«… дождь за окном, мягкая, теплая ладошка касается чужой щеки, и тонкие пальцы убирают темные волосы с глаз. — Чонгуки, пора вставать, — полушепотом говорит бархатный голос. Непонятное мычание доносится со стороны кровати и обладатель бархатного голоса улыбается. — Ты проспишь работу, директор будет ругаться. — Ну почему ты такой жестокий? — хрипит голос после сна, прокашливается, чтобы убрать эту хрипотцу и спрашивает: — Почему не будишь меня поцелуем? — Потому, что поцелуи идут после того как ты проснешься. — Я проснулся. — Я вижу. Мягкие, чувственные губы касаются слегка суховатых, но теплых уводя в сладострастном поцелуе…»
Чонгук вышел из душа, вытирая полотенцем мокрую голову левой рукой и чистя зубы правой. Зеркало запотело, и брюнет тыльной стороной ладони провел по нему, теперь в разводах зеркала он смотрел на свое отображение.«- Чонгуки, давай примем душ вместе?»
Парень сплевывает мятную пену и полощет рот от остатков зубной пасты. Зубная щетка возвращается на свое место, а полотенце мигрирует с головы ко рту. Взгляд снова цепляется за свое отражение.«- Мне нравится когда мой Гуки гладенький, его щечки такие мягкие, что ему совершенно не идет щетина…»
Рука сама тянется к бритве, а через десять минут парень уже заваривает себе утреннее дешёвое, растворимое пойло, именуемое как кофе, с порезом на подбородке заклеенный маленьким бежевым пластырем. К настоящему кофе это дрянь не имела ничего общего. Муть, которую Чонгук заваривал себе каждое утро, и, идя в магазин, говорил себе купить кофемашину, но возвращался с баночкой растворимого.«- Зачем ты это пьешь? — возмущается Чонгук. — Мне нравится. — Но это даже не кофе, давай купим кофе машину и будем варить кофе в зёрнах. — Нет, мне нравиться именно растворимый кофе, попробуй, — белая чашечка кочует от одних губ к другим. — Разве не вкусно? — Думаю, с твоих губ это будет вкуснее, — брюнет проводит кончиком языка по чужой нижней губе, слизывая капельку темной жидкости…»
Завтрак — единственное, что получается превосходно каждое утро. Поджаривая бекон и разбивая на них яйца одно за одним Чонгук вздрагивает, когда темную кухню осветляет блеск от молнии, и небо раскалывается ударом грома. Включать свет ему не хотелось, и временами комнаты озарялись мимолетным светом после которого обязательно шли раскаты грома. Свет, проникающий из окна слишком серый и неприятный, навевающий холод и мерзлость. Единственный шум в квартире исходил от шкворчащих яиц с беконом и постукивания ложки об чашку. За окном дождь не утихал…«… шум падающей кухонной утвари и разбитого стекла заставили брюнета выскочить из душа и рвануть на кухню. — Что случилось? — Чонгук мокрый, завернутый в одно полотенце на бедрах смотрит испугано. — Я хотел приготовить завтрак, прости я разбил твою любимую чашку. Чонгук подходит ближе к содрогающемуся телу и обнимает. — Поранился? — Нет. — Не плачь, тише, плевать на чашку. Зачем полез готовить? Знаешь же, что ходячая катастрофа на кухне. Больше не готовь, я буду готовить, а ты убирайся, я ненавижу убираться. Тихое «угу» возле уха вызывают табун мурашек по спине, и крепкие руки сжали податливое тельце крепче…»
Темные брюки идеально выглажены, белая рубашка застегнута до последней пуговки, руки орудуют у шеи, завязывая галстук, при этом глаза смотрят в свое отражение в зеркале. Галстук никак не завязывается…«… — Я помогу тебе, — пяльцы, словно у пианиста умело затягивают узел, ладошка приглаживает ткань к груди, взгляд поднимается и встречается с другим взглядом родных глаз, губы растягиваются в улыбке. — Готово… »
Оставив галстук на кровати, и готовясь получить взбучку от босса, за отсутствие такого важного, по его мнению, элемента повседневной униформы офисной крысы. Чонгук обувает лакированную обувь, надевает черное пальто в скатышах, хватает небольшой, с коричневой кожи портфель и черный зонт…«- Чонгуки, хорошей тебе работы, — нежный поцелуй. — Возвращайся быстрее, я буду тебя ждать. — Хорошо, — мягкая улыбка на лице брюнета, предназначенная только для одного человека в этом мире. — Купить тебе что-нибудь при возвращении? — Йогурт. — Клубничный? — Клубничный. Снова затягивающий поцелуй любимых губ…»
Последний оценивающий взгляд на свое отражение, руки хватают связку ключей, дверь тяжело поддается, но открывается с легким скрипом, который все равно разносится громким эхом по подъезду.«Чонгуки, я люблю тебя…»
— Чонгуки, я люблю тебя… Связка ключей летит, не нарушая законов земного притяжения, за ними портфель и зонт. Летят долго, словно в замедленной съемке медленно, чтобы, наконец-то разрушить тишину своим громким криком, который длится в секунду, а тишина, кажется после этого еще тише до глухого шума в ушах. Что нужно сказать? Что нужно сделать? Как правильно поступить? Если голова задается такими вопросами, ища правильный ответ, сердце и тело ждать не будут, они действуют без вопросов, инстинктивно… Шаг вперед и в твоих объятиях тот податливый, мягкий, теплый, дурманящий рассудок человек…, любимый человек…, единственный в этом мире человек… — Я так люблю тебя Чонгуки, так люблю… — Тэхен… — Я люблю тебя, очень люблю, так сильно люблю… — после каждого слова всхлип, и тело содрогается. Не поймешь, от чего промок, от чужих слез или от одежды, с которой так и течет. — Тише-тише, все хорошо. — Прости, если бы я знал, что идти разными дорогами так трудно… — Все хорошо, — повторял Чонгук одни и те же слова: — «Все хорошо». Его пальцы запутались в мокрых волосах, губы грели дрожавшие, промерзлые, любимые. — Я люблю тебя Чонгуки. — Я люблю тебя Тэхена, я люблю тебя.