Жизнь и бытие Занзас Скайрини

      Я была пацифисткой. Честно. Всегда могла найти компромисс, на дух не выносила любые формы конфликтов и всячески избегала возможность прямого столкновения с другими людьми, даже если это был безобидный спор. Нет, я могла и умела отстаивать свою точку зрения, если достаточно долго знала человека и могла ему доверять. В любых других случаях я предпочитала трусливо отворачиваться от проблем и сбегать от них подальше.       Я также не была избалованной. Так уж получилось, что в моей жизни не было месту излишним капризам, хотя меня и могли побаловать чем-то вкусным, интересным, красивым, но я-то знала, каким временами непосильным трудом это все зарабатывается. Я не могла себе позволить нагружать единственного дорогого мне человека сверх того, что он уже для меня делает.       Да, я была послушной маминой дочкой, которая не гуляет по ночам, не пьет и не курит. До определенного возраста, конечно. Все же подавляющее большинство молодых людей рано или поздно пробуют что-то такое. Однако моя мама была достаточно понимающим человеком и меня воспитывали в условиях «делай, если хочешь, но, пожалуйста, на виду». К слову, именно по этой причине мне никогда не хотелось идти против слов родителя, потому что для меня в принципе не существовало такого слова, как «нельзя». И тем не менее я и не пыталась.       Но меня нельзя было назвать и тихой или смиренной. Если было нужно я могла защитить близких. В некоторых случаях, о которых в общем-то не принято рассказывать посторонним людям, я могла быть достаточно грубой и не стеснялась использовать ни рукоприкладство, ни откровенное словесное издевательство. Впрочем, как уже говорилось ранее, я была пацифисткой и любой подобный конфликт оказывал на меня крайне негативный отпечаток. Мне становилось плохо, меня трясло и ломало.       А еще я была фантазеркой и верила в судьбу. Большую часть своего времени я проводила в своих фантазиях, в которых неизменно была самой сильной, самой умной и самой красивой. Я жила этими фантазиями, утопала в них, они мне нравились. Это было так удивительно… Просто раз! И в одно мгновение ты непобедимый герой, появление которого обязательно всех спасет, а в другое, ты умудренный жизнью старик, который раздает наставления юным умам и взращивает храбрых и достойных воинов. Или ты авантюрист, странствующий по свету, что не знает никаких бед и преград, или бравый пират в поисках сокровищ. У меня было много фантазий. Много миров, в которые я окуналась без остатка, теряя нить с реальностью.       А еще я верила в силу слов и неизменность наших путей в масштабах вселенной. Это как если бы ты был рожден летать, то очутился бы в небесах даже с переломанными крыльями, ну или если должен будешь утонуть, то в огне не сгоришь. Кому, собственно говоря, какие ассоциации нравятся больше.       Я не знала, какой путь уготован мне и часто жалела, что мы не можем отмотать время назад и сделать что-нибудь по-другому. Пожалуй, самое мое сокровенное желание было бы очутиться где-нибудь в прошлом и все изменить. Эх, мечты!       Моему новому телу было почти пять, когда я открыла в нем глаза…       Нет, это было не прошлое, хотя, может быть, и оно, но точно мне не принадлежавшее. Я очнулась в чужом теле. А еще я не знала языка. Не понимала, кто эти люди вокруг меня, что вот той потрепанной жизнью женщине от меня надо и почему ее какой-то полубезумный взгляд так яростно вглядывается в меня. Я не знала, кто я теперь, где оказалась и что мне теперь делать. Я ведь даже не сразу поняла, что теперь я, по сути, всего лишь дворовая побирушка, исход которой или сдохнуть или выжить вопреки всему.       Но я же говорила, что я пацифистка? Я не могла выжить в том мире, в том месте…       Как оказалось ту самую женщину звали Патрицией. Слишком изысканное имя для уличной дворняги, не так ли?. И нет, я не ставила себя выше бродяг и бездомных, хотя и относилась к ним с той долей брезгливости, чтобы даже вопреки скребущему в душе сочувствию пройти мимо. Но так как теперь и я оказалась такой же, что уж теперь приукрашивать правду, верно?       Так вот Патриция действительно оказалась сумасшедшей. Но она могла быть вполне адекватной. В нашем подобии дома, состоящем из тряпок и вытащенных, наверняка, из каких-нибудь помоев деревянных досок, никогда не было дурных запахов, она таскала вещи для стирки в близ протекающую реку, у нее всегда был припрятан кусок хлеба, а с ее удивительной, я бы даже сказала, звериной интуицией у нас всегда была еда на стареньком, прохудившемся столе.       