the world was on fire and no one could save me but you
день выдался пасмурный: грузные тучи развалились на небе, предупреждая о приближающейся грозе. море разгулялось, засаливая воздух, заставляя дышать глубже. ханазава устало вздыхает, роняет голову на грудь, садясь в салон такси. из потока ломаного английского водителя он понимает, что ехать еще около сорока минут. теруки проваливается в тяжелую дрему, обернувшуюся для него, впоследствии, затекшей спиной. ему мерещится ад, духота в салоне автомобиля вливается в сон пепелищем преисподней. вдалеке — сам дьявол, и теру протягивает ему руку. у сатаны длинные пальцы с тонкими подушечками и острыми когтями и много колец из железа. такси резко тормозит у булочной. ханазава неохотно просыпается, слушая, как жалобно скрипят суставы. сон мгновенно рассеивается, забываясь. — вы на месте, — сообщает агент и рассчитывается с водителем. ханазава лениво окидывает взглядом окрестности. здесь спокойнее, чем везде, где он был до этого: это, очевидно, пригород. прямо перед теру о землю шлепается перезрелый апельсин. он вздрагивает. агент ловко всучает ему его же чемодан и поспешно тащит к неброско выглядящим апартаментам в противоположной стороне от дороги. оттуда веет солью и сочной листвой. справа от него — парк с высокими туями. не будь теру таким уставшим, он бы счёл это красивым видом. — сюда, теруки-сан, — звонко говорит агент, останавливаясь у деревянной двери, к которой ведут три небольшие ступеньки. для ханазавы это напоминает эверест. — вы так и не сказали, зачем я тут, — бурчит теруки, потирая глаза. дверь, тем временем, распахивается.it’s strange what desire make foolish people do
в проеме показался высокий темный силуэт. рука с длинными тонкими пальцами и множеством разнообразных колец легонько машет, приглашая внутрь. агент поспешно подталкивает теруки к двери и причитает по дороге: — я уже все вам по дороге рассказала, теруки-сан! вы, видимо, спали, — она протягивает руку незнакомцу и тот аккуратно её пожимает. его глаза, почему-то, сильно прищурены. — ханазава теруки-кун? — спрашивает тот, не поворачивая к парню головы. теру кивает. — теруки-сан, это шимазаки рё — ты наверняка о нем слышал — модельер, в чьих вещах ты был на последних трех показах. шимазаки нейтрально-вежливо кивает. худое лицо блестит холодом. у теруки отвисает челюсть. он заторможенно проходит вглубь помещения и начинает постукивать пальцами по ручке чемодана — от нервов. — не волнуйся, ханазава-кун, — спокойно замечает шимазаки, — мы просто немного поработаем вместе. ты, так сказать, мой манекен. не то чтобы эти слова успокаивают — статус манекена звучит сомнительно, даже как-то опасно., но привлекательно — такого ещё не ханазава не пробовал. — после показов в италии и монако шимазаки-сан заинтересовался новой моделью и попросил ассистировать его пару недель, — невнятно рассказывает агент и отдает ему какие-то бумаги, написанные шрифтом брайля. теруки громко клацает зубами, закрывая рот, и недовольно сдвигает брови. жить у какого-то затворника, пусть и великого, «пару недель» ему вовсе не хочется. особенно в качестве манекена. — неподалёку есть отель, там тебе забронирован номер, — будто прочитав мысли, хрипло отвечает шимазаки, — если некомфортно, ночевать будешь там. но в течение дня мне постоянно нужна будет твоя помощь. голос звучит тихо — рё стоит к гостю спиной. ханазава чует, что что-то тут не так. готовится уже засыпать агента вопросами, но она ловко выскакивает из помещения, ссылаясь на срочные дела, и хлопает за собой дверью. — извини, но сегодня ты весь мой, — усмехается шимазаки, поворачиваясь лицом. красивое бледное лицо с высокими скулами содержит в себе слабые отклики интереса. глаза до сих пор расслабленно прищурены — шимазаки затягивается сигаретой. ханазава, наконец, отпускает чемодан и присаживается на плетеный стул вроде садового, косится на стоящий рядом стол, заваленный огрызками тканей, сантиметрами и булавками. одна из них впивается теруки в локоть. он громко ойкает и шипит от боли — глаза шимазаки распахиваются. глазницы зияют бездной.i’d never dreamed that i’d meet somebody like you
— шимазаки-сан… — начинает теруки, но вырвавшийся у него усталый зевок обрывает на полуслове. — налить кофе? — шимазаки тушит горькую, сожженную до самого фильтра сигарету о керамическую пепельницу на сицилийский манер и направляется в сторону барной столешницы, что делит большую проходную комнату на мастерскую и холостяцкое подобие кухни. — было бы неплохо, — соглашается теру и глубоко вдыхает, будто набираясь смелости, — шимазаки-сан, сеньор, а что… что с вашими глазами? рё невозмутимо переливает кофе в чашку, и теру решает подойти ближе, чтобы её забрать. — сиди, — тихий жесткий голос гвоздями пришпиливает ханазаву к стулу, — я таким родился, но, вроде бы, неплохо справляюсь. теруки несмело протягивает руку к подошедшему мастеру и тот ловит его ладонь в воздухе — своими пальцами рё складывает пальцы теруки так, чтобы вложить в них чашку. ханазава почему-то краснеет до кончиков ушей и дрожащие пальцы расплескивают кофе. — привыкай, ханазава-кун, для меня тактильные прикосновения — единственный способ изучения окружающих, — пожимает плечами рё. несмотря на напрашивающиеся в такой ситуации извинения, он лишь ставит перед фактом, подтверждая свои слова положенной на плечо теруки рукой. ханазава сглатывает. так глупо теряться из-за банального прикосновения он не привык., но держать лицо сейчас просто не хватает сил. — уже полтретьего ночи, можно лечь спать? в дороге умаялся, это мой третий перелет за последние четыре дня, — пытается уйти от темы — от прикосновения — теруки. хотя бы так, а потом будет восстанавливать баланс сил. шимазаки как-то странно ухмыляется. — на втором этаже есть спальня, в отель идти не советую — там крысы бегают на лобби, — отзывается он. — кровать застелена чистым бельем, если что. теруки нарочито небрежно бросает благодарность и, взобравшись по винтовой лестнице, падает на кровать и тут же вырубается. открыв глаза, теруки слышит, как вдалеке чайки дерутся за выброшенную на берег огромную рыбину. и все же, везде здесь довольно спокойно. даже очень. может, слишком. шимазаки всегда очень тихий. хриплый голос его всегда на полтона тише, чем у остальных. шаги его мягкие, как у крадущегося хищника, каждое его движение — лаконичное и ограниченное только ему известными рамками. проснуться от шума в этом доме невозможно, потому что, казалось, что даже сама природа согласно кивает в такт тишине, и ветер лишь шепчет. птицы улетают кричать подальше, чтобы не нарушать сложившуюся гармонию., но рядом с таким хищником, как шимазаки, невольно обостряются все инстинкты. просыпаешься, не зная