Легенды Оромеры. Великий Орёл

      Пробиваясь через зелёную солнцезащитную шторку, лучи рассыпались по салону малахитовыми солнечными зайцами. Ровно и низко гудели четыре электрических двигателя, толкающие дирижабль вперёд со скоростью около сорока миль в час. Оддбэлл сидел в пилотском кресле, придерживая левой рукой штурвал горизонтальных рулей, и потягивал свой любимый кофе. Литровый термос стоял в сетчатой ячейке, закреплённой на борту справа от кресла. Почти на уровне гондолы лениво проплывали не по-осеннему легкомысленные облачка, и если бы не обнажившийся лес внизу да пронзительное холодное небо вокруг — можно было бы запросто перепутать время года.       Судя по облачности, никаких осадков на сегодня в помине не намечалось. Не смотря на приличную высоту, солнце настолько основательно разогревало оболочку, что несколько раз уже приходилось открывать вентили резервных баллонов и стравливать туда расширяющийся от нагрева газ. Это было очень кстати, поскольку дозаправляться было негде до самой портовой зоны. Там ещё где-то как-то можно было отыскать газовую станцию, одну на пять портов. Но до морских берегов придётся добираться на собственных запасах.       Оберон возился со штурманской установкой, то мурлыча себе под нос: «И в белом платье тень приходит в воздухоплавательный парк…», то восклицая в пространство: «Вам не нравится, сударь мой, триангуляционная сеть? А мы тогда по визирным ориентирам!»       — Что насчёт кофе? Держу пари на коллекционный квадрант, что за прошедшие два часа он остыл не больше чем на полградуса! — повернув голову, подал голос мистер Блэст.       — Чуть позже, друг мой, чуть позже… «Расползся до последней нитки тёмно-зелёный дирижабль…» — не отрывая глаза от монокуляра, промурлыкал штурман. Оддбэлл понял, что если Оберон и слышит его, то лишь самым краешком сознания отражает смысл услышанного. Он там, в своей стихии. В своём детище. Его сейчас нельзя трогать, это глупо, опасно, бессмысленно, наконец. Даже если притащить его силой, усадить в соседнее кресло, пристегнуть ремнями и сунуть в руку чашку горячего кофе — он тут же приспособит её в качестве репера и начнёт брать азимуты, вычислять поправки и строить триангуляционные треугольники.       Оддбэлл усмехнулся, мысленно махнул рукой и подкорректировал триммер тангажа. Двухсоткилограммовый чугунный шар, управляемый электролебёдкой, громоздко и плавно перекатился в сторону кормы по рельсам , проложенным вдоль хребтовой балки корпуса. Цеппелин едва заметно приподнял нос.       Предварительно прикинув, что чисто теоретически из Блэкгроузвилладж в столицу можно попасть четырьмя путями, идущими практически параллельно и сходящимися лишь в предместьях Вазериона, Оддбэлл иногда делал большие зигзаги между этими дорогами. Для очистки совести. Вдруг Эмилия всё же задержалась по какой-либо причине и сейчас как раз тоже продвигается к столице. Ведь нельзя исключать такой вариант? Нельзя. Вот дирижабль и рыскал на небольшой высоте от дороги к дороге, а его пилот и командир, перекинувшись в сыча, рассматривал бинокулярным совиным зрением каждую телегу и лошадь, каждого всадника или возницу. Но, к сожалению, единственной знакомой деталью дорожных пейзажей оказался здоровенный ездовой ящер, вроде того, которого Оддбэлл встретил по пути домой с вечеринки в Тёрнерхаузе. Ящер неторопливо переваливался по крайней левой дороге, за ним бодренько рысила лошадка со всадником. Это определённо не могла быть Дэвгри хотя бы по той причине, что избалованная кобылка Эмилии не то что ящеров — лягушек-то боялась до одури. При виде этакой страховидлы Дэвгри бежала бы до самой конюшни, взрыхляя копытами почву и тут же периодически обильно удобряя её.       Оддбэлл ещё раз подивился — на чём только не ездит народ, особенно кто побогаче! Перекинулся, натянул специально припасённый махровый халат, вернулся в кресло, снял штурвал со стопора и заложил правый вираж, решив не тратить время на приближение к крайней дороге и более детальное рассматривание наездников.       Высокие башни и золочёные шпили Вазериона уже надменно взирали на мир с горизонта. Вне всяких сомнений это выглядело бы величественно, если бы Оддбэлл сам не смотрел на эту кажущуюся надменность свысока.       