Насилие родит насилие, И ложь умножает ложь. Когда нас берут за горло, Естественно взяться за нож. Николай Асеев
***
«Я уже ничего не чувствую, ничего не понимаю. Так хочется сказать иногда: «Со мною все хорошо, мам, правда», но не получатся сказать ничего. Да и некому. Так темно. Меня так пугает эта темнота, мне так страшно, почему я остаюсь один? Почему ссадины и разбитые в кровь руки уже не волнуют меня ни капли? Я так хочу, честно, хочу прижаться к маме, как в детстве и расплакаться, хочу поддержки, хочу любви. Разве я этого не достоин? Но я терплю. Меня вырывают из задолбавшегося состояния только мысли о том, что я скоро сдохну. Хотя… Можно ли умереть, когда не живёшь? Этот вопрос меня мучает бесконечно, и только сейчас я понимаю, что да. Да, здесь — ничего нет, а значит, и правил никаких тоже нет. И не было. И мира этого всего, прекрасного и беззаботного, тоже нет. Я, в который раз просто сижу на холодном цементном полу за какой-то ржавой решёткой. Пустота. Каждый день меня мучали вопросы, как выжить, а сейчас — ничего. Кто вершит всем этим? Разве Господь не видит, как нам плохо? Разве в глазах Господа не все равны? Хотя, чего же я жду, чего прошу? Помощи? Никто не придёт и не скажет, что вся жизнь катится к чертям, брось её! Я бы… так и считал до конца, только вот, что изменится? Я останусь тварью, которая сдалась в борьбе на мечах с судьбою, потому что мне страшно.» Юнги лежит на грязном от его же крови полу, пялясь в осыпающийся потолок тюремной камеры. По-другому это место, он назвать не мог. Уже, в которое утро всех несчастных, находящихся в этом здании, отправляли работать на каторгу. Тех, кто был от природы посильнее, отправляли в шахты, а слабых обычно приобщали к работе на поле или дома. Самое страшное для каждого из них было сделать что-то не так. Сделать недостаточно для того, чтобы этим тварям понравилось. Если человек отсюда хоть один раз побывал на своеобразном наказании, он вряд-ли вообще когда-то заговорит с кем-то. И это только в лучшем случае. Свежие воспоминания захлестнули Юнги с головой, и он начал задыхаться от очередного приступа.***
— Если будешь бросаться такими колкими словами в следующий раз — я сломаю тебе ещё и челюсть, — он говорит все это с садистской усмешкой, пока я пытаюсь вырваться из их рук. Я не знаю их имени, а лица расплываются из-за застилающих глаза слёз. Позади меня стоит неизвестный и держит мой рот в открытом состоянии. Сколько бы я не дёргался, мои руки, как и ноги, были связаны тугой верёвкой, что жутко натирала до кровоподтеков, вокруг запястий. Тот, что стоял впереди меня, потянулся за массивными грязными плоскогубцами с отломанной красной ручкой. Я попытался отскочить назад и укусить второго за пальцы, но в ответ получил только болючий пинок ногой в спину. — А теперь, не ори, ради Бога, или в кого ты там веришь. Ненавижу твой голос, — он дёрнул плоскогубцами один из моих дальних зубов и я, вовсе не на зло, а из-за жуткой боли, крикнул во все горло. Я захлебывался в тёплой крови, хотя, её было немного, но она так ярко ощущалась, что меня начинало подташнивать. — Нужно было держать язык за зубами, когда они у тебя были. А сейчас уже поздно, —ядовито рассмеялся один из них. Я смотрел, как противно дёргается его кадык в приступе смеха и все больше ощущаю свое желание умереть как можно быстрее.Я уже давно перестал бороться.