Она заботилась обо мне и еще нескольких беспризорниках, которые временами заглядывали в нашу палатку из-за сильного голода. К слову, на окраине города, в местных трущобах, строения, похожие на наше, были повсюду. Классовая разница во всей своей красе.       Местные жители подрабатывали грузчиками в порту, тягали тяжести на местном заводе или даже имели настоящую, пусть и малооплачиваемую, зато постоянную работу, если каким-то чудом смогли получить хоть какое-то образование. Женщинам увы приходилось намного тяжелее. Ты или сидишь с детьми, и не важно со своими или чужими, горбатишься кем-то вроде посудомойщицы или продаешь себя. Если удалась на внешность, у тебя даже есть шанс продать себя подороже какому-нибудь богатенькому, конечно довольно условно, но для нас, нищих, и пара десятков свободных монет были несусветным богатством, мужчине. Очень редко настоящим красавицам удавалось до того окрутить кого-нибудь, что тех даже забирали с собой, в большой мир. Не всем, правда, удавалось там удержаться, но шанс был. Мне он, однако, совсем не нравился.       Так вот та женщина, что, как оказалось, являлась матерью моему новому телу, была совершенно адекватна, но в периоды, когда что-то в ее голове переключалось, она начинала рассказывать мне о внутреннем огне, что он есть и во мне, просто он спит. Меня просто надо подтолкнуть в нужном направлении, и я смогу его пробудить. А еще она называла меня сыном, хотя я совершенно точно была уверена, что мое новое тело — женское. Тем не менее, это не мешало Патриции одевать меня как мальчишку и заставлять меня говорить о себе в мужском лице.       Я не перечила ей. Сумасшедшим в принципе не следует перечить, особенно, когда они хватаются за нож и начинают вдохновенно вещать о какой-то необъяснимой силе. Признаться честно, никакой силы или внутреннего огня я в себе не чувствовала, и чувствовать не хотела. Мне было страшно, и я хотела домой.       Первое время я даже позволяла себе мечтать, что вот сейчас я закрою глаза, а когда открою, то вокруг меня будут или белые стены больницы, а рядом заплаканная и родная мама, или веселенькие голубые обои моей комнаты, и мама все равно будет рядом, и я буду плакать и обнимать ее, приговаривая, что мне снился страшный сон, в котором я была другим человеком, а сон был таким реальным.       Правда, мои же мечты и сыграли со мной плохую шутку. Будучи неконфликтной и трусоватой, да еще и временами проваливающейся в глубины собственных фантазий, я прославилась среди местной шпаны, как ненормальная, на которой иногда весело посмеяться.       В первый свой настоящий конфликт я вступила с мыслью, что какие-то малолетки совершенно точно не имеют никакого права высказывать мне что-то. В тот раз меня избили толпой. Ну да, действительно, что я — мелкая и несуразная девчонка, да к тому же боящаяся ударить в полную силу, могла сделать маленьким ублюдкам, которых жизнь учила только жестокости. Маленькое, загнанное зверье, основной инстинкт которых было бей, или будешь убит.       Я еще долго ходила с синяками и кровоподтеками.       С меня не сходили ссадины от бесконечного столкновения с землей, стенами или любыми другими вещами, в которые меня могли забросить. Я даже не могла ни у кого попросить хоть каплю сочувствия. Патриция, узнав, что меня отделала местная детвора только хмыкнула и сказала, что это пойдет мне на пользу. Всем остальным было наплевать, главное, чтобы к ним не лезли и не мешали спокойно существовать.       Глубокими ночами я захлебывалась слезами, представляла, как завтра гордо задеру свой разбитый нос и выскажу им все, что мне хочется, может быть даже ударю, да так сильно, что у них даже может что-нибудь сломаться.       На следующий день ломали меня, пока меня колотило со страха от собственных же слов, от собственной наглости за то, что я смела высказать свою точку зрения. Наверное, я тогда действительно выглядела смешной и никчемной. Этакой подстилкой об которую сильные мира сего, — на тот момент улица или даже жалкий двор рядом с нагромождением палаток был для нас, для меня всем миром, — имели право вытереть свои ноги. В какой-то момент мне даже начало казаться, что они действительно имеют на это право, что и я есть то самое дерьмо под их старенькими подошвами. В одно мгновение я даже хотела, чтобы они снова меня унизили, избили, возможно, даже изнасиловали. Боль тогда мне казалась квинтэссенцией жизни. Ее первоосновой, первопричиной. Мы живем только для того, чтобы получать боль и дарить его другим. Я, кажется, сходила с ума. Я ведь даже осмелилась вдохновенно вещать о подобном Патриции.       