времени, без будильника, но ровно в нужный момент. ханазава сползает с кровати и теряется, на секунду забывая где он и зачем. холодный кафель морозит ступни. голова болит. винтовая лестница мерещится бесконечно вкручивающейся в землю. — ты голоден? — спрашивает в первую очередь шимазаки, споласкивая чашку под струей ледяной воды. теруки заторможенно кивает: губы пересохли, а язык еле ворочается. в воздухе уже очень влажно и душновато. — в пакете свежая фокачча и пара жареных баклажанов, если хочешь — в холодильнике сыр, — шимазаки кивает в сторону длинной барной столешницы. ханазава трет глаза и подходит к пакету, вдыхая аромат свежей выпечки со специями. — спасибо, — теруки действительно очень голоден. шимазаки улыбается едва-едва и неопределенно кивает. ханазава быстро жует, пока шимазаки что-то слушает, вставив наушник в левое ухо. он взъерошивает черные короткие волосы и задумывается. теруки осматривается вокруг, чуть ли не целиком проглатывая остатки своего завтрака. ему нравится это место, его атмосфера, здешняя гармония: все здесь очень особенное, отличающееся, контрастирующее… теруки чувствует здесь себя, как рыба в воде. — шимазаки-сан, а почему вы выбрали именно меня? — с нотками самодовольства спрашивает он, блаженно прикрывая глаза, делая глоток горячего кофе. рё откладывает телефон в сторону и достаёт из кармана новую пачку dunhill. чиркает колесиком зажигалки, подпаливает кончик сигареты: теру залипает на то, как элегантно у шимазаки выглядит весь этот обыденный процесс. —я знаю мерки каждой своей модели, даже самые странные, вроде длины ноги от бедра до колена, ширины запястий и обхвата тела под ребрами, — начинает рё, выдыхая дым в потолок. ханазава замечает, что у него красиво выделяются вены на шее, — мне присылают отчет каждый сезон. подробное описание внешности, походки, голоса, манеры работать: обо всем этом мне докладывают. шимазаки кивает сам себе, что-то вспоминая. ханазава пытается все это утрамбовать в голове. теруки знает, что он не может не понравится, даже если его не видеть. он этим очень гордится и нагло пользуется — но в шимазаки нет того восторга, который ожидал увидеть ханазава. более того, сам теруки чувствует тот восторг, которого обычно не ощущает. никогда. он думает, что это всё италия, море и апельсины на деревьях, а не мужчина двадцати восьми лет, что так бессовестно и зажимает в губах сигарету. — иногда я выбираю модель, приглянувшуюся мне параметрами, — почему-то абсолютно бесцветно говорит шимазаки, — все они абсолютно разные, кстати. тогда я делаю целую коллекцию строго по меркам одного человека, лишь пропорционально увеличивая размеры. — то есть, я не единственный, — ужаленный за живое, спрашивает теруки. быть подобием чего-либо для него личное оскорбление. шимазаки удивляется, а потом снисходительно приподнимает уголки тонких точеных губ: — почему же нет? едва ли я ещё смогу найти такую модель, как ты. теруки довольно улыбается: это то, что он хотел услышать. ведь ханазаве теруки не надо зарабатывать к себе внимание — оно идёт вперёд него. шимазаки продолжает: — я даже уже придумал дизайн тех вещей, что будут шить именно по тебе, — льёт бальзам на душу шимазаки, стряхивая пепел с тлеющего окурка. — так что в ближайшие пару дней, я думаю, мы поедем подбирать под тебя ткани. до этого времени можешь идти в отель, если хочешь. теруки призадумывается. комната в отеле всплыла в голове как-то мутно и отторгающе. — а можно ли мне лучше остаться с вами? шимазаки кивает, загадочно улыбаясь. рука, держащая сигарету, начинает слегка подрагивать.i’d never dreamed that i’d lose somebody like you
несколько дней проходит в редких перебросках ничего не значащими фразами. шимазаки много курит и постоянно записывает мысли на диктофон. иногда выходит погулять, возвращаясь с коробкой вина, блоком сигарет и горячим куском пиццы, который молча оставляет теруки. последнему такое внимание становится не только естественно — но скорее даже важно — о чем тот старается не думать. ханазава же разгребает личные сообщения, делает задания для учебы и периодически ходит на море — подышать средиземноморским воздухом. это успокаивает, хоронит на время всякие мысли — но лишь на время — до появления в поле зрения шимазаки рё. спустя пару рассветов и один закат (или наоборот?) теруки слышит шелест глубокого голоса за спиной: — собирайся, ханазава-кун, скоро приедет такси, — шимазаки лениво перекладывает вещи на столе с одного края на другой, очевидно, не имея ни единого желания убирать все это добро в ящики. — я покажу тебе своего диллера, — усмешка. теруки тоже посмеивается., но только вот ему не нужна никакая наркота, и он в этом убеждается, окидывая взглядом рё. шимазаки уже, кстати, собран — чернильного цвета брюки смотрятся на длинных жилистых ногах идеально. ханазава облизывается, закусывая белоснежными зубами розовую губу. красивого бордового оттенка рубашка идет шимазаки не меньше. от дальнейших размышлений теруки отвлекает сигналящая за окном машина. рё открывает входную дверь и придерживает её для ханазавы. — ехать минуть двадцать-двадцать пять, — говорит рё и ловко объясняется с водителем на итальянском. тот в итоге кивает, и, судя по всему, просит деньги вперед. после расчета, шимазаки садится на заднее сиденье — к теруки. близко. очень близко. в салоне опять душно, адски душно, но от дьявола пышет холодом. бедро ханазавы, обтянутое грубой джинсой, соприкасается с бедром рё. не отодвигается никто.ханазава — потому что не может (читай: не хочет); шимазаки — потому что… — чтобы точно выбрать подходящую ткань для твоей коллекции, мне в некотором роде нужно сопоставить её с тобой, — рассказывает шимазаки, отвернувшись к окну. абсолютно внезапно его рука оказывается на середине бедра теру, чуть сжимая его. в мозгу ханазавы идут помехи. прикосновение исчезает так же быстро, как и появилось. теруки начинает думать, что ему показалось. и даже верит в это — но только для того, чтобы выровнять дыхание. ночью он об этом ощущении точно вспомнит. рё все ещё отвернут к окну, когда такси тормозит напротив огромного цеха. —приехали, — сообщает шимазаки и подаёт теруки руку. тот с достоинством её принимает, но первый, на удивление, не спешит её отпускать. —мне так легче будет сориентироваться по текстуре ткани, — говорит шимазаки теруки, поглаживая большим пальцем чужую ладонь. рука ханазавы по сравнению с рукой шимазаки кажется крошечной. теруки это нравится. понравилось ещё больше бы, держись они за руки по-настоящему, потому что теруки так привык: для него все должно быть лучшим., но в этом, он лишь чуть сильнее сжимает чужую ладонь.i don’t wanna fall in love with u