— Слушай, может, тебе оставить два передних? Будешь так смешно выглядеть, — моя голова крениться в бок и я, кажется, скоро потеряю сознание. Мой болевой порог и так был очень низок, а сейчас… «Пожалуйста, дайте мне просто умереть» — проносится у меня в мыслях. Пока один из них громко смеялся, второй уже потянулся плоскогубцами снова к моим зубам, но, хвала Богу, именно в этот момент дверь с треском резко открывается. — Господин, нам привезли припасы. Тот самый господин отчаянно проскрипел зубами и больно дёрнул меня за волосы. —Сученыш… Отведите его в камеру, сегодня ему повезло, — он положил на поцарапанную тумбу плоскогубцы и скрылся в дверном проёме.***
Я облизываю пересохшие губы и пытаюсь схватить как можно больше воздуха. Запахи витали разные и все смешивались в один: запах беспомощности. Как бы я не пытался уйти от этого, это чувство находило меня и добивало до последних. Вся жизнь промчалась в мгновение ока, оставив позади все хорошее. С каждым днем я увядал и мир вокруг меня становился серым. Я не просто не хотел жить, я не понимал, зачем мне это нужно. Зачем мне дали жизнь, которую я не в силах прожить нормально? Все вокруг казалось таким чужим, а я находился, словно, в каком-то вакууме, который накрывал меня с головой. — Я так больше не могу. — Что? Как не можешь? Стой, н-нет… — прощебетал дрожащий голос с соседней камеры. Это был голос Чимина. Единственный, с кем я мог говорить. Хоть, иногда, он очень бесил меня, но разве у меня есть выбор? —Да. Сегодня я разобью свою голову об вот эту вот стену. Я так больше не могу, — десна ныла от невыносимой боли, а сломанное на прошлой неделе ребро тоже давала о себе знать. —Ты псих. Сумасшедший, слабый духом мудак… —Чимин. —А? —Ты действительно думаешь, что тут есть кто-то нормальный? — мне настолько сильно хотелось выговориться ему наконец. Сказать, насколько он заблуждался. Я должен был это сделать давно, ещё в самом начале. —Ты говоришь так, потому что видел что-то кроме этой тюрьмы. Ты говоришь так, потому что там, за решёткой, тебе есть к кому обратиться. Просто выкупить тебя не составит труда. А я? Ты хоть раз думал, какого мне?! Я родился в этих чёртовых стенах, и пока моя мать умирала от СПИДа на промозглой земле, эти твари стояли и смеялись надо мной! А потом пришёл ты… Такой весь солнечный и брезгливый. Из-за того, что ты отказывался делать какую-то грязную работу — я делал её за тебя. Ты никогда не думал, какого мне?! — Чимин долго молчал после моей исповеди. Я прислонился головой к холодной стене и теребил тонкую ткань порванных тряпичных штанов. —Я думаю, мне никогда не понять тебя, поэтому я так и отношусь к тебе. Но если хочешь… ты можешь отомстить им всем, — я повернул свою голову в его сторону и непонимающе уставился. — Ты идиот? Как я это могу сделать? — Через неделю половина охраны уезжает закупить оружие. Я послушал это вчера, — его голос медленно переходил на шёпот, — Ты можешь убить его. Насколько бы это не звучало заманчиво, у меня нет возможности сделать это, — сердце так бешено колотилось и мне постоянно казалось, что все взгляды обращены именно на нас. —Как ты себе это представляешь? Чимин оглянулся по сторонам и попятился к углу, на который падала тень. Отсчитав 10 кирпичей от самого нижнего, он вытащил подходящий и потянулся рукой вглубь. На все это я непонимающе смотрел в его сторону, но все так же не проронил не слова. — Вот он, — ещё тише сказал он, — я нашёл его здесь давно и это получилось случайно. Я даже не знаю, кто его тут оставил. Он протянул мне через решётку старенький пистолет с выцарапанными инициалами «С.В» Я быстро спрятал его за спину и попытался отойти от шока. Только я хотел спросить, не видел ли он, сколько там пуль, как тут же он меня перебивает, словно прочитал мои мысли. — Четыре. Их четыре. Во мне сразу же вспыхнула вся ненависть и агрессия, которая копилась во мне так долго. Она давно начала литься через край, но я настолько был зациклен на своей смерти, что не замечал этого. Я зажегся, как спичка, мгновенно готовясь сжечь каждого дотла. В голове кадр за кадром проносятся все воспоминания, всплывает моё выживание ещё в детстве, весь тяжёлый труд. Я так захотел его убить. Так жестоко, как могу, выплюнуть ему все те слова, которыми он бросался в меня и мою маму.Я помню каждое. Я помню все.