По окончанию моего безумного бреда она еще долго смотрела на меня, что-то выискивая на моем лице, может, даже в глубине моей души. Потом она как-то по особенному мягко улыбнулась, я тогда, окрыленная, успела подумать, что мои идеи оказались правильными, что я наконец поняла причину, по которой пришла в этот мир. Она даже мягко приобняла меня, поглаживая по растрепанным, спутанным лохмам, что служили мне тогда прической.       А потом пришла боль.       Столь восхваляемая мной, воспетая всего несколько минут назад, как долгожданное, едва ли не Божественное снисхождение до нас грешников, боль обрушилась на меня, как адово творение. Патриция, стянув со стола нож, почти без усилий вогнала его мне в плечо. Она что-то шептала, смеялась безумно, говорила о каком-то Десятом боссе, а в это время мучительно медленно драла мою плоть ножом.       Я ведь, на самом деле, боялась боли. Хотя не то, чтобы самой боли, ее мне почти всегда удавалось перетерпеть. Я всегда боялась этого первого мгновения, когда рвется, лопается, прокалывается плоть. Дальше всегда легче. После получается привыкнуть. Патриция не останавливалась ни на мгновение, пока не начертила на моем плече крест. Как позже она сама мне говорила, любовно поглаживая крестообразный шрам, что это знак, вечное напоминание, что мое место — это кресло Десятого босса.       Я не выдержала этой пытки до конца, провалилась в столь нужное мне тогда беспамятство. На мои чудовищные крики, к слову, никто так и не пришел.       С того самого мгновения, как я открыла глаза и вновь осознала, что я в чужом мире. Я его возненавидела. Лютой, непримиримой ненавистью. Я желала раздавить всех вокруг: своих обидчиков, Патрицию, всех тех, кто бездушно слушал крики ребенка и даже не почесался что-то исправить. Я ненавидела весь этот мусор вокруг, кляла последними словами мир и чертово мироздание, что засунуло меня сюда.       Я ненавидела себя.       Себя, свою слабость, свою беспомощность. Я ненавидела, то что все эти люди вокруг могли просто подойти и сделать мне что-нибудь просто потому, что у них была на это возможность, у них была сила.       Крест на моем плече стал отправной точкой для меня. Новым рождением.       Когда я более менее пришла в себя, когда впервые после того инцидента оказалась на улице, глупые, еще ничего не понявшие молокососы принялись за старое. Однако первому же, кто посмел меня коснуться, я сломала руку. Вот так просто. Перехватила засранца и впечатала его конечность в угол здания и давила, пока мне на лицо не брызнула кровь. Тогда меня это остановило. Я смотрела на захлебывающегося криком и слезами мальчишку, на торчащую наружу кость, и мне было так страшно, так противно. Его едва ли не вывернутая наизнанку плоть еще долго снилась мне в кошмарах. Я едва успела ухватиться за ту самую стену, пока меня выворачивало наружу. Я даже не особенно помню, что происходило дальше, просто в какой-то момент я поняла, что лежу на стареньком матрасе в нашей с Патрицией палатке и смотрю на свои руки, перемазанные в крови и остатках моего опорожненного желудка.       Тогда я едва не содрала со своих рук кожу в попытки выветрить мерещащийся мне запах крови.       Я все еще ненавидела всех вокруг себя. Еще больше я ненавидела себя за слабость, но не могла не презирать себя за то, что сделала. Я не была рождена на улицах, для меня, как человека уже с устоявшимися принципами, все происходящее вокруг было дикостью. Я не могла принять насилие так естественно и легко, как это делали другие дети. Ухудшало мою ситуацию и то, что я все же была каким никаким, но взрослым в теле ребенка и то, что я сотворила, не могло пагубно не повлиять на мою психику. Я все сильнее терялась в себе.       Я не могла не бить в ответ и не могла себя заставить ударить кого-то. Я не могла больше позволить себе быть слабой, но я все еще была тепличной городской дурочкой, для которой мораль и буква закона были не пустым звуком. Я не могла себе позволить отринуть себя прежнюю, потому что все еще верила, что смогу вернуться. И тем самым мешала самой себе стать хоть кем-то.       Все решил случай.       