Легенды Оромеры. Великий Орёл

      Преодолевая порывы стихающего ветра, Оддбэлл улетал всё дальше в океан. Зоркие глаза сыча высматривали в воде каждую мелочь, способную хотя бы косвенно указать на присутствие там человека. Так прошло около часа, когда вдали и слева мелькнуло на гребне волны и снова исчезло тёмное пятнышко. Сделав крутой вираж и максимально снизившись, едва не оставляя след лапами на верхушках водных холмов, крохотный сыч устремился туда. И вот среди волн показался едва держащийся на поверхности обломок старой мачты с обмотанным вокруг него старым полусгнившим парусом. Вцепившись в него мёртвой хваткой, прижавшись, моталась в волнах тоненькая обнажённая девушка.       Спикировав, сыч промчался над самой головой Эмилии. Волосы девушки, мокрые и слипшиеся, образовывали венец вроде мантии крупной медузы, мерно колыхаясь в такт вздымающейся воде. Пролетев над племянницей второй раз, Оддбэлл убедился: девушка была без сознания. Если вообще ещё была жива.       «Нужно срочно перекинуться», — подумал Оддбэлл… И тут до него дошло.       Ну перекинется. И что дальше? Была одна гибнущая в бескрайних океанских просторах — будут двое. Только и всего.       Никаких спасательных средств он не предусмотрел. На что он рассчитывал, улетая сычом со спасительного берега? На результат её тренировок со странным нелепым тренажёром, который даст курице возможность пролететь над океаном без отдыха и посадки около сотни миль? На чудо? Или им управлял просто слепой инстинкт, сродни родительскому?       Так или иначе, теперь рассуждать было уже поздно, а перекидываться не было никакого смысла: слишком много обращений за короткий срок, да ещё тётушкина ускоренная методика — нет никакой гарантии, что, перекинувшись в человека, он снова сможет в ближайшее время принять полноценную звероформу. А в человеческом обличье они обречены наверняка. Единственную надежду — случайно оказавшийся поблизости корабль — он может найти только будучи птицей.       Подумав обо всём этом, Оддбэлл выровнял полёт над самой водой и снова начал набирать высоту, постепенно расширяя круги. Теперь он высматривал в океане паруса, мачты, дымящие трубы — всё, что могло бы указывать на идущее судно… Однако первым, что он увидел, был плавник. Чёрный, заострённый, он рассекал воду совсем близко, какая-то сотня метров отделяла его носителя от плавающей в беспамятстве девушки.       Сыч приблизился. Справа и слева от первой крейсировали ещё две акулы, чёрные плавники их влажно отблёскивали в лучах предвечернего солнца.       Теперь и улетать было нельзя. Но и защитить Эмилию от вечно голодных морских хищниц было нечем, никакого оружия против объекта крупнее мыши у сыча не было.       Оддбэллом начала овладевать паника. Он беспорядочно заметался над огромными рыбами, пища и щёлкая клювом, однако с таким же успехом комар мог бы пытаться остановить почуявшего добычу крокодила. Выстроившись в кильватер, акулы медленно сужали круги.       Паника всё глубже охватывала мистера Блэста. До Эмилии оставалось не более пары десятков метров. Он уже готов был просто бессмысленно сложить крылья и падать камнем на головы акул, как вдруг в мозгу вспыхнуло спасительное понимание, осознание выхода. Тысячи прочитанных им томов, рукописей, древних свитков не были напрасным грузом, где-то в дальнем уголке памяти шевельнулся запылённый том в тёмном кожаном переплёте, стряхивая пыль, замелькали пожелтевшие страницы…       Сыч успокоился, выровнял полёт и отыскал ближайшее низовое тёплое воздушное течение. Опершись на него, Одбэлл раскинул широкие крылья и поплыл, удерживаясь в потоке лишь за счёт редкого шевеления самыми крайними перьями. Сосредоточившись, мистер Блэст отрешился от всего окружающего материального мира. Не было больше ни неумолимых акул, ни успокаивающегося после шторма океана, ни катящегося к западу Солнца, ни порывов разгоняющего последние мелкие облачка ветра. Не было и самого Оддбэлла. Был лишь сгусток яркой лучистой энергии, который окружали другие очаги — яркие и тусклые, сосредоточенные и растянутые, размазанные по большой площади, пульсирующие и сияющие спокойно и ровно. Все они находились в цветовом диапазоне от алого до тёмно-синего, и весь окружающий мир состоял только из них.       Так выглядела энергетическая ткань реальности, стихийная Магия Арканы, суть магнетизма, удерживающего мироздание в рамках привычных форм и законов.       