Руки прижимают потрепанный пистолет к груди, как будто он греет недавно появившеюся надежду. Как тоненький слабый лучик света, что пробивается сквозь темноту. Четыре пули. Четыре шанса. — Я впервые хочу поблагодарить тебя. — Только… ты же вытащишь нас всех, да? —Я ничего не обещаю. Всю эту неделю мои мысли были заняты только этим. Работа пошла наперекосяк и хозяева не могли не заметить этого. Из рук все сыпалось, выпадало, ноги путались, а сказанные кем-то слова доходили до меня только спустя некоторое время. —…бесполезный дармоед! Ты хоть что-то собираешься сегодня делать?! — этот крик будто окатывает меня ледяной водой. Я даже вздрогнул. — Да, — сухо ответил я. Этим вечером, мне пришлось пережить сломанную кисть правой руки. Я уже сбился со счёта, в который раз моё тело и душу дерут в кровь и ошметки? Я не знаю. Каждую ночь, я хромаю в свою камеру по гнилым доскам коридора и валюсь на бетонный пол, пока за мной с грохотом захлопывают решётку. Я сразу же проваливаюсь в глубокий сон, но даже тут мне покоя нет. Меня снова преследуют кошмары. Как только свет перестаёт просачиваться через ржавые прутья, я перестаю чувствовать себя защищённым. Страх окутывает меня целиком, и я снова вырываю себя из сна, тяжело дыша. «Пожалуйста… хотя бы маленький огонёк искусственного света…» Раньше, в такие моменты, я медленно отсчитывал от ста до одного — момента моего самоубийства. Но постоянно останавливался на двойке и дальше не считал. Как и сейчас. Сейчас я могу быстрее убить себя. «Три» Я прижимаю дуло пистолета к своему виску, посильнее вдавливая. «Два» И… палец на курке так и не дрогнул. Я отбрасываю пистолет как можно дальше и обнимаю себя за колени, тихо всхлипывая. Я не могу. Не могу ни жить, ни умереть. Я не знаю, что я и зачем я. Но у меня есть цель: отомстить этим тварям за смерть моей матери, моих надежд и моего беззаботного детства. И я не имею права на ошибку. Должен жить ради этого. Я прижимаю к груди, там, где сердце, недавно брошенный на пол пистолет, и поглаживаю ручку большим пальцем. Вот он, мой огонёк. Моё спасение. С этими мыслями я снова проваливаюсь в неспокойный сон, предварительно пряча пистолет на место двух недостающих нижних кирпичей.***
Шумиха с раннего утра заставляет невольно разлепить глаза. Я резко попытался подняться с места, но боль в запястье остро дает о себе знать.Сегодня этот день. Они сами положили мне правильный ключ от ответа в руки, и я обязан его использовать, хотя сердце колотится неугомонно. Стоит положить этому конец. Охраны действительно стало в разы меньше, но никому из работников и мысль в голову не приходила сбежать: они были настолько запуганы, что боялись движение лишнее сделать. Что-то вроде стокгольмского синдрома. Один я такой сумасшедший. Вечером, пока остальных всех заводят в камеру, я остаюсь перебирать