Переплетено

Всё в моей жизни всегда определяла чья-то высшая воля. Сначала, как и у всех нормальных детей, это была воля моих родителей. Я не про то, что их стараниями я появилась на свет и должна быть им за это до гроба благодарна. Они одевали меня, не давали ходить голодной, пытались дать мне хоть какое-то начальное образование, учили читать и писать. А ещё это они приняли решение, которое определило всю мою дальнейшую судьбу. — Мы никогда не сможем вернуть все долги при таком подходе, — вздохнула мама. — А настолько неурожайного года я и не помню. Знаешь, Рувей, будет лучше, если… Если. Мне было всего лишь семь. Я мало что понимала. Осознавала, что на мне мое лучшее платьице, в котором раньше мне позволяли ходить только в церковь. Мои волосы мама заплела в косичку, завязав её голубой ленточкой. Папа коротко поцеловал маму в щеку и взял меня за руку. Мы вышли из дома. Жаль, тогда я не понимала, что больше никогда сюда не вернусь. В обратном случае, может, попрощалась бы с паучком Бенедиктом под моей кроватью и прихватила мою любимую тряпичную куклу. Впрочем, она же всегда и была у меня единственной. Мы шли долго. Помню, я очень удивилась, когда знакомые мне тёмные узкие улочки всё-таки закончились. Почему-то я всегда свято верила, что им нет конца-края, весь город состоит исключительно из них. Но нет, вот мы оказались на площади. Большой и светлой, а ещё тут были люди. Таких я никогда раньше не видела. Они были одеты так, словно все дружно спешили в церковь. А ещё они все выглядели такими радостными, словно никому из них не нужно бежать на ночную заводскую смену. Наверное, на самом деле всё так и было. Я могла бы стоять на этой площади часами, рассматривая всё вокруг. Но папа повёл меня дальше, по светлым улицам, вымощенным камнем. Тут не было пыли и грязи, а нам на головы никто не пытался вылить помои. Поэтому я продолжала удивляться и нервно теребить свою косичку. Делала я это до тех пор, пока голубая ленточка не развязалась. Тогда я продолжила крутить в пальцах её. Мы шли и шли, позади оставались десятки аккуратных домиков. Мы миновали некое подобие парка, затем мост. Раньше я никогда не бывала на этом берегу реки, а теперь меня не покидало чувство, словно я оказалась в совсем другом мире. Но мне было ничуть не страшно, потому что папа продолжал крепко держать меня за руку. Бояться чего-либо рядом с ним? Глупости! Остановились мы лишь перед высокими кованными воротами. Тогда шестеренки в моей голове завращались в ускоренном режиме. Замок, настоящий. Сейчас мы зайдем внутрь, и тогда… Как оказалось, папа остановился лишь за тем, чтобы свериться со временем на своих наручных часах. Нашей целью были не эти ворота, а неприметная дверка, чёрный ход. Я тогда ещё разочарованно выдохнула сквозь зубы, а папа трижды постучал. Открыл ему паренек в плаще и собранными в высокий хвост волосами. Пришлось тут же поймать на себе его оценивающий взгляд. Моя попытка спрятаться у папы за спиной с треском провалилась. — Рувей Сан, полагаю? — парень присел передо мной, чтобы наши лица оказались на одном уровне. Он продолжал меня рассматривать, а я не знала, куда деться. Смогла только дергано кивнуть. — Все договоренности в силе? — спросил папа. А я вздрогнула, расслышал в его голосе умоляющие интонации. Мой папа никогда ничего не просил и тем более никого не умолял. — Конечно. Александр Гилтен не кидает слов на ветер, — в желтых глазах парня отражалось солнце, а я обнаружила, что вся дрожу. Может, смягчился он из-за этого и снова обратился ко мне: — Не бойся. Я о тебе позабочусь. С тех пор высшей волей для меня стали желания Нормана Тарвера. И с тех пор я больше никогда не видела маму и папу. Конечно же, я пыталась их найти. Сделала попытку сбежать в первую же ночь. Выпрыгнула из окна на нижнем этаже и помчалась по улице в одной рубахе, босиком. Я знала, что должна просто добраться до знакомых тёмных улочек. Тогда всё обязательно будет хорошо. Но найти дорогу я так и не смогла. Не добежала даже до моста. За мной пришли, чтобы вернуть обратно. В ту ночь меня впервые избили. Сильно. Раньше на меня поднимала руку разве что мама за непослушание, поэтому к случившемуся я была не готова ни морально, ни физически. Впервые я подумала, что, возможно, в этом месте стоит остаться и начать выполнять требования Нормана добросовестно, лёжа в пыльном и темном углу, свернувшись калачиком. Провалялась я так около двух дней по одной простой причине — встать не получалось. А чтобы помочь мне так никто и не пришел. Ни мама, ни папа, ни соседский мальчишка, о свадьбе с которым я раньше мечтала по ночам. Даже Богу до меня не было дела, но этому я не удивилась. Сама виновата, испачкала платьице для походов в церковь. «Сама виновата». Позже я повторю себе эту фразу сотни раз. Когда меня изобьют снова, потому что я выдраила чугунный котелок недостаточно хорошо. Когда едва не покалечат в третий раз, потому что я посмела появиться на людях с ещё не сошедшим фингалом. Когда позволю себе смотреть на молодого мужчину в идеальном костюме слишком долго, и он это заметит. И решит со мной заговорить. — Кто ты? — спросит он, по-доброму мне улыбнувшись. — Я всего лишь служанка в этом доме, — отважусь ответить я, опустив ниже голову. Так принято. — А, ещё одна девочка-призрак, — он сделает шаг в