Очистительное принуждение

      В тот день я понял и увидел, что такое катарсис – очищение через страдания.       Марина, с которой мы были вместе уже больше пяти лет, призналась мне, что беременна не от меня, и теперь сидела у меня на диване и рыдала во весь голос, закрыв лицо руками. От истерики ее всю трясло.       – Аркадий, Аркаша, ну, прости меня, пожалуйста! – говорила она сквозь слезы.       Я сидел в кресле напротив нее и смотрел на происходящее суровым отрешенным взглядом.       – Аркаша, я на самом деле тебя люблю, и только тебя! Я не понимаю, как все это получилось, не знаю, что на меня тогда нашло!       Я молчал, хотя меня переполняли чувства. Мне хотелось зарубить Марину топором, или разбить ей голову молотком, или ножницами разрезать ей грудь и вырвать сердце, или собственными зубами прогрызть ей живот, чтобы вывернуть наружу все ее внутренности – так безумно я ее ненавидел. И в то же время мне хотелось ее обнимать, целовать, обождать, носить на руках – так безумно я ее любил…       – Аркадий, я страшно перед тобой виновата. Ничто и никогда не искупит моей вины. Я понимаю, что нелепо и наивно просить у тебя прощения; ты никогда не простишь меня, и будешь прав. Но знай: я себе тоже никогда этого не прощу!       Я встал с кресла, подошел к ней и одной рукой обнял ее за плечо, а другой отвел ее ладони от лица. Несмотря на все еще молодой возраст, я видел многое: и рыдания матерей над погибшими на войне сыновьями, и слезы парней, проигравших финальный футбольный матч, и скорбь отца после самоубийства дочери. Но все же никогда слезы не лились из глаз таким потоком. Но этого было мало: вся спина Марины была покрыта ледяным потом, и ее майка промокла насквозь, как будто ее облили ведром воды. Я видел, что она действительно страдает и сожалеет о содеянном.       – Аркаша… - она подняла на меня свои восхитительные серые глаза.       Таким взглядом она на меня еще не смотрела. Она смотрела на меня светло и ярко, когда мы просто были вместе – не важно, уединившись и закрывшись от всего остального мира, или в шумном и полном других людей месте. У нее был хитрый и лукавый взгляд, когда она придумывала что-то необычное и хотела предложить это мне; и ее идеи всегда были стоящими и интересными. Она смотрела на меня со вселенской грустью и с глубоким сочувствием, когда она болела, или когда я болел. Но такого взгляда, одновременно выражавшего и жуткие страдания, и страшный стыд, и невыносимое чувство вины, я еще не видел.       – Аркаша…       – Мариночка! Я вижу, как ты страдаешь, и как ты жалеешь. Но разве это что-то изменит?       – Да, это не изменит ничего… Но мне так жутко стыдно…       – Я это понимаю, я очень хорошо чувствую тебя. И мы знакомы со школьных лет. И ты очень хорошо знаешь, что я никогда не привязывал тебя к себе, никогда не запрещал общаться с другими парнями, никогда не спрашивал, почему ты была где-то не со мной. Я никогда не позволял себе ревности, какие бы поводы для нее не возникали. Я всегда прощал тебе всё. Но «залет» – это слишком даже для меня.       – Для меня это тоже слишком! Всё так глупо, странно и нелепо… Я достойна только самой мучительной смерти!       И она снова ударилась в рыдания.       От того, сколько она выплакала, и сколько вышло из нее потом, я боялся, что с ней сейчас случится обезвоживание. Да, именно боялся: даже беременная не от меня она была мне дороже собственной жизни. И не менее дорогими для меня людьми были ее родители, с которыми мы давно и хорошо были знакомы. Учитывая мои проблемы с собственными родителями, Анна Афанасьевна и Матвей Михайлович были для меня ближайшими и дражайшими людьми. Для них наш с Мариной разрыв стал бы страшным шоком.       – Ну, как говорили в сказках, слезами горю не поможешь, - сказал я через какое-то время.       – Тогда что мне делать? Впрочем… Я понимаю, что делать нечего, что я никогда уже не искуплю своей вины перед тобой… Я не достойна ни прощения, ни сожаления, ни пощады. И если ты меня не убьешь, я убью себя сама.       – Ты права. Я хочу тебя убить…       – Тогда сделай это прямо сейчас! Давай покончим с этим раз и навсегда.       – Ты думаешь, я смогу?       – Но ведь не заслуживаю ничего другого! Ведь я достойна самого жестокого наказания, а что может быть ужаснее смерти?       – Жизнь бывает ужаснее смерти. И знаешь, если бы я мог, я бы дал тебе бессмертие. Чтобы ты жила вечно, и каждый день и каждый час стыдилась своего… Как бы вообще назвать то, что произошло?       И мы с Мариной пристально посмотрели друг на друга.       – Я всегда буду считать это тяжелейшим преступлением, - сказала Марина.       – Твоя вина не намного больше моей. Я тоже должен был вести себя иначе. Больше за тебя держаться; ставить какие-то границы; ревновать тебя к другим. Но я был слишком уверен в себе, слишком идеализировал и тебя, и всю нашу жизнь, и теперь поплатился за это.       – Я это понимаю. Если бы не моя вина перед тобой, я бы так сильно не мучилась. Может быть, даже не мучилась бы вообще. Но сейчас я хочу лишь одного – скорее умереть.       – Но станет ли мне от этого легче? Все-таки ты очень мне дорога… И я не хочу, не могу потерять тебя…       – Но что же нам тогда делать??!!       – Я не знаю. Я не могу жить без тебя. Но смогу ли жить с тобой теперь, не знаю тоже.       – Я понимаю, что ты не сможешь меня простить, потому что это простить нельзя. Но все равно, молю тебя, накажи меня как-нибудь! Или даже убей, чтобы я больше не делала глупостей.       – Мне не будет от этого легче. Может, нам лучше умереть вдвоем?       – Твое решение – будет для меня законом. Но я не хочу быть причиной твоей смерти…       Мы замолчали и снова посмотрели друг на друга.       – Я в полной растерянности и не знаю, что нам делать. Я одновременно безумно люблю и страшно ненавижу тебя. Наш мир уже не может быть прежним, но и отказаться от прошлого мы не можем.       И тут у меня в голове промелькнула мысль – дерзкая и нелепая одновременно, и, возможно, не очень подходящая для этого момента. Я еще немного помолчал, подумал, а потом сказал:       – Впрочем, есть кое-что, после чего я, может быть, смогу простить тебя и начать наши отношения заново.       – Что же это? – Марина подскочила и устремила на меня весь свой взгляд: она понимала, что это ее последний шанс.       – Что, на твой взгляд, самое грязное и противное в человеке?       – Измена?       – Нет, в самом прямом, естественном, физиологическом смысле.       – Ну… Я не знаю.       – Отходы жизнедеятельности! Поэтому ты… Ты обкакаешься при мне, и если даже такая ты не станешь мне отвратительна, я полностью прощу тебя!       Марина посмотрела на меня самым жалобным взглядом, какой я только видел, обхватила меня за плечи, прижалась к моей груди и прошептала:       – Как же я люблю тебя! Я готова ради тебя на всё, что бы ты ни сказал. И я это сделаю…       – Это будет парадоксальное очищение грязью. Но я не гарантирую, что смогу простить тебя даже после этого.       – Любое твое слово или требование – закон для меня. Ты мой хозяин, ты мой царь!       – Хорошо. А теперь, давай, успокоимся, закончим разговор, попьем чаю. Даже если наши отношения все-таки рухнут, чего мне категорически не хотелось бы, никто не мешает и не запрещает оставаться просто друзьями.       – Спасибо тебе, Аркаша.       