последний мешок крупы. Я специально попросил остаться. Руки судорожно дрожат, перебирая крупинку за крупинкой, пока над моей головой возвышается один охранник. Я всем видом стараюсь показать свою непринуждённость, и хоть у меня это плохо получается, он мне все также не промолвил ни слова. Краем глаза я замечаю серп, которым обычно косят траву, пшеницу и другую ересь. — Я могу узнать, куда отнести пустой мешок? — как бы невзначай спросил я. — Наверх, — кратко ответили мне. Я встаю с сухой земли и как можно непринуждённее стараюсь наклонится за мешком, но страх сковывает меня изнутри. Я сделаю это. Я убью их всех. Я незаметно, как мне казалось, поднимаю тот самый серп левой, не сломанной, рукой. Они все, наверное, даже не догадываются о моих планах, думают, что я тоже пугливая овечка в стаде таких же овечек. Но я иду наперекор им. Нужно сделать это резко… раз, два… Как только я разворачиваюсь и замахиваюсь на него серпом, он хватает меня за локоть и валит на землю, придавливая своим весом. —Ты действительно думал, что я не замечу? Да и с чего такая храбрость? — вся моя уверенность испаряется в воздухе, но я изо всех сил стараюсь сделать непринужденный вид. —Да с того, —я стараюсь медленно занести серп над его мощной шеей, — что я вас всех так ненавижу. —Неужто, ты думаешь, я к вам всем симпатию питаю?! — крепкий и обжигающий удар приходиться в челюсть, заставляя меня от неожиданности прикусить язык. —Нет! — я изо всех сил начинаю душить его тупым лезвием серпа, но моя рука в скором времени оказывается заломленной на земле, а после моё тело отбрасывают на хлипенький деревянный ящик. Он тут же ломается подомной, и я больно ударяюсь спиной и тазом о торчащие доски. —Смотри, что у меня есть, — охранник достаёт из ножен остро наточенный кинжал и ухмыляется, — плоть как масло шинкует. Неужели мой план провалиться? Я схватил обломок деревяшки и воткнул ему в ногу. Незадолго послышался его громкий вой и лицо искривилось в болезненной гримасе, но раньше он и мускулом не повёл после моих выходок. Кинжал тут же падает из его рук. Не теряя времени, я толкаю его ногой на землю, больно наступая ему на живот, достаю припрятанный в мешковатой одежде пистолет и долго целюсь левой рукой. Неудобно. Охранник, валяющийся на сухой земле, начинает хрипло смеяться, но тут же закашливается при виде пистолета. —Ты где отрыл его, малец? —Это все, что тебя сейчас интересует? Он пытается резко вывернуться из-под моей ноги, но я от страха также быстро дырявлю ему голову пулей. Я сам от себя такого не ожидал, это… все так быстро произошло. Мне повезло, что мы находились на самом дальнем поле от здания. Я надеюсь, никто не услышал выстрел. Я дрожащими руками прячу пистолет под одежду, прихватывая заодно и кинжал, и обхожу ещё тёплое тело, с утекающей кровью в районе виска.Я убийца.
