Его первое имя

      Боль пожирала его изнутри.       Кожа горела огнем и плавилась под каждой крохотной снежинкой, ветер рывками пронзал ее иглами и сушил пятна крови на теле. Боли было столько, что, казалось, она заполнила все тело и разум, обволокла и задушила подобно океанской воде где-то у самого дна. Боль была всем и повсюду.       Его глаза, руки, легкие были залиты кровью, в голове эхом бился крик, и мальчик никак не мог понять: это его крик или матери, что бездыханно лежала рядом? Нет, не ее, потому что это искривленное, порезанное, состоящее из одних ран тело не могло кричать. Мертвецы не могут кричать.       И не его, ведь он тоже мертв. Да, его руки все еще отчаянно сжимают окровавленный стебель дикой розы, еще бьется в груди сердце, и тело чувствует промозглый весенний воздух, но не разум. А если перестать двигаться и дрожать, то уйдет и боль. Потерянный где-то среди чудовищ-деревьев, в грязном ледяном море подтаявшего снега, недвижимый и безмолвный — значит, мертвый.       Где-то вдалеке мягким эхом пронеслись голоса. Блеклыми вспышками звука они мелькали то тут, то там, птичьими трелями перекликались между собой и горели, горели, горели внутри него, обжигая и без того слабое сознание. В какой-то момент мальчику начало казаться, что голоса становятся все ближе, и от этой мысли сердце пропустило несколько ударов. Он видел, что королевские люди в сказочных золотых латах делали с убийцами. А его — тихого, загнанного, сидящего рядом с куском кровоточащего мяса, которое он целую вечность назад впервые решился назвать «мамой» — его застрелят, как щенка и не заметят.       По-крайней мере, он так надеялся на это.       Вдруг сквозь голоса послышались первые шаги. Вереница хруста веток. Кто бы ни были эти люди, они не пытались подкрасться к нему или застать врасплох — только все больше сжимали кольцо поиска, с каждой секундой все быстрее приближались к своей добыче. Быть может, это местные услышали женский крик и подумали, что несчастная дева стала жертвой волка или медведя, или кого еще пожирнее, кем можно было бы накормить пару семей. Тогда их будет ждать ужасное разочарование в виде одного тощего мертвого мальчишки, которого даже в суп пустить было бы бесполезно.       Оказаться съеденным селянами. Ужасная смерть. Нет, лучше бы это была обычная стража. — Стой! — он впервые смог разобрать слово, промчавшееся по лесу.       Значит, они уже здесь. — Варек кричал, что уже обыскал все в той стороне! — Тебе напомнить, как Варек искал оленят! Нет?! Вот и молчи! — воскликнул второй голос.       Оленята. Значит, это охотники. Даже скорее браконьеры, добытчики дорогих шкур и бесценных голов для украшения зал во дворцах. На секунду даже удалось представить, что и его голову подвесят где-нибудь среди оленей и зайцев, но нет, нет, так не будет. Вряд ли им нужны одноглазые бродячие мальчики. Не для трофея точно. — Ты и ты! Идите за этим полудурком, там же одни ямы!       Последняя фраза пронеслась так близко, что мальчик невольно вжался в ствол спиной и неловким движением руки попытался хоть как-то стереть кровь с глаза. Грязно-белый свет ослепил его, жгучие слезы помчались по щекам, оставляя за собой влажные морозные дорожки.       Внутри все сжалось до одного комочка агонии и замерло. На краю склона, откуда он кубарем свалился, стояли три расплывчатые фигуры и, покачиваясь от тяжелого дыхания, внимательно разглядывали сцену перед ними. Мальчик не видел их глаз, но был уверен, что ничего подобного им видеть не доводилось. Никому на этом свете не доводилось.       Воцарилась поистине гробовая тишина. — Я пойду туда, — несколько комочков земли скатились из-под сапога мужчины посередине. — Стой! — Видишь, он весь в знаках? — Этот тихий голос был новым. — Даже лицо! Ох, бедное, бедное дитя… — Бедное?! Да это отродье самой Смерти! — Выбирай слова тщательнее, Ярн, вряд ли Неизбежной приятно слышать твои бредни… — Пусть эта твоя Неизбежная держит своих отпрысков при себе, вот тогда!.. — Хватит, — прервал их первый «охотник» и стал медленно выбирать, куда ступить, чтобы не заскользить на снегу. — Это опасно, етить тебя в!..— один из силуэтов попытался поймать его за руку, но не успел.       Опасен? Разве мертвый мальчик может быть…опасным? — Стой, твою мать! Иден!