Марина вытерла слезы. Я глубоко вдохнул и тяжело выдохнул. Мы пошли на кухню, и вскоре пили крепкий и сладкий чай, который постепенно возвращал нас в нормальное, обычное состояние. Но привычный мир дал трещину. Раньше между нами было полное доверие, не возникало ни одного повода для ревности или претензий, несмотря на уже длительные отношения, мы были свободны. И, может, стоило отпустить или прогнать Марину, перевернуть эту страницу? Но я категорически не мог от нее отказаться: девушек в мире много, а любимая, по-настоящему обожаемая – только одна. И даже ее измена, случайная измена не может быть поводом для разрыва. Тем более, что она согласилась попробовать искупить вину таким жутким и странным способом…       На следующий день мы с Мариной встретились в сквере около ее дома.       – Не отказываешься от предложенного наказания? – спросил я.       – Нет, что ты! Это заслуженное наказание, которое нужно исполнить. А, кстати, я буду исполнять его – у тебя или у себя?       – Давай лучше, на моей территории.       – Я тоже думаю, что так лучше, и я очень люблю быть у тебя. А в каком я буду виде?       – Полностью раздетая, только в трусах. Поэтому, чтобы не портить твое белье, давай зайдем в трикотажный магазин и подберем подходящие для этого дела трусики.       Хороший, известный в нашем городе магазин как раз располагался в паре кварталов от дома Марины и места нашей встречи. Мы зашли в него и прошли до отдела нижнего белья. Выбор был довольно велик, но мы понимали, что нам подойдет далеко не каждая модель.       – Ты хочешь чего-то красивого и женственного или, наоборот, дрянного, отталкивающего, по-плохому бабского? – спросила Марина.       – Я хочу самого простого: светлого цвета, из плотной ткани, с широкой попой; что-то типа простых детских трусов.       В итоге, мне приглянулись трусы из чистого хлопка цвета кофе с молоком или крем-брюле. Расплачиваться за них я не рискнул, но дал Марине денег в соответствии с их стоимостью, хотя цена была не велика. Когда Марина оплатила покупку, и, когда мы вышли из магазина, она передала трусы мне:       – Делать это мы все равно будем у тебя; значит и трусы пусть будут у тебя.       – Пусть будет так. Хотя я уверен, что когда ты придешь исполнять наказание, ты их не забудешь и не потеряешь.       – Спасибо за такую уверенность.       – Не за что. Да, я всё так же уверен в тебе, как и раньше, несмотря ни на что.       Следующие два дня мы ожидали достаточного для исполнения наказания количества свободного времени. В первой половине дня мы учились, а вечером день гуляли, наслаждались прекрасными видами любимого родного города, смотрели на окружающих людей и ели мороженное, то есть прекрасно проводили время. Мы не говорили о предстоящем, но я не собирался отступать от задуманного, а Марина жаждала искупить свою вину.       И вот пришел день Икс, парадоксальный день очищения грязью.       Марина пришла ко мне довольно рано, и перед началом действа мы с ней испили нашего любимого чаю.       – Я люблю у тебя всё: и твой чай, и наши разговоры, и твою домашнюю обстановку, и, конечно же, главное, тебя самого, - сказала Марина, - и я рада быть у тебя. И, как ни странно, я рада наказанию, потому что понимаю, что его заслуживаю. И мне так больно из-за произошедшего…       – И мне тоже больно, но я тоже люблю тебя… И скоро выяснится, продолжатся ли наши отношения.       Чашки наши давно опустели, а мы сидели молча и просто смотрели друг на друга. Я не знаю, что обо мне думала Марина, или она размышляла совсем о другом. Но я просто любовался ее красотой, так как для меня она была самой красивой и любимой, самой дорогой и желанной; и до сих пор мне не нужно никого другого.       – Ну что, начнем что ли? – она, наконец, прервала.       Она была готова ко всему. И меня восхищала эта готовность, говорившая о том, что другой человек ради меня сделает все, что я ему скажу. Я, действительно, был ее хозяином, владел ею. Но и она владела мной – я без нее категорически не мог.       – Если ты готова, то да.       – Я готова. Что мне делать?       – Думаю, было бы хорошо, если бы ты разделась, потом надела заготовленные трусы и затем уже всё остальное.       – Хорошо!       Марина стала раздеваться. Она спокойно сняла с себя все вещи, оставшись совершенно голой…       Я далеко не в первый раз видел ее такой. В первый раз это было уже много лет назад; мы тогда были просто друзьями и поехали кататься на велосипедах в жаркий летний день. Приехав к одному из многочисленных озер нашего края, мы решили искупаться, а так как ничего купального у нас с собой не было, мы купались голыми. Уже тогда ее фигура произвела на меня огромное впечатление; но мы еще не думали об отношениях и общались как два друга (или две подруги). С тех пор ее фигура стала еще эффектнее. Широкие и мощные бедра напоминали древнегреческую статую, а огромная грудь требовала лифчика размером с гамак. Возможно ли было это ненавидеть? Возможно ли было этим не восхищаться? Возможно ли было с этим расстаться?       – А трусы-то где? – спросила она.       Я неотрывно смотрел на Марину, и она была восхитительна. Но теперь наступил тот грандиозный момент, в который, еще до начала основного действия, все должно было решиться: или я просто отпущу ее, а вместе с ней и ситуацию и наши отношения; или она, искренне чувствуя вину, сама попросится исполнить наказание, даже если я этого от нее не требую. Если любишь – отпусти, и если любовь взаимна, ваши отношения состоятся; а если не взаимна – ничего не поделаешь, и не нужно мучить ни себя, ни другого. Поэтому, как бы мне не была нужна Марина, если я на самом деле ей не нужен, я никаким образом не заставлю ее быть со мной. На словах всё легко и другого обмануть не трудно, но себя не обманешь, и если чувствуешь за собой вину, попытаешься ее загладить, несмотря ни на что, даже если тебе разрешают этого не делать. И именно в этом состояла моя главная проверка для Марины; если она сама захочет себя наказать – я всё прощу, и всё забуду…       – Ну… Хочешь, я прощу тебя так, без этого безумного эксперимента?       – Правда? Сможешь?       – Думаешь, при том, как я люблю тебя, у меня есть другой выход?       – Но ведь я виновата перед тобой; страшно виновата. На мне висит тяжелейший грех, который мне нужно искупить. Но как это сделать? Как загладить свою вину? А ты предлагаешь мне пусть и неприятное, но совершенно не страшное и не опасное дело… Так что я полна решимости искупиться хотя бы так!       – То есть ты сама хочешь этого?       – Да!       – Что ж, тогда, приступим, - с этими словами я взял их шкафа специально запасенные трусики и передал их Марине, и она их надела.       – Вообще, как-то странно, что мы только начинаем совместное и интимное, а ты надеваешь трусы, - заметил я с усмешкой, когда она их надевала.       – Ради тебя и твоей любви ко мне, я готова пойти на все, что угодно.       – Даже если я тебя не заставляю?       – Даже так. Я хочу с одной стороны, искупить свою вину перед тобой; а с другой стороны, показать тебе всю свою любовь к тебе же, и в этом отношении слова ничего не стоят, а стоят только дела. И я хочу не словом, а делом показать, как ты мне дорог, на что я готова ради тебя.       – Я уже вижу, на что ты готова… И готов всё тебе простить.       – Я тебе верю. Но все-таки это лишь слова. А я хочу подчеркнуть их делом!       – Хорошо. Пойдем в ванну, чтобы, если что-то пойдет не так, тут ничего не запачкать.       