они проводят в цеху довольно много времени: шимазаки очень скурпулезен, ощупывая многие фактуры, изредка по-итальянски интересуясь о чём-то у местного работника. рё проводит пальцами по коже запястья, очерчивает линии на внутренней стороне ладони, прощупывает вены. ханазава видит в этом что-то невероятно интимное. творить такое в людном месте, причём с абсолютно бесстрастным выражением лица может только сам дьявол. теруки это даже задевает, но обижаться нет особого желания, пока его рука все ещё в ладони шимазаки. у шимазаки кожа сухая и твёрдая наощупь, но не грубая, а будто бы скрывающая внутри себя что-то мягкое и светлое. сердце? душу? в таком вряд ли кто-то нуждается, наверно, но теруки задумывается о том, что только этого тела ему бы не хватило. ханазаве хочется все и до самого конца. шимазаки тем временем наклоняется близко-близко к уху теруки, и раковину обволакивает поток тёплого дыхания: — можно мне тронуть твою шею? — ужасный вопрос, на который хочешь ответить да, но не в таких обстоятельствах, — там где сонная артерия. с таким человеком, как шимазаки, можно ожидать, что он тебе эту самую артерию и перережет — прямо здесь и сейчас, чтобы кровь красивым узором брызнула на ткань. ханазава выдавливает из себя ломаное «да» и немного откидывает голову назад. рё протягивает руки, охватывая шею с двух сторон. асфиксия без физических усилий в чистом виде — теруки делает шаг ближе. холодные кольца холодят горячую кожу. шимазаки сглатывает. руки опускаются, и они продолжают бродить среди тысяч полотен. спустя несколько часов, рё говорит порядковые номера образцов, что в итоге ему понадобятся. в основном все ткани оказались легкими и полупрозрачными; самые тонкие — для верхних элементов, поплотнее — для брюк и шорт. или что там ещё было в голове шимазаки. что бы ни было, даже так, в простом сочетании, смотрится красиво. —поехали домой, — говорит он открывая дверь цеха и выпуская теру наружу. такси, как оказалось, до сих пор ждёт снаружи. теруки в этот раз первый придвигается к рё ближе, но тот никак не реагирует. это бесит, но в сейчас недолго. ханазаву срубает банальная усталость — дорога в горах укачивает, а шимазаки, в отличие от внешней холодности, довольно тёплый. задремав, теруки роняет голову шимазаки на плечо. тот в ответ переплетает их пальцы, свободную руку запуская в светлые отросшие волосы. звезды рассыпались по небу галькой, окружая собой бледно-желтую лужу луны. теруки ничего не снится. шимазаки не сможет уснуть. приезжают домой они глубокой ночью. в полусне ханазава ничего особо не запоминает. рё провожает его до самой постели, помогая выпутаться из футболки шорт. шимазаки потом долго курит в той же спальне, высунувшись в окно. на теруки оборачиваться было опасно — поддаваться соблазну нельзя. пока что. занимается рассвет, вспыхивая последним тлеющим краем фильтра.what a wicked game you played to make me feel this way
шимазаки не спешит работать. он в принципе никуда не торопится. все чаще уходит куда-то с телефоном, уходит надолго и молча; возвращается с куском твёрдого пармезана и горячей пастой а-ля карбоната — для теруки. ханазава польщен, удовлетворён — все идёт как надо. как и должно идти у ханазавы теруки., а рё просто много говорит по телефону и переслушивать старые голосовые записи. —шимазаки-сан, — освоившись, бесцеремонно отвлекает теруки, — можно мне сегодня пройтись с вами? ханазава теруки не так безобиден, как кажется — если кому-то, конечно, так кажется. он старшенький в своих планах; в серьёзных намерениях — страшен вдвойне., но только вот он опять натыкается на этот ледяной оценивающий вид, изгиб бровей. эта гримаса выбивается из всех серьёзных намерений теруки, это очень раздражает. — как хочешь, ханазава-кун, — кивает шимазаки, закрывая за ними входную дверь на ключ. — раз уж так, выпьем вина? теруки не пьёт, но ради такого случая не может не согласиться. первое время они идут молча. оба одеты довольно повседневно: на теруки свободные шорты и голубого цвета поло; на шимазаки какие-то темные брюки и легкая свободная светлая рубашка с коротким рукавом и расстёгнутой верхней пуговицей. шимазаки определенно чувствует взгляд теруки на себе, поэтому нарочно трепет челку, чтобы та свободно падала на глаза. чувствует же, что ханазава только этого и ждёт. — мы же идём в тот парк, где туи, да? — спрашивает, чтобы разбавить тишину, хоть она и не была гнетущей. шимазаки любит молчать, в молчании — самая сильная власть, так он считает. поэтому отвечает всегда коротко., а ханазава думает, что словами покорить легче, если знать, что говорить. — там есть неплохой винный бар, — кивает шимазаки и машет рукой вправо, — нам на мощёную на римский манер тропинку. ханазава сворачивает в нужном направлении, берет шимазаки за запястье, чтобы немного направить. — я хожу тут довольно часто, чтобы справиться самостоятельно, — брезгливо скалится рё. ханазава одёргивает руку, на что шимазаки добавляет, юрко подхватывая ладонь теру и переплетая пальцы, — для этого есть причины получше. оскал превращается в хищный. они садятся за столик на улице, рё вежливо здоровается с официантом — у них завязывается небольшой разговор — он и правда завсегдатай этого заведения. молодой официант звонко смеётся, активно кивает головой отвечает шимазаки и бурно жестикулирует — лишь потом спохватывается, метнувшись за бутылкой просекко. шимазаки опять закуривает, а теруки вдыхает запах мягкой сырой хвои. — как вы выбираете цвета, шимазаки-сан? — вдруг спрашивает он давно мучающий его вопрос. рё смеется и качает головой, сдувая челку со лба. приносят вино — он кивает и неспешно отпивает. — я прошу своего поверенного там посмотреть, какого цвета глаза, волосы, кожа и губы и у модели, с которой я пришел, — начинает шимазаки, отпивая ещё раз, не забывая при этом затягиваться, — и говорю либо прибавить, либо отнять несколько тонов: смотря, на какой сезон делаю и что чувствую по отношению к человеку, с которым пришел. ханазава тоже отпивает из своего бокала и чуть морщится от бьющих в нос пузырьков. последняя фраза его напрягает. — и что же ты чувствуешь в этот раз? — напрямую рубит теруки, перескакивая с вежливого «вы» на импульсивное «ты»., но на этот вопрос ему нужен внятный четкий ответ. шимазаки такой, конечно же, не даст. —а ты посмотри сам — по цветам, — лукавит тот. теруки залпом осушает стакан вина. шимазаки пьёт долго, облизывает сухие губы и все ещё держит ладонь ханазавы. шимазаки думает, что теруки вкусно целовать, так же игристо, как просекко. у ханазавы просто ломит кости от рё — этого достаточно. они немного гуляют, шимазаки немного рассказывает о задумках: — проблема в том, — начинает он глубокомысленно, — что на тебе все будет смотреться слишком хорошо. у ханазавы бронхи