Тот мальчишка с поломанной рукой, оказалось, не был беспризорником. У него был старший брат и отец-пьяница. И если от второго участия в жизни ребенка можно было не ожидать, иногда могло казаться, что тот и в своей жизни поучаствовать не в состоянии, то братец незадачливого паренька единственным вменяемым родственником дорожил. И хуже всего было то, что он состоял в какой-то мелкой мафиозной семейке, а значит владел каким никаким оружием и пользоваться им был обучен.       Вот и затащили меня как-то пара бугаев с перекошенными жизнью физиономиями в какой-то захудалый склад рядом с портом. На тот момент он пустовал, так как совсем недавно отгрузили порцию груза. Соответственно, на помощь мне не пришли бы даже, если бы случилось чудо, и им захотелось.       Нет, я, конечно, сопротивлялась изо всех сил, что у меня на тот момент имелись, но что я могла сделать трем здоровым лбам, особенно, когда в очередной раз перед моим носом появился нож. После адового вечера с Патрицией я более никогда не могла нормально смотреть на все колюще-режущие предметы и реагировала достаточно резко, если не сказать смертельно, для того, кто продемонстрировал мне этот омерзительный кусок металла.       В тот момент я застыла изваянием, не отрывая, наверняка, перепуганного до крайности взгляда от слабо поблескивающего острия. Мой страх мучители восприняли крайне положительно. Я, честно говоря, даже и не помню, что именно мне пытались залить в уши. Разобрала только то, что я поступила очень не хорошо и меня надо наказать.       Наказывали меня долго и со вкусом. Много позже я задалась вопросом, почему тогда те отбросы не оприходовали меня, ведь зарвавшихся женщин, не способных чем-то ответить мужчине, обычно жестоко насиловали. Впрочем, когда, будучи уже взрослой, я пришла по их души, этой семейки уже не существовало.       С того момента я не помнила своего имени. Я знала имя, которым зовут меня здесь, знала, как зовут Патрицию, помнила, кто я такая для этого мира и сколько вообще стою. Знала, что где-то там, в другой реальности, у меня есть моя дорогая и любимая мама, знала, кем я там была, на кого училась, о чем мечтала. Единственное, что я не могла вспомнить, это свое прошлое имя. Ввиду того, что писчих принадлежностей у меня не было, да и писать мне было не на чем, я свое имя нигде не зафиксировала.       Наверное, это было что-то психологическое. Пока я помнила свое настоящее имя, я была собой. Потрепанная, не раз облитая грязью с головы до ног, побитая, но я все равно оставалась собой. Этакой пацифисткой, трусливо жмущейся к материнской юбке. А раз больше не было имени, не было больше смысла надеяться на возвращение. Я говорила, что верила в судьбу. В тот момент я уверовала, что это был тот самый знак свыше, что пути назад у меня не будет, что пора бросить влачить бессмысленное существование в надежде, что все вокруг только иллюзия.       Только вот что делать дальше я все равно не знала. Смотрела вокруг и как в самый первый день совершенно ничего не понимала. Люди вокруг тоже ничего не понимали. Делали что-то и сами не знали что делают и зачем. Жили для чего-то, хотя проще было бы уже издохнуть от такой жизни. И тогда я вспомнила слова Патриции о том, что у меня есть сила, что я должна стать каким-то там Десятым боссом, ведь я наследница по крови и имею на это право. Мне было плевать, что это там за пост, зачем он мне вообще нужен, через что мне придется пройти, чтобы его получить. У меня впервые в этой жизни появилась цель, ради которой имело смысл жить, и я вцепилась в эту цель мертвой хваткой человека, которому больше нечего терять.       Тогда я впервые зажгла огонь Посмертной Воли. О да звучит он столь же пафосно, сколько и имеет смыслов. Только достойный может его зажечь, этакий представитель элиты. Владелец пламени с самого первого момента, как проявил свой внутренний огонь, более не имел права оставаться обычным человеком. С этого момента и до самой смерть он становился элементом в огромном механизме с названием «Мафия».       Тот, кто готов в любой момент своей жизни умереть…       Так я и узнала о мафии. Пусть это было само название, да и знала Патриция не так много. Впоследствии я вообще удивлялась, откуда эта сумасшедшая старуха могла вообще знать такие подробности и почему ее не грохнули в первой же перестрелке. Однако мне была дана основа, цель и средство для достижения этой цели. С того самого момента и долго время спустя моей единственной целью было захватить власть и поставить весь этот мусор на колени. Я верила, что все вокруг еще узнают мое новое имя.       С того момента и до самой смерти имя мое Занзас!