На еле сгибающихся ногах, я дохожу к главному входу. Я впервые иду сам, без чьего-то сопровождения. Дверь со скрипом открывается, и я босыми ногами тихо и быстро семеню по мраморным ступенькам на второй этаж. Он должен быть там. Я так надеялся, что все охранники сейчас на заднем дворе и распитие алкоголя их хоть немного задержит, но своим прекрасным слухом я улавливаю тяжёлые шаги, и прячусь за кучей неразобранных коробок. Охранник слышит шум, но не может определить, откуда он идёт. Я так боялся, что меня найдут, что старался даже не дышать. Когда он стал спускаться по ступенькам вниз, я вытянул руку и с размаху приложил его голову к стене. Так, на всякий случай. Чтобы не мешался. Он незамедлительно отключился. — Хиленький какой, — я пнул его ногой и пошёл наверх. Стрелять сейчас я совершенно не могу, иначе вдруг наверху есть ещё охрана? Этот звук привлечёт их, как глупых собак. Они и есть собаки, прислуживающие своему господину. Как можно тише я взбираюсь вверх и нахожу ту самую дверь, предварительно оглядываясь в поисках охраны. Никого нет. Я три раза стучу по изящным дверям и в ответ получаю только невнятное «кто?» Двери открываются и моя рука, не церемонясь, направляет на него пистолет, но в ответ слышно только смех. — Какая смелость. Глупая овечка решила напасть на такого, как я, — он был уверен, что все происходящее — просто показуха, ведь, как я могу вот так пойти против всех? Я крепко держу оружие в руке и, казалось, даже не моргаю. Он начинает подходить ближе, а я резко жму на курок и попадаю… просто в окно. Осколки стекла разлетаются по комнате с характерным звуком. — Да ты даже стрелять не умеешь. Что ты из себя строишь? — он достаёт из пояса ружье и простреливает свободное место в большеватой для меня кофте. Мне так повезло, что я худенький и быстрый. Сейчас я думаю только о том, чтобы где-то спрятаться. Я незамедлительно хватаю с тумбочки металлический поднос, с которого горячая чашка кофе валится мне прямо на ноги. Я бы закричал во все горло, но мне сейчас даже думать о таком нет времени. Я шустро заползаю под диван для гостей, отбрасывая к черту прострелянный поднос. Сердце колотится с невероятной силой и скоростью. Он несколько раз стреляет в кожаный диван, не простреливает толстую кожу и до середины, а после и вовсе останавливается. — Блять, — тихо шепчет он. Значит, закончились пули. — Выходи, немедленно. Надолго ты там не спрячешься. Я то знаю, что наклонится так низко он не сможет: возраст не позволит. Поэтому я стараюсь навести руку на уровень его колена и стреляю. Осталась одна пуля. Я должен быть не таким опрометчивым. Выстрел молниеносно дробит левую коленную чашечку и он с криком падает на пол. Пока он обездвижен, я медленно выползаю из-под дивана, попутно откидывая залетевшие осколки, которые я мог увидеть. — Сученыш! Я тебе такой ад устрою, если не прекратишь этот цирк! Да я тебя заживо спалю! При всех! — Ты и так все это время держал меня в аду, —я пытался говорить уверенно, но ноги предательски тряслись. Осталась одна пуля. Я не могу и тратить её для него, потому что… Потому что эта пуля для меня. — И чего ты добьёшься, убив меня? Ты же настолько бесполезный, что даже на дешёвую подстилку не годишься, а надеяться на д… — Заткнись! Я отчаянно втыкаю ему в живот кинжал, крича и рыдая. Тёплая кровь брызгала мне на лицо и шею, пачкая одежду. Моё тело не осознавало, что делало, и я опомнился лишь когда подо мной был остывающий труп. — Надеюсь, в аду тебе будет теплее. С этими словами я на негнущихся ногах как можно быстро покидаю это тошнотворное здание. Я не хотел никого ни видеть, ни спасать. Пускай каждый спасёт себя сам. Ко мне только недавно пришло осознание, почему Чимин не убил его собственноручно или не принялся помогать мне. Потому что он трус. Он хотел освободиться благодаря моей глупости. Если бы я умер — он бы проклинал меня за то, что я его не вытащил. Пусть проклинает теперь. Я спасаю себя сам. Я вытираю слезы кровавым руками и хочу просто исчезнуть. Солнце скоро снова засветит, оповещая о наступлении утра, заложников снова отправят работать, пока не поймут, что осталась только пьяная охрана, а я… А я умру, наверное. Как раз эта самая охрана забегает в здание, когда замечает труп на поле, но я уже наблюдаю это далеко за забором. Я бегу изо всех сил, молю, чтобы темнота ранней ночи спрятала меня от всех и останавливаюсь возле оживленного городка. Здесь так много красиво одетых людей и дорогих машин, как у господина, разноцветных огней, про которые Чимин рассказывал, называя «фонарями». Меня как будто никто не замечает, пока я откровенно пялюсь на всю эту красоту.И, знаете… я все меньше хочу убить себя.