мою сторону, а я отчаянно вцеплюсь в свой передник. — Меня зовут Теодор. Скажи, тебе здесь нравится? Я промолчу. Потому что ненавижу это место и всех его обитателей, но правдоподобно врать научиться не успела. — У тебя пока нет постоянных обязанностей, — пробормочет он. — Вот что, лучше найди себе место на кухне. И присмотрись получше к нашему мяснику, у него есть чему поучиться. Тогда я осознала, что воля этого Теодора — тоже высшая. Потому что с тех пор я продолжала иногда его видеть: порой раз в год, порой и того реже. Но всегда оставалось неизменным одно: я продолжала в точности следовать тому, что он мне говорил. — Тебе стоит приобрести другой нож для разделки, — сказал он в следующую нашу встречу, когда я стояла в заляпанном кровью фартуке. Над птичьей тушкой. Его слова я запомнила. И совершила свою первую кражу. Это был разделочный нож. В тот раз меня не избивали и не наказывали каким-либо другим способом по одной простой причине: никто не узнал, что нож из ближайшей забегаловки стащила я. Тогда я осознала, как же важно уметь хорошо врать и оставаться незамеченной. В какой-то мере я правда превратилась в девочку-призрака. Такую, какой меня хотел видеть Теодор. А я хотела видеть его, желательно чаще, чем раз в год. Потому что он всегда был добр ко мне и не пытался мне навредить. Наверное, уже из-за этого я непростительно сильно к нему привязалась. Сама виновата. — Сама виновата, — я распорола брюхо огромной рыбине и задумчиво окинула взглядом её внутренности. Теперь вонять так буду неделю, никак не меньше. Вот только показаться в Банкетном зале мне требуется уже завтра. Между прочим, в своём самом презентабельном виде. — Ага, — Квон разделывал вторую рыбину, поэтому работа продвигалась быстро. — Ну спасибо, — беззлобно фыркнула я. — Ты умеешь поддержать. — Не представляю, что бы ты без меня делала, — мне не требовалось смотреть на него, чтобы понять, что он улыбается. — Определенно трепалась бы меньше на рабочем месте. Квон от неожиданности выронил нож, а я наоборот сильнее сжала свой. Так, что аж костяшки побелели. Как жаль, что мне знаком этот голос. А ещё эти странные очки, нелепая прическа и отвратительная манера подкрадываться со спины. — Сэр, — кое-как выдавила из себя я. Мне всегда было сложно обращаться к Сайласу Карлайлу так, — мы почти закончили! — Вижу, — пожал плечами он, — поэтому сегодня, Рувей, для тебя будет ещё одно поручение. Найдешь меня, когда разберешься с этой селёдкой. Мы мрачно наблюдали за тем, как Сайлас Карлайл шёл к выходу из кухни, раздавая на ходу распоряжения официантам. — Это щука, а не селедка, — процедил Квон. — Есть идеи, что ему от тебя нужно? — Может, хочет убедиться, что у меня есть подходящая одежда для завтрашнего ужина, — предположила я. Голос предательски дрогнул. Есть такая примета: если ты нужна Сайласу Карлайлу, лучше заранее напиши завещание. Жаль, завещать мне особо нечего. — Успокойся, — Квон вдруг оторвался от своей рыбины и внимательно посмотрел на меня. — Ни в чём ты не виновата, когда наконец это запомнишь? Тем более в том, что его светлости Александру Гилтену вдруг взбрело в голову жениться. И предварительно устроить такое пиршество, что не хватает ни поваров, ни официантов. — Может, и так, — я с неким удовольствием отрубила голову ещё одной рыбине. Наверное, в этом я всё-таки не виновата. Дело в другом. А именно в том, что одного рода деятельности у меня по-прежнему нет, поэтому я словно девочка на побегушках: то помогаю Квону, то драю кухню, то штопаю скатерти. То рассказываю Сайласу, о чём нынче ходят слухи на рынке. Самому появиться там ему гордость не позволяет. А Норман прекрасно знает о моей многофункциональности, и вот в этом я очень даже виновата. — Иди сейчас, — сказал Квон, забирая последнюю рыбину. — Ни пуха. — К чёрту, — я вытерла руки о фартук и повесила его тут же, на кухне. Затем прошмыгнула в один из многих боковых проходов. Заблудиться я не боялась: тут теперь ориентировалась не хуже, чем когда-то среди родных улочек. Передвигалась я бесшумно, но это не имело значения. То, как от меня несло рыбой, можно было учуять за километр. Не знаю, почему не заметила идущего мне навстречу человека раньше. Но узнала я его сразу, хотя тут и царила почти кромешная темнота. Мое сердце забилось вдвое быстрее и попробовало выпрыгнуть из груди. Ничего, с его намерениями я считаться не собираюсь. Потому что навстречу мне шёл Теодор. Я очень надеялась, что он что-то мне скажет. Но он лишь скользнул по мне невидящим взглядом и продолжил идти, едва ощутимо задев меня плечом. Просто двоим тут было сложно разминуться, вот и всё. Иначе зачем ему ко мне прикасаться? Я поджала губы и обернулась. Уж больно хотелось всё-таки ещё раз посмотреть на него, такого идеального. Как и всегда. Что же это получается, иду сейчас к Карлайлу, далеко не факт, что вернусь, а Теодор даже виду не подал, что меня заметил. Не честно. Много лет тому назад это он заговорил со мной первым, не наоборот. «Девочка-призрак». Я нащупала среди складок юбки нож и крепче сжала рукоятку, пытаясь вернуть жалкие остатки уверенности. Нет, я переживу этот день. И завтрашний ужин. Чтобы иметь возможность и дальше любоваться Теодором в его идеальных строгих костюмах. Даже если он больше никогда со мною не заговорит. «Сама виновата».