Кир рояль

Она почувствовала это в первую же секунду. “Ах!”, замирание сердца, восхищенное и тут же испуганное, смущенное. Так ведь положено думать не о женщинах! А потом был чай, и Гриндевальд, и синее пламя, в котором кончилась прежняя жизнь. *** Нурменгард был огромен, но они то и дело встречались, слишком часто. Цветок и бабочка. Кто кого искал, кто стоял на месте и... истекал нектаром? — Красивым женщинам нужно держаться вместе. — Снова встреча, в мыслях и в глазах Винды Розье смех. — Мы ведь не боимся друг друга? А Куини боялась. Они и правда могли бы стать подругами, могли бы щебетать о шляпках, новостях и кавалерах, но Винда казалась иной больше, чем любой мужчина. Она была очень красива, а еще она была женщиной, которая знает. Куини и сама не понимала, что же именно. Но француженки ведь и должны быть такие, наверное... Даже легилименция не помогала, мысли Винды были не меньше другие: сладко взбитая смесь незнакомого языка и бессловесно ясных эмоций, холодная и искристая, как мороженое в заиндевевшем бокале. С ней Куини чувствовала себя совсем девочкой рядом со взрослой дамой и рядом с самой красивой куклой во всем магазине: так хочется нравиться, и так хочется получить… Каминный зал никогда не пустует, и Куини прячется здесь от себя, среди остальных, среди мужчин. Винда тоже здесь, сидит в кресле напротив, с лихим изяществом закинув ногу на ногу, качая повисшей на пальцах остроносой туфлей, зеленое платье сиропом течет по белому телу. Куини краснеет под цвет своих прежних нарядов, но не уходит и не отводит взгляд. Каково было бы коснуться ее, как мужчина, или ощутить ее прикосновение, поддаться ей, как будто мужчиной была она? Святые нюхли, ну откуда эти мысли? Потому, что Винда — слишком женщина? Это ведь неправильно! Неправильно, как пить перед сном виски вместо какао, но… Какао пьют только дети, гости и младшие. Сладко несвободные, а она выросла. Она теперь на воле. Или она просто сошла с ума? Полный отчаяния крик Якоба до сих пор звенит в ее голове, бьется в виски, как в стены склепа. Но не заглушает слова. “Ты сошла с ума?” Остроносая туфля касается ее стопы, и все тело колет холодным фейерверком мурашек. — Иногда нужно себя баловать, — говорит Винда, и слова до того совпадают с мыслями, что Куини не знает, что именно услышала. На столике рядом уже стоят два бокала и бутылка, ее округлый бок сияет гладкой зеленью, как… — Crème de cassis, — говорит Винда по-французски, и мысли ее пахнут смородиной, летом и жаром. — И шампанское. Бледное золото смешивается с густо-алым в вызывающе двух бокалах. Других она не угощает. Бокалы целуются с тихим звоном, на одном прозрачно-красный след губ. А затем других и нет, они одни сидят в зале с камином и смеются, болтают о кавалерах и шляпках... Или это говорит только Куини, загнанно торопясь ответить на обрывки понятных ей мыслей в голове собеседницы, а та молчит и улыбается, потому что все знает. Знает, что Куини выпила слишком много, что нужно помочь ей добраться до спальни, помочь расстегнуть такой длинный ряд пуговиц на спине. Помочь ей. Побаловать. И Куини счастлива, как ребенок, сжимающий в руках ту самую куклу, и сама она — кукла в руках женщины, которая знает… Знает, чего хочет, и всегда получает желаемое. Всю ночь, много раз, властная и щедрая, нежная, изощренная, озорная: живой шелк под шелком платья, ненасытные губы и острая ласка холеных ногтей, и смех и стон смешиваются в гулкой стеклянной ночи, как в бокале. Этот звон еще стоит у Куини в ушах, когда она просыпается на рассвете. Ее постель пахнет чужими духами, зеленые глаза смотрят на нее с хищной нежностью, перекинутое через руку зеленое платье струится по белому-белому телу. — Мы… — шепчет Куини, со стыдом слишком сильным, чтобы обмануться и поверить, что она была просто пьяна, просто жертва. Винда кладет тонкий белый палец ей на губы, улыбается. Эта улыбка упругая и мягкая, как мармелад, Куини пробовала на ней вкус вина и смородины. И самой себя. — Пусть это будет наш секрет, — говорит она. «Не последний», слышит она в мыслях Винды. Или в своих?