завязываются морским узлом. — хорошо, что ты такой единственный, — сдержанно смеётся шимазаки, — иначе человечество ослепло бы, а я такого и врагу не пожелаю. у теруки розовеют щеки. теруки это нравится. — это тяжело? — спрашивает он, смотря сквозь сомкнутые веки шимазаки в кромешную тьму. — не видеть тебя? — вопросом на вопрос отвечает рё, усмехаясь. «да» —нет, — качает головой ханазава, — просто… жить. вот так вот. шимазаки не отвечает долго. на улице смеркается, жара отступает: душный тяжелый воздух слоями лежит, пропуская через себя вечерний бриз с моря. — я ни разу не видел этот мир, так что для себя я ничего не потерял, — отвечает шимазаки, отвлекаясь на какой-то отдаленный животный звук. — зато сколько возможностей мне это открыло. кривая улыбка растрескивается на лице, чуть обнажая острые зубы. теруки видит в этом намёк — очень толстый и явный — но его игнорирует. в подтверждение своих слов, шимазаки уверенно обвивает руку вокруг талии теру, пододвигая его ближе к себе. ханазаву ведёт: от вина, от запаха в воздухе, от прикосновений рё, его слов, его сучьего тона — от всего. теруки больше не может держаться, нет ни моральных, ни физических сил. он встаёт на носочки; дышит шимазаки в линию челюсти, обводит её языком; мажет по скуле губами и касается кончиком носа чужого; легко целует губы, но, срываясь с обрыва, наваливается ближе, сильнее, целуя глубже. проводит языком по небу — шимазаки приоткрывает губы и выдыхает в поцелуй, прикусывая кончик юркого языка. теруки несдержанно стонет. рё все ещё держит его за талию. ханазава хватается за плечи, сминая пальцами ткань рубашки. — о боже. шимазаки ухмыляется, коротко проводит языком по чужим губами: — не думаю, что это подходящее слово. у дьявола сильные руки: если бы не они, теруки бы точно не дошёл до апартаментов.what a wicked thing to do to make me dream of you
солнце играет со светлыми раскиданными по подушке волосами. ханазава просыпается, лениво потягиваясь. голова кажется абсолютно пустой, пока воспоминания о вчерашнем вечере не закатываются туда настойчивыми волнами. теруки не знает, что и думать. что делать. у шимазаки, судя по его абсолютно расслабленному лицу и хорошему расположению духа, все в полном порядке. все по плану. все схвачено. теруки не против разочек последовать чужому плану. на столешнице — кофе и нарезанный сыр. на столе бардак расползся в стороны, освободив чуть чистого пространства. теруки завтракает, подставляя лицо под лучи солнца, кидая косые взгляды на шимазаки. рё слушает новости на ютубе. — через час мне нужно будет, — тут шимазаки подозрительно запинается, — снять мерки. ханазава задумывается, как слепой человек собирается это делать, и его догадки совсем ему не нравятся. после вчерашнего о большем думать странно и страшно — но очень хочется. час проходит за бездумным просмотром ленты в твиттере и инстаграме. все знакомые завалили его отметками на фото и восхищенными комментариями., но за этот час теруки так и не находит ни одного сообщения от родителей. шимазаки все это время записывает что-то в телефон, стоя на балконе за закрытой дверью. вскоре он выходит оттуда с одним-единственным словом: — раздевайся. ханазава пытается придать голосу твердость. получается слабо: — зачем? тупой вопрос, но теруки он кажется резонным. нельзя сказать, что теру не привык раздеваться перед мужчинами, только вот после таких мыслей обычно пошло тянет внизу живота. сейчас же, мысленно представляя то, что маловероятно случится дальше, у ханазавы стыдливо спирает дыхание. и, что уж там, сладко тянет внизу живота. кошмар. дьявол тянет свою красивую кисть руки. теруки вспоминает эти сильные руки, и это только усугубляет ситуацию. воздух в легких давит на внутренности. у рё все в полном порядке. порядке вещей., но шимазаки слышит замешательство и сомнение и открывает глаза. в эту темноту теруки мгновенно проваливается. -я же говорил: будь готов к тактильности, — напоминает рё, щуря пустые глазницы, — это мой стиль работы, если угодно. такой холодный ответ бьет по самомнению теру. шимазаки над ним точно стебется — он жирно намекает на то, что уже случилось, теруки от этого злится и краснеет. он не любит быть ведомым — теруки хочет вести., но ханазава долго смотрит на лицо шимазаки и спустя пару минут в итоге снимает с себя майку. — нижнее бельё можешь оставить, — издевается рё. ханазаве ну совсем не смешно. слышится шуршание одежды и шлепки босых ног. — я готов, — теруки совсем не готов. — не холодно? — интересуется рё, замечая, как от первого его прикосновения к шее кожа теруки покрывается мурашками. спрашивает скорее для галочки — рё точно знает, что это не от холода. — нет, — выдавливает ханазава. господи помоги. рё мотает головой — тот чувак с небес точно не его спаситель. — это всё лишь в рабочих рамках, ничего личного, — напоминает шимазаки, в то время как его ладони с двух сторон накрывают длинную шею, — пока я буду работать, расскажи о себе. холодные ладони с многочисленными кольцами на пальцах сползают по плечам, прощупывая сустав плечевой кости. ханазава сомневается, что сможет нормально во время такого думать, не то что говорить. рё трогает руки, предплечья, обхватывает пальцами запястья. перебирает пальцы, ведёт по сухожилиям ногтями, и теруки весь рассыпается, как карточный домик. — щекотки не боишься? — нет, — отчаянно мотает головой теру. он боится шимазаки, потому что тот точно сведёт его в могилу — нарочно или нет. — подними руки, — приказывает шимазаки, и теруки обреченно выдыхает. «снятие мерок» продолжается, когда рё ощупывает бока, пересчитывает ребра, сильные ладони накрывают грудь. шимазаки ненароком задевает сосок, а теру давится воздухом. слова становятся поперек горла, а рё хитро улыбается. вряд ли он делает все это случайно, но так играться с добычей — кощунство, теруки уверен: он ведь и сам такой же. — не молчи, ханазава-кун, — рё забавляется. — я не молчу, — хрипит теруки и покрывается красными пятнами, — просто не знаю, что рассказать. шимазаки очерчивает пресс, останавливаясь лишь у самой резинки трусов. скольжение пальцев расходится узорами древних иероглифов, но это не язык ангелов — древнее зло, вот что это. рё хочет чтобы теруки жил вечно, а тот готов умереть прямо сейчас. быть выпотрошенным такими руками не больно. — где учишься, чем увлекаешься, — предлагает шимазаки, обходя теру и положив руки на выпирающие лопатки, — ты у меня много чего спрашивал, а я о тебе, по сути, почти не интересовался. теруки качает головой, мол, кого вы обманываете, шимазаки-сан: вы и так обо мне все уже знаете. ханазава перед ним как на алтаре, это правда, но надо отвлечься. только вот всё, что приходит на ум — все, что в нем остаётся — это