Усмехнувшись забавной метафоре, мистер Блэст подозвал отвлёкшегося наконец от штурманской машины Оберона, чтобы обсудить дальнейшие действия. Заодно рассказал о ездовых ящерах, уже второго из которых только что видел издалека на Западном Залесском тракте. Посмеялись. Оберон сказал, что по «З-З» ездят те, кто не хочет платить дорожный сбор за проезд по Столбовому, в основном это ушлые торговцы и всякий сомнительный сброд, а так же рыцари без страха и упрёка, ищущие славы и приключений на подолы своих доспехов. Вернувшись к цели своего путешествия, здраво рассудили, что вполне имеет смысл осмотреть столицу, задержавшись там на день или два. Посадку наметили в восточном предместье, где у Оберона имелся дальний родственник — то-ли кум, то-ли сват, Оддбэлл быстро позволил этой подробности уйти в дальний пыльный угол памяти, где она наверняка не будет мешать мыслям насущным, но откуда в случае крайней необходимости её тем не менее можно будет извлечь.       Нагнетая газ в резервные баллоны под давлением в 10 атмосфер, Оддбэлл максимально снизил дирижабль, и, когда внизу поплыли околицы Восточного предместья, Оберон метко «выстрелил» верпом в купу кряжистых низкорослых деревьев. Якорь надёжно зацепился за ветви. Подтянув дирижабль лебёдкой к самой кроне, друзья выбросили трап и через минуту уже стояли на разъезженной каменистой окружной дороге. Сразу за ней, где-то парой-тройкой улочек правее, должен был находиться дом дальнего обероновского родича.       — Слушай, — обратился Оберон к другу, придирчиво оглядывая дирижабль, — Сэм, а ведь имя-то мы ему так и не дали! Забегались, всё наскоро, всё впопыхах. А назвать его надо. Не годится кораблю без имени ходить, примета — дурнее некуда.       Оддбэлл остановился, зависнув на половине движения, затем по-козлиному подскочил, смешно перебрав в воздухе ногами, приземлился и звонко хлопнул себя ладонью по лбу.       — О-оот ведь я дырявый бублик! Оддбэлл — он и есть Оддбэлл! Пока готовились — и думать забыл про название, а когда летели над всем этим осенним великолепием — тем более не вспомнил…       И тут же встрепенулся, расширив глаза и улыбаясь во весь рот:       — Слушай… А пусть будет — «Летящий над…»? А? Как тебе?       Оберон подумал, глядя на висящий над деревом цеппелин. А ведь точно. Даже вот сейчас: никуда не летит — а всё равно «Над!»       — Вот и отлично! «Летящий над…» — тут тебе и романтика, и интрига, и символ! Так и напишем. Вот сейчас до Филеаса доберёмся, краски у него попросим белой, у него должна быть, вернёмся и сразу напишем. Чтобы за ночь краска схватилась.       На том порешили, и радостно отправились разыскивать обиталище Филеаса.       Филеас Пэйн, оказавшийся старым садовником, встретил гостей радушно. Его жена Мириэл живо сообразила ужин и накрыла большой стол в уютной светлой горнице. Во время ужина сдержанно посудачили о том-о сём, немного о ценах на саженцы роз, немного о рановатых осенних заморозках, а в основном, конечно, о будущей Первой Леди государства.       Воздав должное незатейливой, но сытной кухне миссис Пэйн, сходили в кладовую, где Филеас раскопал среди грабелек, секаторов, рыхлителей и опрыскивателей банку белил с плоской кистью-флейцем, и отправились вместе на вечернюю прогулку до дирижабля, который был в диковинку даже для столичных жителей.       Добрались. Филеас получил свою порцию удивления, а Оддбэлл с Обероном — восхищений и похвал, после чего мистер Блэст забрался по лесенке и ловко устроился на ветках прямо напротив борта гондолы. Пристроив банку в развилке, чудак обмакнул кисточку в белила и начал старательно выводить буквы готического шрифта. Внизу за ним неотрывно наблюдали друзья и стайка местных сорванцов, которые, побросав игры и разинув рты, глазели на летающее чудо с самого момента посадки. Увидев, что написали на кабине «пупыря» заезжие воздухоплаватели, мальчишки возбуждённо зашептались, а один из них, задира и хулиган Олмер, хитро осклабился и тихонько исчез в стремительно надвигающихся сумерках.       Закончив работу, друзья ещё немножко постояли, любуясь радикально-белой вязью на тёмно-зелёном борту, и отправились обратно к дому. Постепенно рассосалась и компания мальчишек. Когда сумерки стали чернильно-синими и начали превращаться в непроглядную осеннюю ночь, из придорожных кустов мазком почти невидимой тени на смоляном ночном холсте выскользнула маленькая фигурка. Стремглав вскарабкавшись на дерево — экая задача для мальчишки! — Олмер устроился на той же ветке, где час назад сидел приезжий летун, и вытащил из-за пазухи тряпицу и ополовиненную бутылку скипидара.       Через десять минут в названии не стало последней буквы, а маленького негодника след простыл.