***

      Долгое время я размышляла над тем, кем на самом деле была Патриция, и откуда у нее было столько пусть и поверхностных, но все же знаний о жизни мафии. С чего она вообще решила, что я была какой-то там наследницей, почему именно я, уличная девка без семьи и громкой славы за спиной, имела право встать во главе королевской семьи. Да, Патриция была сумасшедшей. Она могла нахвататься слухов от низших чинов мафиозной иерархии. Но если на чистоту, откуда-то у нее должны были появиться такие мысли и идеи. Да и как-то же удалось едва ли не потаскухе из самого дна достучаться до того самого Девятого босса. Хотя, может, она опять-таки где-то услышала, что столь значимая личность будет проездом в нашем городке. Но даже если так. Ее должны были пристрелить еще на подходе. А она мало того, что сама подошла, так еще и меня притащить за собой смогла.       Я на тот момент уже полгода как горбатилась грузчиком в порту, как и еще с десяток парнишек вместе со мной. Мой внешний вид и извечно покалеченная физиономия не оставляла ни у кого сомнений в том, что я просто наглый мальчишка, да и говорила я о себе в мужском лице. Мне было так удобнее. Для меня все еще существовала вероятность, что меня сдадут в бордель.       В то время распространенной практикой было приводить детей до одиннадцати лет в бордели, чтобы к моменту полового созревания у них была уже определенно сформированная психика. В конце концов у каждого разные предпочтения, а для процветания, каждое такое заведение имело достаточно обширную информацию о своей клиентской базе.       Мне было десять и, как бы на тот момент меня не выводила из себя необходимость скрываться и прятаться от всех тех отбросов, я была вынуждена это делать.       К тому времени я уже достаточно освоилась с пламенем и могла зажечь его в любое время по собственному желанию. Это нехитрое занятие стало для меня настоящим удовольствием. Огонь приносил тепло и будто бы разделял со мной весь мой гнев, всю мою ненависть к окружающим. Он наливался алым, стоило мне вспомнить тупые рожи дворовой шпаны или окрашивался золотисто-оранжевым, когда я вспоминала, что в подшитом внутреннем кармане моего добротного холщового пиджака лежат с десяток кровно заработанных монет. Патриции однако его показывать я не собиралась, беспокоясь, что после увиденного у нее окончательно сорвет крышу.       С каждым годом все чаще накатывающие приступы безумия все больше пугали меня. Шрам на моем плече в такие моменты отдавался тянущей болью. А иногда мне казалось, что причина безумия Патриции именно в пламени, что оно может обладать какой-то силой сравнимой с наркотиками, которые в наших трущобах не пытался или купить, или продать только совсем ленивый или невменяемый. Хотя я на тот момент и не понимала, как пламя может вызвать зависимость и какой, в таком случае, наркотический эффект оно может иметь. Во всяком случае при Патриции я старалась не пользоваться пламенем, хотя и не могла себе отказать в удовольствии хотя бы раз в день его зажечь.       