прикосновения рё, и ханазава проклинает эти чертовы холодные руки, параллельно представляя, что они могут вытворить. если не уже, конечно. — первый курс яйцевсмяткового технического университета, — откашливается теруки, — увлекаюсь, вот, моделингом. — увлекаешься? шимазаки пересчитывает позвонки, спускаясь к копчику, а у теру челка от пота прилипает ко лбу. рё думает, что эта ровная спина умеет красиво изгибаться в умелых руках. — ну да, не собираюсь я же этим в жизнь заниматься, — объясняет теруки. — если станет скучно после окончания своего яйцевсмяткового технического, пиши мне, — смеется рё. на самом же деле, он абсолютно серьёзно, только вот номера у него меняются чуть ли не каждый месяц. теруки хмурится от такой снисходительности, хочет возмутиться, но вдруг руки рё ложатся на бедра, а горячее дыхание ощущается в районе паха. уже после этого момента отказываться от такого заманчивого предложения не хочется. теру кусает губы, дышит громко, сжимает руки в кулаки. а шимазаки никуда не торопится. его прикосновения к ногам уже едва напоминают изучение — скорее, просто поглаживания, но теруки слишком сложно об этом думать. теруки кайфует, не вспоминая об отходняке, не задумываясь о том, что для рё это тоже экстаз. шимазаки — чистое зло, дьявол, с когтями и чешуей, теруки точно в этом уверен, уверен тысячу раз до чистилища и обратно. и именно поэтому его кожа сейчас под этими прикосновениями плавится, открывая доступ ко всем нервам. ханазава привык всегда и все держать в своих руках: ситуацию, власть, чужие чувства — но сейчас он абсолютно растворился в чужих ладонях. и от этого хочется злиться, уйти с гордо поднятой головой, только вот грудная клетка едва поднимается, впуская в легкие раскаленный воздух, что уж говорить про конечности. тем более, когда к ним прикасается он. — долго еще? — два вымученных слова еле-еле выползают из горла. — не нравится? — ханазаве кажется, что он ослышался. только вот длинные пальцы на внутренней стороне бедер говорят об обратном. шимазаки его никуда не отпустит, как бы (если бы) теруки его ни просил. достоинство летит к чертям, идет ко дну где-то в середине средиземного моря. — нравится, — выдыхает ханазава, запрокидывая голову и закрывая глаза. собственный стояк давит на мозг. шимазаки все это чувствует, знает, пользуется — но щадит и так задетое достоинство ханазавы, даруя ему поощрение. прикосновения ядовитыми змеями заползают выше, обвиваясь вокруг шеи. чувствуется их легкое дыхание — укус — настоящий. кажется, кожа вмиг становится прозрачной. что-то горячее и мокрое — можно это будет яд, пожалуйста, — очерчивает след укуса. мочку уха оттягивают вниз. — контроль качества пройден, — смешок, — высшая проба. все прикосновения тут же обрываются. дышать все еще тяжело. — ванная наверху, — ехидничает шимазаки. теруки берет себя в руки, одевается и пулей вылетает из апартаментов. ханазава пытается отдышаться, сбегая вниз по длинной узкой улице. в любой другой раз ему хотелось бы злиться, он бы даже рвал и метал, но в этот раз разбитые о стену костяшки руки истекали кровью пополам с бессилием? о нет. только не это. в голове как мантра теру пытался прокручивать слова о том, что он, мать его, сам ханазава теруки — золотой мальчик, тот, кто главный во всем и везде., но только вот все это в мозгу крошилось об образ шимазаки — высокий, в своей гребанной винного цвета рубашке. он заливает самого себя теру в горло, якобы растворяясь там, на самом деле — порабощая., но это не страшно — пугает другое. то, что после этого хочется сдаться добровольно, волнами о берег разбивается чувство доминирования. хочется встать на колени, протянуть руки, лишь бы его коснулись, лишь бы кожа от этого горела, мозг бурлил. власть ты добровольно передаешь в чужие руки, и их же целуешь, на шею их себе кладешь, душишь сам себя чужими ладонями. от этого хорошо и тошнит немного. теруки идет к морю. теруки нельзя утопить: он, подобно богу, сам когда-то вышел из морской пены и человечьей крови., но привнести в его голову бурю: сложно, но можно. море тянет на дно.what a wicked thing to say you never felt this way
хорошо просыпаться там, где все окна всегда нараспашку, но дверь — всегда под замок. море любовно облизывает камни, незаметно откусывая от каждого кусок. в тонкие занавески бьется ветер слабый и почти теплый. с берега солью воздух забивается в нос. говорить хочется мало; чувствовать — много. глаза закрываются сами собой, язык слабо ворочается, и то только ради шимазаки — хочется слышать его голос. — вы же японец, да? — теруки интересуется скорее от скуки, а шимазаки не просил его не отвлекать. после случившегося ханазава ловит какую-то нирвану, блаженно нежится в объятиях ничегонеделания и хочет целоваться. — да, я из города специй, — говорит тот, не отрываясь от работы. перед ним: толстые деревянные доски без единой зазубрины; в руках — резак. рё немного теряется, блуждая в образах в голове и концентрируясь на прощупывании уже вырезанных линий. брови ханазавы подлетают в удивлении, и ветер чихает порывом, сдувая пепел с перил на балконе. — я тоже, — говорит ханазава и немного колеблется, перед тем как спросить, — почему же вы теперь здесь? теруки правда думает, что знаете почему — это место подходит таким творцам, как шимазаки. только вот он не так прост, как кажется на первый взгляд — он не просто тот самый безумец из фильмов, что влюблён только в искусство. теруки надеется, что это не так — что ничего человеческое ему не чуждо. теруки надеется на внятный ответ. — я думаю, ты и сам за меня можешь ответить на этот вопрос, — пожимает плечами рё, вгоняя острый кончик ножа в деревянную доску. теруки вздыхает и выходит на балкон; неоправданная, надежда ныряет в воду. до моря рукой подать, но обрыв иллюзией водит за нос, ступишь — пропадешь. над головой шумит старая магнолия, роняя игрушечные цветки. — давно вы тут живете? — спрашивает теру, склоняя голову набок. шимазаки молчит, поглощенный процессом. теруки решается подойти — рё слышит шаги и выплывает из собственных мыслей. — около полугода, а до этого пару месяцев жил на карибах., а еще до этого где-то ещё — вряд ли вспомню. теруки молчит, осмысливая сказанное. в животе урчит. ханазава находит тысячи причин для шимазаки, чтобы тот уехал заграницу, только вот он не знает, что единственно верная — банальная скука. — а ты хочешь домой, ханазава-кун, — шимазаки поворачивает голову туда, откуда звучит голос теру, и вопросительно изгибает бровь. теруки откровенно теряется. его взгляд бегает в поисках того, за что можно было бы зацепиться, но он спотыкается о тонкие пальцы с широкими минималистичными кольцами на них. неопределенное «не знаю» выскакивает из-под острия ножа в руках шимазаки, оставляя за собой законченный силуэт. основная работа для шимазаки закончена., а вот дополнительная, в виде укрощения теруки — только разгорается. шимазаки подходит ближе, облокотившись о перила балкона, закуривает. предлагает сигарету теру — тот мотает головой. рё затягивается и, сократив расстояние настолько, чтобы даже ветер не протиснулся, выдыхает дым теруки в шею, долго целуя нежную кожу.what a wicked thing to do to make me dream of you
