Ансамбль продолжал играть

Это был их последний концерт. Не последний в туре или в сезоне, не последний в году и не последний в рамках презентации альбома. Он был просто последним. Совсем последним. Последним в их короткой, но яркой истории, что пронеслась по многим жизням ослепляющей кометой. Она пронеслась стремительно, ярко и феерично, оставив за собой яркий хвост из воспоминаний — криков до хрипотцы, заливистого смеха и танцев до упаду, и этот хвост останется в памяти сотен и тысяч людей. Кого-то этот хвост кометы будет греть еще долгие годы, а кому-то оставит не проходящий жгучий ожог на сердце. Это был их самый последний концерт, ведь они хотели уйти красиво. Им хотелось уйти так же, как они пришли — ярко, громко, в тесном концертном зале на пару сотен человек. На небольшой сцене на не менее небольшой площадке было тесно, но не так, как обычно, ведь их было всего семеро. Даже в самом начале пути их было на одного больше, но жизнь была непредсказуемой и даже жестокой. Люди имели свойство не доезжать из пункта «А» в пункт «Б», группы имели свойство распадаться, а жизни и судьбы — разбиваться на сотни маленьких кусочков. Это был их последний концерт, ведь в общей симфонии, в общем шквале звуков и потоке музыки стало на один инструмент меньше. Не было больше пронзительных партий трубы, не было больше шелеста переворачиваемых страниц нот на пюпитре, который было слышно даже сквозь самый оглушающий гул толпы и рёв инструментов, не было больше искреннего смеха откуда-то сзади, левее от барабанов. Не было человека и не было целой истории, что стояла за ним и которая им творилась. Могли ли его заменить? С профессиональной точки зрения — да, наверное, могли. Они без особых проблем могли найти другого музыканта, но все понимали, что они не могут по многим причинам. На его месте мог бы стоять другой человек. Мог бы точно так же выдувать из инструмента пронзительные мелодии, так же переворачивать ноты на пюпитре и так же пританцовывать во время игры, но это был бы уже другой человек. Делай он хоть сто раз то же, что его предшественник, — он будет другим. Не родным. Чужим. Все это понимали. И поэтому это было последнее выступление. На сцене их было семеро, и всё было так же, если не считать, что из самого сердца группы вырвали целый кусок, без которого это сердце остановилось. Замерло, остановилось и охладело, и оно никогда больше не забьется вновь так же, как и раньше, как единый слаженный механизм. В этом механизме все было отточено до совершенства, автоматизма, все делалось по своему прекрасному и хаотичному алгоритму. Поэтому любая деталь, даже самая маленькая и незаметная на первый взгляд, поддерживала всю эту великолепную систему. Ансамбль продолжал играть. Инструменты продолжали вить всю эту мелодичную вереницу, а мелодии сменялись одна за другой. И все в зале слышали безупречно играющую свою партию трубу, хотя трубача на сцене не было. И все улыбались, ведь понимали одну важную вещь… Их всё еще восемь на этой сцене.