Ванная комната у нас была небольшой, но уютной. Когда первый раз Марина принимала здесь душ, мы еще не думали об отношениях. Но Марине нравилась немного аляпистая и в чем-то топорная обстановка, самодельные полки под потолком, стиральная машина, задвигаемая под самодельный столик из ДСП, забавные наклейки из моего детства на голубом кафеле. Да, таковы были ванные в то время!       – Начинаем? – спросила она.       – А насколько тебе вообще нужно в туалет?       – Ну, не сказать, что очень сильно.       – То есть, можешь еще потерпеть?       – Пожалуй, да.       – А ты хочешь сделать все побыстрее, или тебе тяжко расставаться с чистотой?       – Я хочу, чтобы все было так, как хочешь ты.       – Тогда я хочу, чтобы ты еще немного потерпела, а я насладился последними минутами чистоты твоей аппетитной попки.       Я оттянул сзади резинку у трусов и провел рукой по попе Марины, по своей второй попе! Да, когда у вас есть по-настоящему любимый человек, у вас становится два сердца, две головы, четыре руки, четыре ноги и не являющиеся исключением две задницы. Только половые органы у вас остаются в одном экземпляре, но зато в полном, а не половинчатом наборе! (А еще в одном экземпляре груди женщин, и усы с бородой у мужчин). И вы несёте за общие дублирующие и дополняющие половые органы другого человека такую же ответственность, как за свои.       Марине были приятны любые мои прикосновения, и она всегда позволяла мне всё. Несмотря на предстоящее, она была расслаблена и даже как будто весела. С минуту понаслаждавшись ее попой, я вынул руку из ее трусов, вернул их на место и сказал:       – Садись на борт ванны, как будто хочешь сделать все туда.       Марина села как я сказал, немного натужилась и распустила кишечник. Трусы быстро наполнились плотным калом. Марина посмотрела на меня и густо покраснела.       – Что ты чувствуешь? Что ощущаешь? – спросил я.       – С одной стороны, стыд. Но стыд не от того, что сейчас я обкакалась. А от того, что было раньше, что не устояла перед минутным и дурацким порывом, что не сумела сохранить тебе верность. А сейчас – заслуженное наказание. Но с другой стороны, я чувствую удовлетворение и счастье. Можно сказать, что я сама себя наказываю, а ты лишь присутствуешь при этом. И я понимаю, что только ты мог придумать такое; другой бы на твоем месте, наверное, просто убил бы… Или бросил бы, что даже хуже, чем убить по-настоящему.       – Последнее сказано абсолютно точно! Но как тут убить, когда жить без тебя не можешь! И как тут бросить, когда любишь больше самого себя…       Марина встала, и мы посмотрели друг другу в глаза, и мои глаза намокли, а из ее слезы прыснули самым настоящим, не фигуральным ручьем:       – И я тоже люблю тебя больше себя. И мне так больно, и так стыдно из-за того, что я нанесла тебе такой тяжелый удар!       – Да, удар страшный, но я уж как-нибудь это переживу… Ведь ты согласилась даже обкакаться ради меня…       – Твое слово, твой приказ – для меня закон и необходимость. Что мне делать дальше?       – Честно говоря, даже не знаю. Тебе мало? Я готов простить тебя прямо сейчас. Но прощаешь ли ты себя?       – Нет, в том-то и дело, что еще не могу себя простить…       – Ну тогда пройдись, посиди, ощути всю свою грязность, и пусть в эту грязь уйдет вся твоя вина…       – Хорошо.       Мы с Мариной вышли из ванны и прошли в кухню.       – Так и не скажешь, что ты обделалась, - заметил я, - ни запаха, ничего другого. Это значит, что тебя прощает сама судьба! Так что и ты прости саму себя.       – Я почти готова… Нужно еще немного времени и смелости.       – Понимаю… Ну что, попьем любимого чаю?       – Давай!       На кухне я включил самовар, а Марина прошла к своему любимому месту – между столом и морозильником, под радиоприемником. Правда, перед тем, как сесть на стул, она немного посомневалась, но потом уселась и не показала ни малейшего омерзения, хотя и ощутила, как куча кала расползлась и обволокла ее попу.       – Ну как ты? – спросил я у нее.       – Сама я бы ни за что такого не сделала. Но ради тебя…       – Или ради самой себя? Чтобы самой себя простить?       – Сначала твое прощение. Потом, когда ты простишь, и когда я пойму, что ты точно простил, только тогда я подумаю о том, чтобы простить саму себя. Это, наверное, вообще не связано с нынешним наказанием. Мои собственные страдания и твое горе, конечно, являются гарантией того, что ничего подобное больше не повторится. А наказание – скорее дополнительный камень на душу, но оно же открывает приток крови к сердцу, которое знает, что нужно тебе…       – Оно мне нужнее своего собственного!       – Ох, Аркаша, как же я тебя люблю. И какой же я была дурой… Но теперь всё уйдет, всё останется в прошлом!       Мы пили наш любимый, пусть и самый простой чай. Сколько прекрасных, пусть и совершенно не имевших результатов разговоров, мы провели так! Мы болтали на разные темы – от спорта до политики, от белья до макияжа, от философии до математики, и всегда и Марина, и я имели что сказать! У нас не было ни одних совместных посиделок, когда нам не о чем было говорить.       Наконец, когда чай был выпит, и обсуждён очередной вопрос, я спросил:       – Не пора ли нам заканчивать наше наказание?       – Если ты разрешаешь, то да.       – Я уже давно разрешаю, я с самого начала разрешал и даже был готов простить тебя без наказания вообще.       – Да, но все же нужно пройти свой крестный путь до конца.       – Ты его прошла. А я верю и знаю, что не просто прощаю тебя, а что ты осознаешь всё произошедшее, а это гарантирует, что у нас всё будет замечательно. И не важно как – по-старому, или все будет новым; главное – все будет отлично и чудесно.       – Я тебе это обещаю и предприму все усилия для самого замечательного совместного будущего.       – И я тоже! А теперь позволь мне пойти и вымыть тебя.       – Хорошо ли, если ты будешь пачкать об меня руки?       – Мы с тобой настолько едины, что не можем испачкаться друг об друга.       – А ведь ты прав… Как всегда…       Мы вернулись в ванную, и я снял с Марины грязные трусы.       – Торжественно выбросим их в мусоропровод, и вместе с ними выбросим всю скверну и порчу из нашей жизни, - заявил я.       После этого мы вдвоем забрались в ванну, и я сначала просто окатил Марину сильным напором воды из душа, потом вымыл ее попу с советским хозяйственным мылом, потом с обычным туалетным мылом, и, наконец, с детским. Я не боялся грязи. И мыть Марину, заботиться о ней, помогать ей, было мне очень и очень приятно.       – Не скажу, что ты после всего этого стала святой. Но что очистилась, по крайней мере, для меня, это точно!       – Дорогой Аркаша, я люблю тебя больше себя…       – И я, дорогая Мариночка, люблю тебя больше себя самого!       И поцеловались в губы впервые после признания Марины.       Грязные трусы, как и было объявлено, мы положили в полиэтиленовый пакет и сбросили в мусоропровод. Вместе с ними в прошлое ушли все наши с Мариной былые конфликты и разногласия.       Через неделю после этой истории Марине сделали аборт, к счастью, почти не отразившийся на ее здоровье и репродуктивной функции.       Меньше чем через год после этой истории мы с Мариной стали жить вдвоем в небольшой квартире, которую мы нам любезно и бесплатно предоставила двоюродная бабушка Марины. Еще через полтора года Марина сказала мне, что беременна, и на сей раз точно от меня. Вскоре мы официально оформили отношения, а через семь с половиной месяцев после свадьбы Марина родила девочку, а впоследствии и еще трёх славненьких дочурок – Алинку, Леночку, Иру и Оксану, в которых она продолжается, и в потомках которых будет продолжаться бесконечно.