Как я уже говорила я уже полгода как таскала мешки и коробки с легальным и не очень грузом на своем горбу. Ввиду чего моя и так далекая от женственности фигура стала еще более отдалена от эталонов красоты: плечи мои стали шире, руки крепче, а мышцы на ногах могли сказать каждому сколько я отдаю времени бегу. Сломанный не раз нос навсегда оставил несуразную горбинку, рассеченные брови и вовсе перестали походить на хоть что-то приличное, раздваиваясь на середине и истончаясь в тонкие линии, в волосинку шириной, к концу. Непослушные, жесткие, криво обрезанные волосы достаточно трудно поддавались расческе, поэтому последние часто и ломались, за что мне неизменно доставалось от Патриции. Нет, в целом, я не была некрасивой или даже уродливой. Я просто не была похожа на девочку. Я могла сойти за милого мальчика, если строила на своей физиономии нечто похожее, за обычного пацаненка с улицы, особенно если натягивала на голову хоть какой-то головной убор. Девочку во мне видела только старая бабка с соседней улицы и то только потому, что была слепой.       В один из таких обычных рабочих дней Патриция заявилась в порт, крикнула что-то нелицеприятное в сторону смотрителя и немыслимой для ее костлявого тела силой оттащила куда-то в переплетение переулков. Остановились мы только через десять минут непрерывного бега. Я тогда едва не орала на нее. Все-таки я и так была не на очень хорошем счету из-за постоянных драк и непомерного гонора, а после подобной выходки меня и вовсе могли вышвырнуть, стоит мне только заявиться в порт.       На слова о том, что вообще-то жрем мы на мои деньги, Патриция как-то резко дернулась и посмотрела на меня тем самым маниакальным взглядом, означающим очередной приход ее безумия. Я уже намеревалась дать деру. В то время я все чаще стала так делала. И у меня не появлялось непреодолимой жажды спалить все к чертям и Патриция успевала остыть.       Но в тот раз она мертвой хваткой вцепилась в мои плечи и буквально пропела о том, чтобы я зажгла огонь. К слову, перед Патрицией я успела засветиться с пламенем уже два дня как. И те самые два дня я провела вся на нервах, уверенная, что сумасшедшая женщина обязательно что-то выкинет. В первую ночь я даже спрятала все столовые приборы, которые у нас были, и не смыкала глаз до самого утра. Однако Патриция оставалась вполне адекватной и даже была несколько спокойнее, чем обычно. И я уже начала думать, что все обошлось.       Всего мгновение я пробыла в прострации, но этого мгновения хватило, чтобы действующих лиц прибавилось. Откуда ни возьмись прямо рядом с нами появился еще не пожилой, но все же дедок с глазами настолько острыми и цепкими, что внутренние инстинкты выпестованные мной за несколько лет жизни в этом мире буквально орали благим матом о том, что мне лучше бежать, а если бежать не получиться, то лучше сдохнуть сразу.       Тогда я еще не понимала, что передо мной стоял Девятый Вонгола, что в тот момент решалась моя судьба, что в то мгновение, когда его карие глаза налились насыщенным янтарным светом, моя смерть дышала мне буквально в затылок.       В тот момент мои руки просто вспыхнули сверхновой, пока моя окаменевшая физиономия выдавала полнейшее безразличие. Ох, как я в тот момент хотела, чтобы и мне самой было так же безразлично на всё происходящее.       — Это ваш сын. Его зовут Занзас. Вы видели его пламя! — восторженно лепетала Патриция. А я смотрела в глаза этому человеку и не могла понять совершенно ничего из той мешанины эмоций, промелькнувших за краткое мгновение у него в глазах. Я еще не знала, что уйду вместе с ним, но уже предчувствовала очередные проблемы, которые на меня свалятся благодаря этому эпизоду.