в этом доме, кстати, нет часов. настенных, электронных, будильника, нет телевизора — и на нем тоже нет часов. у ханазавы наручные часы опять разрядились и он как-то обреченно смотрит в потухший экран еле живого телефона, но ничего не видит. в окно бьет рассвет, розовой парчой накрывая лицо, широко проводя своим языком по длинной шее. теруки подставляется, ласкается, но все же понимает, что хочет чего-то другого. опять думает о часах. почему их тут нет? счастливые часов не наблюдают? слова вылетают изо рта первее, чем тот успевает их осмыслить. — шимазаки, а ты счастлив? рё опять стоит у стола, но уже упрямо уперевшись в руки, стоящие по обе стороны от какого-то агрегата, вроде печатной машинки, только поновее и помассивнее. расстегнутый ворот рубахи немного сбивается вбок, оголяя ключицу. ханазава гулко глотает сухую слюну. — громкое слово для моего образа жизни, — снисходительно говорит шимазаки и отходит от стола: видно, ничего у него сегодня не получилось. ханазава думает, что рё прав, пока не чувствует ровное дыхание на своем затылке. рассвет отливает медью. ханазава спиной ощущает чужое тепло, хочет податься ближе, но весь каменеет — шимазаки определенно здесь главный, он лучше знает. шимазаки осторожно крадёт волю ханазавы, запуская руку в золотящиеся восходящим солнцем волосы. рё выше теруки, шире в плечах, сильнее. теруки это нравится. шимазаки вплотную подходит сзади, одной рукой находя ладонь теру и проводя по тыльной стороне своими ужасно нежными подушечками. у теруки мурашки. пока ханазава не чувствует сильную кисть руки на своей шее. тогда на смену безобидной гусиной кожей приходят учащенное дыхание и скачущий пульс. шимазаки дышит ровно, у него всё под контролем — все под контролем, — кто ему, конечно, нужен. рё слегка надавливает на кадык, заставляя теру откинуть голову ему на грудь. ханазаве все можно, он льнет и жмется ближе. с моря пахнет солью, откуда-то сбоку — хвоей, от шимазаки — легким холодным парфюмом. вкусно. ханазава отчаянно краснеет — это все солнце, точно — и переплетает их пальцы, так, как хочется ему. рё откровенно балдеет, поглаживая нежную кожу на затылке теруки. — а сейчас это слово слишком неброское, — зачем-то добавляет шимазаки прямо в ухо теру, так, что его губы ненароком цепляются за раковину. у ханазавы внутрь проваливается грудная клетка. он неугомонный и лезет ближе к красивому лицу и точеной линии челюсти, закусывая там кожу. остаётся фиолетовый след, теруки им любуется — шимазаки идут следы от него. рё сильнее сжимает руку на чужой шее. её изгибы будто идеально сделаны под его длинную ладонь. рё тоже любуется. теру в поисках дополнительного воздуха — дышать и так, господи боже, нечем — приоткрывает персиковые мальчишечьи губы. шимазаки ловит момент. шимазаки ловит ханазаву, а тот лишь изворачивается и прижимается уже животом к животу. теруки в капкане — обе руки рё на его талии, но теру не против. теру вообще думает, что пока этот язык так горько проводит по его губам, охлаждая пыл холодной железной серьгой, он на все согласен., а рё так не думает — он это точно знает и нагло этим пользуется, правда его собственные кости тоже плавятся и стекают к длинным ногам белобрысого наглого мальчишки. черт дери этих моделей. а дьявол отдерет самую красивую из них. ханазава не знает, куда деть руки — обвивает их вокруг чужой шеи, и волосы у шимазаки на затылке жесткие, так и хочется оттянуть за них голову назад, но только вот бразды правления у рё — теру не смеет перечить. шимазаки ухмыляется ему в лицо. они целуются лениво, развязно, так, что солнце заливается еще более красной краской., а теру нравится — пусть видит. длинные пальцы шимазаки уже под его футболкой. теру думает, что уезжать через два дня: европа, моделинг, показы, все растворяется в мраморе лица шимазаки. воздуха не хватает и рё разрывает поцелуй. нить слюны, отблёскивая, рвётся. — пойдем наверх. у теру мгновенно отливает кровь от лица, но ничего большего сейчас почему-то не хочется. винтовая лестница кажется настоящим исчадием ада. кровать наверху жесткая, с солнечными пятнами на покрывале. теру раздевается. шимазаки тоже его раздевает. у ханазавы кожа нежная, тонкая, кажется одно неосторожное движение, и она порвется совсем. рё привык к тонким тканям, знает, как с ними работать., но шимазаки не спешит пробовать эту божью тварь на вкус. теру неловко кладет голову на чужое плечо. хочется спать. лениво. теруки снится, что у шимазаки крылья — кожистые такие, как у демона, но теплые — он укрывает одним их обоих. шимазаки не снится ничего — зачем? — если теру и в жизни теплый и лежит здесь рядом, такой бессовестно красивый. солнце куда-то прячется — чтобы не мешать. рё целует теруки в лоб, кладёт руку ему на живот — ханазава на это во сне улыбается, показывая белый клык. просыпается теру один.and i don’t want to fall in love with you
—сегодня примерка, — говорит шимазаки ровным тоном, сосредоточенно печатая на своей «печатной машинке», — первая и последняя, — с ноткой грусти, и для рё это непривычно: выбивается из рассчитанной жизни. теруки немного теряется. все как всегда, как обычно — такой же холодный спокойный рё, горячий кофе, работа. ханазаве хочется объяснений, и печаль в словах таковым не является. но ими и не является то, о чем он просит: —что это значит? — значит, что сегодня привозят первые сшитые экземпляры того, что было мной разработано, — монотонно вещает шимазаки, попутно отхлебывая большой глоток кофе и морщится, — я все это на тебе поправляю и передаю свои пометки своему портному, а завтра в обед ты уезжаешь. рё старается говорить ещё меньше, чем обычно, подальше засовывая мысли о том, что из памяти вскоре вымоются ощущения приветствия теруки. вот так вот просто. ханазаву грызет детская злоба и обида, в принципе, вполне справедливо. шимазаки, казалось, не грызло ничего. рё был рад, что так казалось. а ханазава в это верит, и ему этой холодности не хочется. теруки хочет внимания, хочет большего, хочет опять прикасаться, но рё лишь печатает на своей машинке. звук кнопок похож на барабанную дробь похоронного марша. теруки идет ва-банк — подходит ближе к шимазаки, склоняется и мажет губами по скуле. рё распахивает глаза. теруки на секунду пугается, отшатываясь. послышался стук в дверь.the world was on fire none could save me but you
