Сломать его было слишком просто

              Руки сжимают мяч, будто бы он — единственная опора. Если Кагеяма его отпустит — упадет. Пальцы впиваются сильно, до боли в костяшках. Сердце ударами выдает отчаяние и желание кричать. Но он молчит. Молчит, потому что привык молчать. Темная небрежная челка будто бы специально укрывает взгляд нерешительных синих глаз.        — Никогда. — Чей-то хрипящий от ярости голос повторяет одни и те же слова снова и снова. — Слышишь, Тобио-чан? Я никогда не научу тебя этой подаче.        От этих слов сердце щемит так, что проще вырвать его из груди, чтобы оно перестало биться вообще. Так будет легче.       Ойкава-сан… Такой красивый. Добрый. Мягкий. Почему же он не может быть для Кагеямы таким же семпаем, как и для остальных учеников. Эти вечные издевки. Вечные злорадные усмешки и полные ненависти глаза.        Эти глаза… Кагеяма готов был отдать все, что угодно, лишь бы они смотрели на него с теплом. Все — лишь бы семпай не отталкивал его, не прогонял прочь от себя снова и снова.        Кагеяма был влюблен в Ойкаву. Волейбол — то, что связывало их обоих. И Кагеяме было достаточно и этого.        Поэтому он терпел все. Эти насмешки, издевки и холодность, адресованные себе, он проглатывал, и вновь награждал семпая мягкими взглядам по-щенячьи преданных глаз. А Ойкаву это злило. Кагеяма был для него лишь гениальным соперником, которому он не хотел уступать. Ему хотелось сломить своего кохая раз и навсегда.        На волейбольной площадке может быть только один связующий.        — Думаешь, я позволю тебе стать преградой на моем пути? Убирайся с моих глаз.        Кагеяма сжал крепче мяч, опуская голову ниже. Он остался на месте. Глаза туманились от слез.        — Что в фразе «убирайся с моих глаз» ты не понял?        Ответа не последовало. Но послышался издевательский смех Ойкавы.        — Ты не знаешь, когда нужно сдаваться, да, Тобио-чан? — Его голос стал пугающе спокойным и приторным. На лице появилась омерзительная улыбка. — Тобио-чан, ты — собака, которой нужно знать свое место. — Рука Ойкавы медленно заскользила по щеке мальчика. Кагеяма отвел глаза в сторону. Сердце учащенно забилось. — А собака не должна мешаться, верно?        — Если хочешь научиться этой чертовой подаче, предложи что-либо взамен. — Ойкава медленно провел рукой по шее ребенка своими холодными пальцами и со злорадным торжеством смотрел на растерянность Кагеямы. Ему до дрожи нравилось вгонять ненавистного ему кохая в краску.        Мальчик поджал губы и опустился на колени перед связующим.        Ойкава с удивлением посмотрел на ребенка, а потом взгляд наполнился презрением и бешенством.        Как же хотелось просто втоптать в пол этого приставучего ублюдка, заставить его рыдать и навсегда отучить от этих просьб о подаче.        Ойкава сделает это прямо сейчас. Он просто заставит Кагеяму возненавидеть волейбол. И тогда останется только один связующий.        — Тобио-чан, — Ойкава присел на корточки и поднял лицо Кагеямы рывком за волосы. — Нужно уметь проигрывать.        В этот раз он заставит Тобио возненавидеть волейбол. Он сделает это изощренно — через поцелуи и ласки. Он окончательно раздавит этого выскочку и наконец достигнет своего Солнца.               В зале темно и тихо, если не считать тихих сиплых всхлипов ребенка на полу. Он один. Ему трудно дышать. В глазах темнеет при резких движениях, а тело все болит и дрожит. Кагеяма пытается встать, но попытки не особо успешны.        Все лицо соленое от слез, а глаза уже не закрываются, потому что больно. На руках и коленях виднеются ссадины, которые вряд ли пройдут так быстро. Но это пустяки… По-адски болит внутри.        Разве может быть так больно от поцелуев и прикосновений? Почему Ойкава не может принять его?        — Ойкава-сан примет меня… — Под нос прошептал Кагеяма, сжимая кулак. — Ему надо дать время.              После этого дня синяков на теле мальчика становилось все больше, их труднее было скрывать. Ойкава же становился раздражительнее. Каждый раз, когда Тобио подходил к Ойкаве с просьбой научить его подаче, Ойкава разъяренно хватал Кагеяму за шиворот и волок в подсобку.        Синяков на теле Кагеямы становилось все больше. Иногда даже на белоснежной коже красовались порезы. Но...Это же волейбол.              — Тупокава, где ты там застрял? — Иваидзуми раздражительно окликнул своего друга.       — Бегу, Ива-чан! — из раздевалки показались каштановые волосы, а потом и недовольная мордашка самого Ойкавы.        — Хватит ходить с недовольным лицом.        — Меня раздражает Кагеяма! — рявкнул связующий. После этих слов он получил оплеуху от Иваидзуми.        — Хватит задирать кохаев, Тупокава! Он давно уже с тобой не говорит. А сегодня даже на тренировку не явился.        Ойкава нахмурился и процедил:        — Это меня… тоже раздражает.        Разве не этого он хотел добиться? Разве… он не должен чувствовать облегчение? Почему же так пусто внутри от потери любимой игрушки?       В груди что-то защемило, и Ойкава скривился от этого чувства. Теперь он хотел увидеть эти глупые синие глаза, увидеть в них щенячий восторг, прикоснуться к этому телу и вновь ощутить тепло. Ойкава уже успел привыкнуть к этой чертовой собаке-Тобио. Как только Тобио придет, Ойкава скажет ему все. Он удержит его рядом с собой и не позволит уйти.        Как только Тобио придет...               Холодный кафель пробирает до боли в костях и без того озябшее тело. Третий этаж. Темная квартира. Слышится тихий смех и звон металла. Кровь красивыми струями стекает с запястий, вырисовывая расплывчатые узоры на полу. Больше не будет больно. Больше не будет страшно.        Сломать его было слишком просто.