Оддбэлл переориентировал свои органы ощущений и нашёл среди всех этих сгустков и потоков небольшие яркие бело-голубые шарики, лохматящиеся и искрящие многочисленными короткими ослепительными разрядами. Это был его цвет. Прислушался. Шарики пульсировали, в едином ритме, входя в резонанс с ним самим.       Избыточная энергия его обращения, дающая возможность перекидываться, невзирая на разницу масс исходного и конечного объектов. Во время обращения эти весёлые жизнерадостные комочки сливаются в единый энергетический контур, перерождающий конструкцию упорядоченных структур, и тело оборотня свободно преображается, не причиняя вреда ни плоти, ни мозгу, ни ментальному образу. В кого бы ни перекидывался оборотень — этот образ всегда остаётся один. Именно он и позволяет «запоминать» форму обращения и после возвращаться обратно в человеческое тело. Если не изменить этот образ искусственно…       Оддбэлл сосредоточил органы своих чувств и вскоре зафиксировал внимание на тускловатом оранжево-коричневом сгустке приличного размера. Сгусток светился в пол силы и лениво пульсировал на периферии между вторичными планами восприятия.       Оборотень, чьей звероформе принадлежал этот энергетический сгусток, сейчас был в человеческом обличье, и вообще судя по всему крепко спал.       Оддбэлл оставил сгусток на фоновом контроле и потянулся к своим бело-голубым комочкам. Мысленно огладил их, передавая уверенность и поддержку, выстроил в плотный круг, и, переходя последовательно от одного к другому, стал наводить между ними мосты — сперва слабые, едва обозначенные тонким искристым следом, а затем всё более и более плотные и уверенные. Когда все энергетические клубочки кроме одного были соединены и оставалось лишь замкнуть круг последней перемычкой, Оддбэлл подхватил спящий неактивный оранжевый комок и грубо с размаху втиснул его в оставшееся незамкнутым пространство. Круг возмущённо всколыхнулся, задрожал, по нему мелкой рябью прошла волна сливающейся энергии. Комок проснулся, запульсировал, начал расти, набирая полную силу и передавая её остальному кругу. Портал, называемый в свитках Кольцом Последнего Желания, был готов. Смешавшись в единый цвет, энергетические сгустки напряженно пульсировали, выбрасывая вовне яркие иглы протуберанцев, на которые немедленно откликались другие энергетические поля, пронизывающие всё вокруг, изменяющиеся, перетекающие, живые.       Механизм был запущен. Метаморфоза началась. Последним усилием Оддбэлл поднял себя и переместил точно в центр набирающего центробежную скорость сияющего круга.       И явился Свет. А сразу следом за ним настала Тьма…       «Кто я?»       Мысли медленно ворочались в голове, словно им там было тесно и душно.       «Оддбэлл. Кажется, должно быть ещё что-то. Не только одно это слово… Не важно»       Голова глухо гудела и начинала болеть изнутри. Боль накатывала короткими волнами, давила на виски и глаза. Оддбэлл открыл их.       И понял, что падает в океан.       До поверхности оставалось не более пяти метров. Прямо под ним, вокруг деревянного обломка с куском ветхой ткани и держащимся за него человеком, кружили три акульих плавника, подплывая почти вплотную, предвкушая и примериваясь.       Оддбэлл сфокусировал зрение и расправил крылья. Они оказались непривычно тяжёлыми и огромными.       Звероформа, чьим энергетическим ядром воспользовался Оддбэлл, была рыбным филином — самой крупной из существующих в мире сов. Размер филина достигал метра, вес — пяти килограммов, а мягкие и широкие крылья его распахивались на два с половиной метра.       «Зачем я здесь»?       Океан. Обессиленный человек, вцепившийся в деревянный обломок. Не добыча. Акулы. Рыба. Вкусная еда. Но большая. Добыча. Но, к сожалению, не для него…       «Зачем я здесь?!»       Человек в волнах. Родное тепло. Птенец. Оборотень.       «ЗАЧЕМ Я ЗДЕСЬ??!!»       Чтобы спасти птенца.       Филин поднялся ещё на пару метров, разжал мощные когти, нацелившись на тело в воде, сложил крылья и закрыл глаза. Они больше были не нужны. Любая сова, нацелившись на добычу, закрывает их, чтобы внешняя визуальная информация не помешала охоте, н не нарушила убийственной точности броска.       Расчёт оказался по совиному точен. Жёсткие, как сталь, когти с глухим лязгом сомкнулись в паре миллиметров над головой человека — раз, другой, третий. Щщёлк, щщёлк, щщёлк!       