***

      С того момента и до самого своего поступления в школу юных мафиози я провела, сидя на пороховой бочке. В частности пороха в ту самую бочку я сама подбросила ни мало, хотя и наибольшую долю мне обеспечил этот старик и все его окружение.       Первым делом после того, как нас привезли в огромный особняк черт его знает какой эпохи, меня споро протащили по всему медицинскому блоку и, на мой далеко не скромный взгляд, проверили даже на наличие блох. Не знаю, нашли ли они их там, но более чем уверена, что в ходе проверки с меня раза четыре взяли анализы на проверку отцовства того самого старика, хотя в наши родственные связи не верила даже я. К слову, на той самой проверки меня и раскрыли в качестве представителя женского пола.       На вздернутую явно в насмешке бровь своего провожатого-надзирателя я нисколько не стесняясь продемонстрировала ему ловкость рук и комбинацию из одного пальца. После чего, думаю, он возненавидел меня примерно так же, как и я его. Когда вечером мою изрядно похорошевшую после тщательной помывки и в новеньких обновках тушку продемонстрировали Девятому, тот только удовлетворительно кивнул и легким взмахом руки выпроводил всех из кабинета.       Не знаю уж чего на тот момент добивался старик, уверить ли в наше родство меня или имел какие-нибудь скрытые мотивы, но пропесочили меня на тему того, что я такая бедная и несчастная была вынуждена столько страдать, но теперь я вернулась в лоно семьи и смогу стать достойным членом общества. И что ему так жаль, что он не мог забрать меня раньше. Не знаю уж что меня остановило от откровенной насмешки над словами, как оказалось, Тимотео, но я думаю, зря я тогда сдержалась, надо было сразу плюнуть этому ублюдку в лицо. Вряд ли бы моя жизнь в таком случае продлилась бы долго, но совесть тогда моя была бы чиста. Впрочем, тогда я этого не сдала, а только сжала кулаки и сверлила «доброго дедушку» яростным взглядом.       По окончании вдохновенной речи, Тимотео поманил меня куда-то в коридор, после чего мы оказались в шикарной гостиной, отделанной в приятных светлых тонах. Именно после жизни в особняке Вонголы я более никогда не выносила в интерьере светлые цвета.       В помещении оказалось несколько молодых мужчин вполне себе приятной наружности, с мягкими и полными почтения улыбками. Будто предчувствуя эту картину, блевать мне захотелось еще на подходе. Так вот в гостиной Девятый чинно сложил мне руки на плечи и представил новоявленной семье, как совершенно неожиданно обнаружившегося сына.       Стоило мне только услышать подобную формулировку, я мгновенно напряглась, но руки на моих плечах до этого мягко меня поглаживающие внезапно сжались с такой силой, что я едва не вскрикнула от пронзившей меня боли. Однако я сдержалась, опустив голову, чтобы за моей длинной челкой никто не увидел моей перекошенной физиономии.       Новоявленные братцы подивились моей воспитанности, похлопали меня по плечам, высказав что-то о том, что я всегда могу обратиться к ним за помощью и удалились восвояси.       Я, если честно, еще с того самого момента, как только увидела свою новую одежду, поняла, что грядет что-то, что мне очень не понравится, но тогда я даже не думала, что эта чертова игра в переодевания будет преследовать меня едва ли не всю жизнь. А тогда, стоя перед стариком с все также опущенной головой, я физически чувствовала, как он получает удовольствие от всего происходящего. На мой сверлящий взгляд он только недоуменно вопросил, все ли в порядке. Да, все было в порядке, за исключением того, что меня заставили играть в какую-то игру, только забыли объяснить правила. Но я смолчала тогда, кивнула только, мол все хорошо и отправилась по направлению к выходу.       На своей сведенной судорогой спине я чувствовала изучающий взгляд старика. Этот самый взгляд я ощущала на себе почти постоянно. Даже во сне мне мерещилось, что этот человек стоит у кровати и смотрит.       В особняке передо мной лебезили горничный, строили доброжелательные мины все кому ни попадя. Каждый пришлый гость в обязательном порядке, будто их специально всех натаскивали, склонялся в подобострастном поклоне и все пытался узнать все ли у меня хорошо.       