ливня, усилившегося на улице. Юнхо стоит у порога, словно принесенный порывами самой грозы, исцеляющей утомленную засушливую почву, смотрит в глаза таким взглядом, словно заскочил туда, куда приходить совсем не должен был, но уже поздно; с его халата и мокрых волос, завивающихся на кончиках, во всю капает дождевая вода, образуя на паркетном полу маленькую лужицу, а девушке все равно. Пускай шелестящий июльский ливень хоть всё вокруг сегодня затопит до непроходимого наводнения - сейчас важнее лишь то, что Чон в порядке и находится именно здесь. - Присылать ко мне Сана было не очень хорошей идеей... Я его пару раз строго отругала. - Ёнам неловко смеется и отступает чуть назад, почти сразу же коря себя за сказанное. Вдруг снова взяла и выпалила что-то не то? Вечно она так. - Передавать цветы через него тоже... Впредь буду знать, что распотрошит, а половину раздаст по пути всей больнице. - смущенно бормочет тот и забавно вытирает с лица влагу рукавом по старой привычке. - Ёсан недавно очнулся. Сонхва-хён изменил лечение, и это помогло... Они на радостях уже все набухались вместе с родными и распевают песни, пока он под присмотром Уёна. "Опять всё Сонхва-хён, да Сонхва-хён, и ни разу, конечно же, ты, да? Как это на тебя похоже." - Почему не с ними? - и пускай будь, что будет, ибо молчать больше совсем не хочется. - А я не пью алкоголь, предпочитаю чай... Вот так вот просто. Без каких-либо лишних угрызений совести, преждевременных ожиданий негативных последствий и навязчивого страха, сковывающего всё возможное общение. И в этой простоте, на самом деле, весь он прежний, наконец-то, по-настоящему узнаваемый. Такой, каким был еще до второго инцидента с комой, едва отойдя от смерти мальчишки с железной дороги. Являющийся самим собой, что не может не радовать. - Налью, только если ты всё потихоньку расскажешь, м? - Ёнам предлагать в этот раз намного легче, не держа за спиной все прежние опасения, не думая обо всяких предыдущих отказах, с открытой теплой улыбкой, обещающей близкому сердцу человеку хотя бы один уютный кусочек прохладного вечера; указывает взглядом на булькающий чайник в углу длинной столешницы, включенный ею всего несколько секунд назад, а после едва ли не визжит от взрывающихся в груди фейерверков, когда получает в ответ долгожданный кивок и живое сияние, только-только зарождающееся на дне потерянных раннее черных глаз. Чон шагает чуть в сторону, отводя взгляд, то ли смутившись собственной реакции, то ли решившись, наконец, полностью зайти, и звякающая подвеска, висящая в дверном проёме, вдруг оказывается у него на голове в силу слишком высокого роста, заставляя парня сокрушенно рассмеяться, покраснев до самых кончиков ушей. Он сдается вырывающемуся наружу настроению, пускай всего лишь на несколько свободных часов, поднимает одну руку, демонстрируя небольшую белую коробку, слегка промокшую под ливнем вместе с ним, и впервые за два года говорит: - Давай... То есть, я хотел сказать, они и это притащили, а хён сладкое совсем не ест... Так что, у нас с тобой есть еще и пирог. "У нас с тобой..."