Эмилия резко очнулась, не понимая, где она и что происходит, хлебнула шлёпнувшей по лицу горько-солёной воды, увидела огромные плавники в пере метров от себя в воде и огромную злющую сову — в сантиметре над своей головой… Сознание девушки не выдержало этого гротескного нагромождения нелепостей, и она перекинулась — бессмысленно, инстинктивно, от страха, неожиданности и нереальности происходящего.       Именно на это и рассчитывал филин.       Мгновенно подхватив мощными лапами мокрую, барахтающуюся, истерично и заполошно кудахчущую курицу, он одним взмахом вырвал её из воды, встряхнул, сбрасывая по возможности лишний вес капель с её оперения и начал плавно набирать высоту, одновременно забирая по ветру в сторону далёкого берега.       Удивлённые акулы остались без ужина. Верная добыча странным образом ускользнула у них практически прямо из зубов.       Мерно взмахивая огромными крыльями, филин долетел до берега значительно быстрее, чем сыч проделал этот же путь от берега до Эмилии. К тому же, сыч рыскал туда-сюда, разыскивая девушку в волнах, а филин никого не искал и летел по кратчайшему пути.       …Мир устроен так, что за любое деяние всегда следует расплата. Иногда она мала, иногда велика до непомерности. Но она есть всегда. Расплата за воровское оборотничество была из разряда последних. Оборотень, решающийся на присвоение чужого энергетического ядра, должен быть готов к тому, что это последний оборот в его жизни, а заодно — последние организованные сознанием мысли в его голове. Обратившись в украденную, не свойственную ему звероформу, оборотень-вор быстро становился тем, чью энергию он присвоил. Превращался в зверя буквально, в полном смысле этого слова. Сознание гасло. Человеческая составляющая исчезала из его сущности навсегда. Через некоторое, весьма небольшое время от неё не оставалось ни малейшего намёка, и новоиспеченный зверь — обыкновенный, лишенный всяких не свойственных этому виду возможностей — уходил в обычную звериную жизнь, даже не подозревая, что всего каких-то несколько часов назад был человеком. Способность оборачиваться вор терял при первой же попытке обернуться в того, кого он обокрал: вся энергия, управляющая оборотнической способностью, уходила на дублирование украденной звероформы без остатка.       Равновесие — бесстрастный судья.       Расчёт Оддбэлла оказался точен. На момент, когда полоска берега с набегающим прибоем и выброшенными водорослями появилась в поле зрения, человеческое сознание ещё полностью не покинуло птицу, и обрывки последних мыслей о необходимости спасения того, кого она несла в своих когтях, продолжали толкать филина к приближающемуся пляжу.       Но когда влажный, остро пахнущий рыбой морской ветер сменился на суховатый, с запахом песка, пыли и гниющих водорослей — остатки структурированного мышления вылетели из лохматой совиной головы, и прибрежные воздушные завихрения без следа развеяли их над розовым вечерним пляжем.       Огромная сова, ощутив усталость в сжатых пальцах, удивлённо посмотрела на притихшую курицу. Не-еда. Бесполезная добыча. Странно. Ошибся. Ничего. В воде полно вкусной еды. Настоящей добычи.       Филин равнодушно разжал когти.       Когда Эмилия, отчаянно трепыхаясь, неуклюже приземлилась на ещё не остывший к ночи песок, спасшая ей жизнь сова вдалеке над морем уже сложила крылья и ринулась в охотничью атаку, которая не преминула оказаться успешной: птица тут же взмыла в воздух, разбрасывая вокруг сотни сверкнувших маленькими пёстрыми радугами брызг. В когтях филин победно держал сельдь, крупную и жирную, какими они всегда бывают в эти предзимние дни…       Залюбовавшись охотящимся филином, Эмилия погрузилась в поток сумбурных мыслей обо всём, что произошло за прошедшие богатые приключениями сутки, и не заметила, как с севера, причудливо растянувшись под косыми лучами коснувшегося горизонта закатного солнца, на пляж наползла длинная тень огромного крылатого ящера.       — Виж-жу! Я ее виж-жу! — протявкал лис, метя в то место, где по логике у дракона должно находиться слуховое отверстие.       — С-сссс! — прошипел дракон, — З-ззамолкни, ты мешшшшаешшшь мне сссслушшшать!       — У-ууу-ууу-ууу, — звонко разразился шакал, который в звероформе даже подобия самых простых слов извлекать из своей гортани так и не научился.