Иден.       Силуэт ловко спустился вниз и стал медленно подходить, зачем-то показывая свою ладонь. Чем ближе он подходил, тем четче выскальзывали из сумерек его черты: смуглая, цвета древесины и ореха кожа, угловатые пальцы и подбородок, темно-медные волосы. Он походил на редкого зверька, на смешную игру природы в кости, на огонь в печи — такой же пряно-теплый и безопасный. — Не бойся, мальчик, — он говорил тихо, голос его напоминал дикий мед и слегка усыплял. — Я не сделаю тебе больно.       Не сделаешь. Больнее уже некуда.       Мальчик попытался улыбнуться, когда заметил блеск ножа, сжатого за спиной у мужчины. Теперь он надеялся лишь на то, что незнакомец окажется мастером-убийцей и завершит его страдания одним взмахом лезвия. Но шаг за шагом выражение карамельного лица менялось, становилось все мягче и спокойнее. Завершил его образ взгляд янтарно-шоколадных глаз, похожих на конфеты или цветное стекло, в которых даже серый свет леса умудрялся играться оттенками. Пока мальчик с детским очарованием следил за его чудными глазами, мужчина уже сел прямо напротив. Нож мягко выскользнул из его рук на землю — Как тебя зовут, малыш?       Зовут? Мальчик попытался вспомнить, слышал ли хоть однажды свое имя, но даже если и слышал, боль уже срезала все лучшее из его памяти. — Меня — Иден, — мужчина осторожно коснулся его волос и приподнял их, чтобы увидеть глаз. На его лице мелькнула нотка обеспокоенности. — Не волнуйся. Я помогу тебе.       Разве можно помочь мертвому мальчику?..Хотя, это уже почти перестало его волновать. Худые детские ручки сами по себе крепко вцепились в чужие пальцы, плечи. Иден был теплым и крепким, он нес мальчика с такой легкостью, будто тот был перьевой подушкой или даже самим ее невесомым перышком. Что-то детское пробудилось в поломанном, избитом, полном лишь боли сознании ребенка, и он с силой сжал ткань накидки, впервые молясь неизвестным богам о спасении. *** — Помогите мне подняться. — Иден крепче прижал ребенка к себе и вытянул наверх руку. — И отправьте самое быстрое Сказание в город, на Чудесатую. — Зачем нам помощь этих идиотов? — Ярн недовольно сплюнул, но все равно помог товарищу выбраться из канавы. — Мне нужен Клинок.       Сказание нахмурилось еще сильнее. — Малой этого не выдержит. — У него не такой уж большой выбор, — Иден просвистел что-то витиевато-звонкое и махнул рукой в сторону лагеря. — Все на свете лучше, чем смерть от душ, которые разрывают тебя на части.       До самой тропы между ними хрустело напряженное молчание. — Как его хоть зовут-то? — Он не сказал, — Иден перехватил ребенка поудобнее и с опаской выглянул на тропу. — Такой глупенький? — Нет. Безымянный.       Вояка поперхнулся и остановился, чтобы снова сплюнуть и пробормотать короткие молитвы-обереги. — Ох, и накликали мы себе бед… — Мы можем и сами назвать его, не волнуйся, — Иден обернулся с легкой улыбкой. — А это точно…ну…считается? — недоверчиво сощурился Ярн. — Точно. — Хм, ну тогда…пусть будет Тордоном! В честь моего деда. — Не издевайся над ребенком, тебе шутка, а ему потом всю жизнь мучиться. — Будто у тебя есть варианты получше…       Сказитель глубоко задумался. — Март. — В честь месяца? И кто еще из нас… — начал было бурчать воин, как вдруг все же осмелился оглянуть мальчика повнимательнее. В его волосах цвета темной промерзлой земли свободно разгуливал ветер, а стальной серый взгляд прорезал до самых мурашек. — Хотя ладно. Пусть будет по-твоему.       Иден улыбнулся. В тот тихий весенний вечер он еще не знал, кого нес на своих руках.       И что имя, данное им, однажды воспоют в легендах.