Не надеяться

      Косой луч света преломляется в стеклянных гранях бутылки, тусклой зеленёной тенью падает на стол. Тор морщится, ладонью устало растирает лицо, ощущая сухость и жжение в глазах.       Слёз не осталось.       Ясности — тоже. Лишь затуманенный хмелем взгляд, лишь сжирающая изнутри тоска и чувство невосполнимой утраты, помноженное на жгучее отвращение к себе. И жалости — к себе же.       «Лучше бы это был я», — думает он, залпом осушая очередную бутылку пива, — «лучше бы я умер».       Секира ничтожно валяется на полу, наполовину скрытая брошенной на неё грязной футболкой. Она свою роль сыграла, да только не орудием мести послужила; не голову он ей отсёк — надежду последнюю, что хоть что-то можно исправить.       Руки дрожат. Стекло выскальзывает из слабых пальцев, летит мимо стола и ударяется об пол, не разбившись.       Тени злобно вьются по углам, мажут тёмным пеплом, сжирая часть комнаты. Электрический свет ламп приглушён, но нет-нет, да один дрянной луч падает ровно на пустую пивную бутылку — скользит сквозь неё густым изумрудным и чертит линию на загаженной столешнице.       Тор устало сползает в кресле, закрывает глаза, желая лишь провалиться в бесцветную бездну сна, грохнуться с размаху в пепельное марево забвения и никогда больше не просыпаться. Под сомкнутыми веками вспыхивают ядовитые зелёные всполохи, терзают радужки, вгрызаются в провалы зрачков — и острой иглой впиваются в усталый разум.       Вспыхивает зелёный — прямо из памяти несётся запущенным кинжалом, лёгким движением руки и искрящего потока магии. Вспыхивает живым блеском в родных глазах.       Шумно сглатывая, Тор снова трёт лицо, уговаривая себя открыть глаза. Память скалится ядовитой издёвкой, рисуя знакомый излом губ, ухмылку выверенную, острую; память танцует стремительными движениями, осколками старых сражений, движется силуэтом в развевающемся зелёном плаще.       К горлу подкатывает тошнота. В тело впиваются сотни иголочек, жалят искрами. Мир вокруг словно раскачивается, проваливается под ним как текучий песок, утягивая на самое дно. Тор впивается пальцами в подлокотники кресла, сглатывает горечь, жмурится, силясь удержать внутри выпитое. Глаза открыть даже не пытается — бессмысленно, если случайный зелёный отблеск слева может вновь всколыхнуть всё то, что он пытается скрыть.       Зыбучая тьма засыпается прямо внутрь, наполняет его сухим и колючим песком, словно сосуд, под самую макушку его заваливает — и последние связные мысли смыкаются в одно бесконечное «виноват».       Гул грубо врывается в сознание, вибрирует, нарастает, словно прорываясь сквозь толщу воды, пока наконец не превращается в знакомый уже сигнал об экстренном сборе. Тор подрывается, вскакивая с кресла и щурясь в потёмках — и тут же со стоном закрывает ладонью лицо. В затылке пульсирует нарастающая боль, в виски словно вбивают гвозди. Вязкая тошнота скручивает желудок, и Тор с силой стискивает зубы, пытаясь понять, о чём ему говорит дева из динамиков.       Наконец, сигнал смолкает — можно хотя бы выдохнуть. Руки не слушаются, когда он пытается вывернуть скомканную футболку, и, плюнув на это дело, Тор натягивает её швами наружу.       По коридорам от комнаты до кухни он идёт покачиваясь — не выветрившийся хмель всё ещё разбавляет кровь — медленно — ну, а куда им теперь торопиться-то? Хочется сплюнуть вязкую слюну прямо под ноги, но он не настолько одичал. Тор раздражённо трёт подбородок, морщась от гула в голове. За окнами к земле стелется сырой туман и едва светлеют предрассветные сумерки.       Мимо него проносится Стив с спортивных штанах и простой белой майке; на плече алыми линиями отпечатан след простыней, а лицо уже серьёзное, собранное — словно бежит на войну.       «Беги-беги», — хочется крикнуть вслед, — «мы всё равно опоздали».       Тору хочется неприлично заржать, да только голова трещит так, что и дышать-то неприятно.       Последний поворот, и вот она — кухня. Она же — переговорная, штаб и место для сбора. Наташа оглядывается на Тора, поджимая губы, и отворачивается обратно к большому голографическому экрану, отбрасывающему на её лицо голубоватые блики. Покрасневшие глаза сосредоточенно смотрят в изображение, а Тор лениво подмечает — даже не ложилась спать.       Он кивает приветственно кролику, и наконец спрашивает, зачем они здесь собрались. Никто не отвечает.       Взгляд падает на экран. Обухом что-то бьёт в затылок, в спину, словно потолок обвалился. Но нет, потолок на месте — это осознание продирается сквозь дымчатый хмель, наваливается тяжестью, сковывая плечи.       Зелёное поле, просторное и ровное, мягкими волнами травы устилает землю на всю видимую часть обзора. Тускло шевелится травяной покров на ветру, и в центре его, вспахав носовой частью землю, изломано лежит инопланетный корабль. Вздрагивает погнутая дверь шлюза от ударов изнутри, словно кто-то пытается её выбить.       Не в силах взгляд оторвать, жадно рассматривая повреждённую наружную обшивку, Тор выкидывает руку в сторону, раскрывая ладонь. Между пальцев тревожно вспыхивают голубоватые искры, статическое напряжение тысячей уколов впивается в кожу — а он всё смотрит.       Потому что корабль — Сакаарский. Потому что выбитая дверь отлетает в сторону, и наружу выбираются люди в асгардских одеждах. Потому что просто не может, не смотреть. Внутри сжимается тугая пружина, жмётся и вот-вот расправится, выбросив его вперёд.       — Тор? Что ты… — голосом Наташи сбоку раздаётся звук, дробится на слова и никак не достигает мыслей.       Секира пробивает стеклянную дверь и врезается деревянной рукоятью в ладонь; испуганно вскрикивает кролик, прикрывая голову от осколков.       Тор думал, они мертвы. Страшился этого, не в силах помочь, съедаемый незнанием. Мутью перед глазами воспоминание проносится — Валькирия бежит, кричит что-то про спасательный челнок, уводит народ, а он в суете боя, в огне вражеского корабля не проследил, не успел… И не знал доселе: успел ли кто добежать до челнока, уцелел ли хоть кто-то.       Кролик говорил, что когда они подобрали его без сознания, вокруг были лишь тела, много-много безжизненных тел и обломки разрушенного корабля.       Без Хеймдалля, верного друга, ему было не направить силу радужного моста, не разыскать — не зная даже, есть ли в чёрной тьме космоса, те, кого нужно разыскивать.       Молнии взрывом проносятся сквозь тело, энергия струится по жилам знакомо и крепко. Плоть оплетает броня, и в следующий миг мириадом оттенков вспыхивает радужный мост, унося его к ним.       Тут же ноги врезаются в сырую землю, укрытую тяжёлой от росы травой. Сердце заходится где-то в горле.        спешно выходят из корабля, вываливаются в утренний мидгардский туман, растерянно оглядывают новые земли. Кто-то ранен, кто-то с громким возгласом падает на колени, упираясь в траву, словно не веря; кто-то плачет.       А потом кто-то замечает его — их царя, что не уберёг половину народа, что не спас их, затерянных в космосе, не нашёл. Вина душит горло, и Тор потом долго будет молить у них о прощении, не веря, что достоин прощения. Но это потом, а сейчас…       — Тор! — окликают его вразнобой десятки голосов, и возгласы эти резонируют натянутыми струнами внутри.       Не надеяться — это так просто.       