шимазаки открывает её — показывается угрюмый человек с глубокими синяками под глазами, нагруженный двумя увесистыми пакетами. — минегиши! — здоровается шимазаки, но гость лишь что-то буркает себе под нос и заходит в дом. очевидно, это тот самый портной, с которым работает шимазаки. не удивительно, что он выглядит таким замученным — с требованиями рё он уложился просто в нечеловеческие сроки. — опять тебе вожжа под хвост попала, — качает головой минегиши, выглядящий абсолютно измотанным, — небось нашел себе очередную модельку и трахаешься с ней под сомнительным предлогом. теруки будто громом поражает. глаза как-то непривычно защипало, теру уверил себя — от злости. ногти впиваются в ладони, а от лица мгновенно отливает кровь. коготь дьявола все же распарывает ему что-то в груди. у рё внутренности скрутило в узел, проваливаясь куда-то подполы. протянутая за пакетом рука шимазаки вздрагивает. он резко забирает вещи и с каким-то утробным звуком рычит: — спасибо за помощь, минегиши. глаза того расширились на мгновение от страха — такой реакции он точно не ожидал — и лишь потом он замечает стоявшего неподалёку теруки. тошики вляпался. шимазаки злится редко, но если довести его — пиши пропало. кривой оскал разрезает бледное лицо шимазаки. — сначала примерка, — отрезает он пути к отступлению минегиши, почуяв страх того. — я оденусь сам, — зло выпаливает теруки, скрывая в голосе обиду, — мне нужна ваша помощь, шимазаки-сан. — нужна, — невозмутимо ответил тот, — минегиши, вещи. теруки явно взбрыкивает. наклонившись к уху шимазаки, он ядовито шипит: — не трожь меня, сука. шимазаки мотает головой, порывисто хватает его за предплечье. теруки яростно кусает губу до крови. — это работа, ничего личного, — выплевывает рё в ответ, бросая по-волчьи злобный взгляд на минегиши. ханазава отступает назад.it’s strange what desire will make foolish people do
—пусть сеньор минегиши за тебя сделает все правки, — своенравно вздергивается теруки. рё фыркает и кивает в сторону минегиши. —валяй. от самого шимазаки лохмотьями отрывает мясо невиданное доселе чувство — ревность. минегиши помогает теруки одеться, булавками аккуратно подкалывает то, где нужно будет убрать. рё каждый раз тошнотно вздрагивает, представляя, что тот задевает персиковую кожу. ханазава сверлит взглядом шимазаки. тот, взлохмачивая волосы, наливает себе стакан белого вина. в комнате напряжение бурлит, волдырями вспенивая кожу. — я закончил, — отзывается минегиши, и голова его начинает гудеть. теруки думал, что примерив сшитую лично по нему одежду, будет испытывать как минимум эйфорию. сейчас же ощущения были такие, будто ему ржавыми гвоздями рвали живот. вместе с бабочками оттуда выползают тараканы. справедливости ради, самому теруки тоже хотелось отгрызть кому-нибудь голову. — спасибо, минегиши, — цедит шимазаки, — дальше я сам. не успел теруки возмутиться, минегиши и след простыл. — ты до меня не дотронешься, — ругается теруки горько, и злые слёзы обрамляют красивое лицо. шимазаки в привычной неслышной манере подходит — но не подкрадывается — кладет руки теру на талию: — прости меня, — хрипло извиняется он. звучит отвратительно искренне. теруки пытается вырваться, но шимазаки держит крепко. ханазава упирается руками ему в грудь. его крупно трясет. — не прощу, — упрямо отвечает он. свыкнуться с мыслью, что ты, все же, «один из» для теруки невозможно, само его естество это отторгает. кровь начинает течь в другую сторону. шимазаки качает головой. — хорошо, — соглашается тот, но голос по пути ломается и рябит, — тогда дай мне закончить свою работу. теруки думает, что соглашается, потому что эта одежда — его заслуга, его работа, результат его вложений в себя как в модель. теруки уверяет себя, что это, наверно, даже от жалости к рё. теруки не хочет признавать, что хочет чувствовать эти блядски длинные пальцы на своем теле как можно дольше. шимазаки ощупывает грудь — тонкая ткань как барьер — ограничитель — нельзя сказать, защищает или удерживает. в комнате душно. ветер стихает. шимазаки хочет подуть на обожженное им же сердце теруки. — сидит неплохо, — констатирует шимазаки, — осталось немного убрать в плечах. вещей много, и с каждым переодетым элементом верхней одежды становится все труднее держаться. теруки хотелось врезать рё. или трахнуть., но так, чтоб запомнилось. теруки хочет оставить след — или шрам — потому что он не тот, кто может быть лишь «одним из».i’d never dreamed that i’d meet somebody like you
— теперь брюки, — говорит шимазаки, теруки поспешно переодевается. ситуация накаляется, и ханазаве кажется, что у шимазаки сквозь черные волосы пробиваются демонические рога. шипеть и злиться — элементарная защитная реакция, они оба это понимают. поэтому молчат, сжимая зубы. — в паху удобно? — спрашивает рё. нихуя не удобно, на самом деле, когда эти руки трогают твою задницу. — удобно, — это все ты, шимазаки, неудобный. рё все ещё трогает, будто залипая и забываясь, но резко одёргивает себя, вставая. голова кружится, только поддержки искать не в ком. примерка заканчивается, рё отходит от теру, чтобы допить своё вино. становится пусто. вакуум. сквозняк, кажется, задувает из каждой щели. ханазава злиться перестает, но и отвлечься больше не на что — в носу опять противно свербит. вместе с треклято дизайнерской одеждой хочется содрать с себя кожу. полупрозрачная рубашка снимается тяжело — до пуговицы на спине не достать. шимазаки осушает глубокий бокал и медленно подходит к теруки. в этот раз кожи не касается даже через ткань: лишь легко, наощупь находит пуговицы на спине. расстегнутая рубашка соскальзывает с узких мальчишечьих плеч, падая под ноги. вместе с этим с щеки теруки соскальзывает позорная по его мнению слеза. ханазава перешагивает через рубашку, ступая назад. ограничение сорвано. рё хочет отойти, чтобы не касаться его, но теруки резко разворачивается, хватает того за руку, грубо придвигаясь ближе. — это для того, чтобы ты чувствовал себя виноватым, — голос ханазавы дрожит, а слеза капает на застегнутую наглухо винного цвета рубашку шимазаки. свободную руку теруки кладет рё на затылок. губы у ханазавы соленые, горькие; поцелуем теру пытается нагрубить и унизить; «победа должна остаться за мной» лихорадочно мигающей вывеской стучит в голове. шимазаки чувствует, что у теруки руки горячее раскаленного железа. ползет вверх температура. рё обжигает его собой ещё сильнее, но и к собственному огню теряет иммунитет. теруки кусается, оттягивает голову назад за волосы — шимазаки не против, это бесит, распаляет еще больше. кислород заканчивается, теру сжимает руку шимазаки сильнее. цепляться друг за друга так глупо, но очень хочется. приятною захлебываясь, тонуть вместе, приближая друг друга ко дну. рё свободной рукой стирает слезы с розовых щёк, проводит большим пальцем по пухлым персиковым губам. толкается внутр — теру с готовностью облизывает, посасывает, пошло причмокивая. заводит ужасно. пелена слез спадает с глаз ханазавы, но чёрная дымка возбуждения затягивает рассудок.i’d never dreamed that i’d lose somebody like you