Не надеяться, включаясь в суматоху вокруг, подавая руку раненой даме, помогая подняться с влажной травы. Не надеяться, оборачиваясь на зов, подставляя плечо под похлопывания, принимая непривычные уже и излишне торжественные поклоны от асгардцев. Не надеяться, улыбаясь почти машинально, вздыхая облегчённо, ощущая, как медленно напряжение отпускает мышцы.       Влажный воздух словно липнет к коже — туман вокруг до того густой, что мутной дымкой стелется под ногами, ластится в приветствии. Асгардцы — усталые, помятые с дороги — тянутся к нему, и в глазах у многих стоят слёзы: они добрались.       Они добрались, и это уже больше, чем Тор смел просить.       Не надеяться — это так просто. Гораздо сложнее возносить погребальную песнь в третий раз.       Взгляд сам скользит сквозь вереницу знакомых лиц, и, ни за кого не зацепившись, опускается к траве. Нужно решить, что им делать дальше — сначала связаться с Наташей, найти пристанище для асгардцев, затем нужно научить их жить в этом мире. А как тут научишь, если Тор и сам не умеет? Голова идёт кругом, прерванный сон и тяжесть после хмельного забытья вязко сковывают мысли, и от внезапной встряски мышцы напряжены, нервы звенят. А нужно решать…       Тор проводит рукой по лицу, оглядывается снова, скрывая потерянность за суровым прищуром; невольно вслушивается в испуганный и взволнованный гомон толпы, и среди десятков голосов слышит:       — А где принц Локи?       Горечь утраты с силой сжимает сердце, вцепляется в него ледяными пальцами, сбивая с ритма. Он с силой втягивает воздух сквозь зубы, не зная, как произнести это вслух, как сказать, что сказать.       «Локи ушёл героем», — хочет сказать, но боль стискивает горло, что ни выдавить ни хрипа. Слёз давно нет, сухостью жжётся под веками.       — Да вон он! — звонко восклицает чей-то ребёнок. Звонко, словно пощёчина, хлёстко и до того быстро, что тело опережает разум. Тор оборачивается стремительно, проследив за взглядами остальных, к рухнувшему кораблю, к выходу с выбитой дверью. Изящно цепляясь за уцелевшие края, оттуда выбирается человек, отряхивает плавным движением одежду и мягко ступает на траву.       Цвета вокруг меркнут, словно яркость выкрутили на минимум; выцветает всё до сизого пепла, размывается до неразборчивых мазков, и лишь впереди, в самом центре ясно и остро виднеется фигура.       — Локи! — срывается с губ тише шёпота; проносится громче громового раската в оглушающей тишине.        поднимает взгляд, и в этот миг звуки вокруг окончательно стираются. Не помня себя, не замечая людей вокруг, Тор прорывается вперёд, шагает быстро, размашисто. Кровь в висках пульсирует болью.        вздрагивает, отступает назад испуганно, вжимаясь спиной в покорёженный металл обшивки, и вскидывает руки, словно сдаётся. Тору думается, что лицо у него, наверное, совсем застывшее; от напряжения сводит челюсть, и воздух никак не доходит до лёгких.        сбивчиво, быстро говорит, только не разобрать, что именно: что-то про корабль, и «так было нужно, иначе убили бы тебя», и «мы тебя потеряли, не нашли в обломках», и «кто-то же должен был…» Тор не слушает, не слышит ничего, кроме бешеного биения сердца внутри; ему смеяться хочется, позорно разреветься хочется, дышать-дышать-дышать — из горла вырывается хриплое рычание, и Локи совсем бледнеет, замолкая.       Тор сгребает его в охапку, сжимает, больно впиваясь пальцами в спину, утыкается носом в висок и, наконец, выдыхает: — Живой…        отмирает, расслабляясь в объятиях; улыбается, невесомо пальцами оглаживает лоб, убирая липкую чёлку. И внезапно морщится:       — Фу, Тор… В Мидгарде что, закрыли все купальни?       Не надеяться было так сложно. Счастье огнём распускается внутри, клубится жаркими кольцами и вырывается с облегчённым смехом.       Солнце восходит над землёй, раскалёнными лучами пронзая рассветное небо.