он тянет рё в сторону винтовой лестницы, тот не сопротивляется. кровать противно скрипит, так же, как и ширинка брюк шимазаки. он тоже зол — на себя, на минегиши, чуть-чуть — на теруки., но это пустяки, когда эти маленькие прыткие ладошки лезут тебе под рубашку. теру пытается выцедить из этого огня кислород, чтоб что-то сказать. — знаешь, шимазаки, я всегда думал, что я особенный, — в запале тараторит ханазава, опрокидывая того на кровать, усаживаясь сверху на бёдра, сжимая их своими худыми коленками, — понимаешь, да? я же всеобщий любимчик, толпы поклонниц, лучший аттестат, медаль чемпионата префектуры по футболу… теруки отвлекается, стараясь сквозь поплывший разум схватить мысль за хвост. шимазаки ловко достаёт из-под подушки смазку и щедро выдавливает на пальцы. чуть нажимает на поясницу теруки — тот дико стонет, прогибаясь в спине и оттопыривая задницу. другой рукой шимазаки тянется поправить прилипшую ко лбу теруки челку. — мне нет отказа, знаешь, шимазаки? — спрашивает теруки, не нуждаясь в ответе, — конечно зна-а-аешь. ханазаву заедает на букве «а», когда шимазаки проникает в него одним пальцем. в теру ещё жарче, чем вокруг, и вот вам — девятый круг. рё, конечно, знает, что теруки нет отказа — на собственном опыте знает, но и сам себе он не может отказать в том, чтобы слушать это сбитое дыхание и прерывистую речь. — мне всегда было все самое лучшее, я никогда в этом не сомневался, — спотыкаясь, продолжает теруки, откашливаясь, — и я подумал также, когда увидел тебя: красивого, высокого, горячего, известного, неповторимого… к одному пальцу добавляется второй, у теру трясутся руки — он роняет голову лбом ко лбу шимазаки, дышит ему прямо в губы. шимазаки облизывается, задевая горячим языком кожу теруки. вырываются два синхронных стона. теруки кусает нижнюю губу шимазаки, оттягивая. — я знал, что мы потрахаемся рано или поздно, — бредит ханазава, чуть меняя угол. длинные пальцы задевают простату — он вскрикивает. — я даже этого хотел, знаешь… тяжело было этого не хотеть, глядя на тебя… теруки насаживается уже на три пальца, и его член трется о худой живот шимазаки. рё хочет уже натянуть теруки на себя, но сейчас не его звездный час. ханазава продолжает свою исповедь: — а тут ты такой неприступный… холодный… это уже не спортивный интерес… я влюбился в тебя, шимазаки, знаешь? этого ты, конечно, уже не зна-а-аешь…i don’t want to fall in love
теруки прерывается разочарованным вздохом, ощущая внутри пустоту. шимазаки тянется за смазкой, широко распахнув глаза. теруки опять туда проваливается. он наклоняется ближе, вжимается всем телом, ложится сверху грудью к груди, переплетает пальцы. ноги подрагивают. теруки перехватывает руку шимазаки и сам распределяет по его члену смазку, выстанывая какие-то ругательства. шимазаки чувствует, как теруки лихорадит, поэтому придерживает худые бёдра — скорее даже стискивает, до синяков. помогает приподняться, но теруки медлит: — я так разозлился, услышав то, что сказал минегиши, так разозлился, — виновато вдруг говорит теру, — но потом почувствовал твои руки на своей заднице, и мне стало всего лишь обидно. обидно за то, что я, оказывается, для тебя не особенный. теруки увлекает шимазаки за собой в поцелуй, в то же время трется промежностью о его член, долго и болезненно хныкая в поцелуй. ноги совсем не держат, и рё хватает ханазаву за бёдра ещё крепче, надавливая на косточки. следы от пальцев собственнически краснеют. вдруг теруки разрывает поцелуй с пошлым шлепком и начинает что-то бормотать: — а вдруг, а вдруг, а вдруг… пытается сосредоточить подернутый туманом взгляд на шимазаки: — рё, скажи мне… скажи мне… ты влюбился в меня? ханазава одним резким движением с размаху садится на член, разрывая голосовые связки громким криком. он сразу же задаёт бешеный темп, поднимаясь почти полностью, а потом до упора снова насаживаясь, запрокидывая голову и захлёбываясь словами, слезами и слюной. — ты влюбился в меня… хотя бы сейчас… теруки узкий, весь пульсирующий, горячий и мокрый, лицо его соленое от пота и слез, голос хрипит, уставший от громких стонов. шимазаки чувствует везде только его, куда ни протянет руку — везде он, везде его тяжелое сбивчивое дыхание -— рё нагло отбирает у него кислород, чтобы потом выдохнуть окись прямо в губы. шимазаки рычит, подаваясь теру навстречу, целует лицо и облизывает соленую шею, кусает ключицы и обводит кончиком языка соски, дразнит холодной сережкой горячую плоть. шимазаки держит крепко —чувствует напряжение в мышцах, чувствует, как кровь под напором сбегает к низу живота. рё думает, что таков по ощущениям ад — и это прекрасно. в это нельзя не влюбится. шимазаки держит теру за шею — лицом к лицу — целует, коротко переплетает языки, но так, что ханазаву подбрасывает: — я влюбился в тебя, теру, — хрипло говорит шимазаки, — конечно, влюбился… иначе не извинился бы — мне было бы все равно.i don’t want to fall in love
взгляд ханазавы на секунду просветляется — он пытается найти ложь в словах, лице, движениях рё, но не находит. на выдохе теру заполошно опускается на член до самого максимума, изигибается и громко кончает рё на живот. шимазаки на грани —ж, но ему наконец-то позволено взять все в свои руки. он рывком переворачивает теруки на спину, закидывает его длинные ноги себе на плечи — целует под коленкой, широко зализывает следы от собственных пальцев на бёдрах, — входит уже не так быстро, но так же амплитудно, глубоко, сильно, что у теру сжимаются легкие. они опять целуются. теруки слабо обвивает руками шею, скрещивает ноги на чужой пояснице. ханазава царапает шимазаки спину, когда тот задевает простату, кусает плечи, трется щекой о щеку. — я так влюбился в тебя, ханазава теруки, — сипит на вдохе шимазаки, кончая внутрь.with you
на прощание они коротко целуются и долго молчат. теруки покоряет европу, скучает по дому и постит фотки в инстаграм. шимазаки пьет вино и много курит, изредка слушает новости, узнает об успехах новой коллекции. заранее назначает для своих показов дату окончания сезона — на две недели раньше, чем у остальных. возвращаясь в японию, теруки получает сообщение с неизвестного: «ландшафтного дизайнера яйцевсмятковго технического нужно четвертовать, не меньше». при встрече они целуются долго и мало молчат.nobody loves no one.