У меня было все отлично за исключением того, что меня нервировали чужие взгляды, шепотки по углам доносили до меня слухи об появившемся из ниоткуда ублюдке, что норовит прибрать к рукам чужое состояние, а милые и любезные братья, стоило только повернуться к ним спиной ядовитыми змеями шипели мне в ухо, чтобы я не смела даже дергаться в сторону их наследства.       Да, грызня за престолонаследие была страшная. И я бы даже испугалась, если бы не воспитанная во мне Патрицией уверенность, что Десятым боссом Вонголы буду я. Я была в этом уверена, когда поворачивалась к ним спиной. Этакий вызов: «Смотрите, вы стоите позади меня и даже не имеете права всадить мне нож между лопаток».       Я знала, что я сильнее и достойнее их всех вместе взятый, когда показывала лучшие результаты, достигала невозможно в том возрасте, в котором была. Я была лучшей и окружающие были вынуждены признать, что я была выше их. Вскоре слухи прекратились.       Впрочем, ожесточенная борьба за место под солнцем среди незадачливых родственников продолжалась с двойным упорством. Не знаю, чем Тимотео так веселила эта крысиная возня, во мне она вызвала только брезгливое отвращение, но Девятый явно получал наслаждение от того, что его настоящие сыновья из раза в раз оказываются по уши в дерьме, стоит на горизонте замаячить мне. Я не мешала игре и даже в чем-то подыгрывала. Какой бы самооценкой я не обладала и какой бы наглости не имела, я точно знала, что на тот момент я была слабее и стоило бы мне сделать хоть один неверный шаг и меня бы пропустили через такие адовые муки, что мне и не снилось.       И тем не менее я помнила, кто в итоге должен выйти победителем. Именно поэтому своим основным противником я считала не сыновей Тимотео, а его самого. Ему это знание тоже, как мне казалось, приносило удовольствие.       Однако это знание иногда заставляло меня допускать пусть и не фатальные, но все же, слишком опасные для моего положения ошибки. Так, буквально за несколько месяцев до отправки в ту самую мафиозную школу, о которой я грезила, как о возможности перевести дыхание хотя бы на пару мгновений, я облажалась по полной. Не знаю, что конкретно Массимо понадобилось в тот злосчастный вечер в медицинском блоке, но мне тогда залечивали рваную рану на боку. И, естественно, это ублюдок не нашел время лучше, чем тот момент, когда я натягивала на себя новую форму.       Вообще, все трое сыновей Девятого были несколько неоднозначными личностями. Старший — Федерико, слепо следующий идеалам собственного отца, был удивительно молчалив, если дело касалось оказывающихся в неприятностях братьев. И хотя я достоверно могу сказать, что Девятый о большинстве этих тайн знал едва ли не до того, как те произошли, но какой-то процент удавалось утаивать.       Энрико, как мне удалось узнать много позже, оказался предателем и отца на дух не переносил, хотя ни словом, ни делом упрекнуть его было нельзя, актером он был хорошим. Правда, он был уверен, что я, став следующим боссом, буду еще хуже, чем нынешний. К тому же я не была ему родной кровью, поэтому прощать мне те глупости, которые совершались его братьями, он не мог. Ненавидел он меня так же самозабвенно, как и собственного отца.       Но самой поганой тварью оказался младшенький, потому что оказался чертовым извращенцем и не боялся пользоваться ни именем семьи, ни деньгами той же семьи. Много лет я не могла понять, что же удерживало Девятого о того, чтобы отречься этого мусора. К сожалению, много позже, это знание доставило мне слишком много проблем.       Так вот, едва успев натянуть на себя рубашку, я услышала приглушенные шаги. Это не сильно меня взволновало на тот момент, хотя и инстинктивно выхватила пистолет. И как оказалось не зря. Потому что с порога на меня взирала удивленная рожа будущего педофила.       Ранее за Массимо не наблюдалось подобной тяги к маленьким девочкам, да и временами появляющиеся служанки шестнадцатилетнего возраста оставались целыми и невредимыми после встречи с этим уродом. Что не касалось тех, кому уже исполнилось восемнадцать. Вот тех он мог зажать в любом углу не стесняясь кого-либо. Но, видимо, щелкнуло у того что-то в тупой башке, а собственная гордыня голову подняла. Потому что талантливого парня терпеть еще получалось, а вот зарвавшуюся девку уже нет.       К слову за весь период правления Ноно к женщинам-мафиози стали относится значительно хуже, чем было ранее. И хотя женщина в большинстве случаев не ассоциировалась с кем-то достаточно сильным в любые времена, но именно в этот период общее мнение ухудшилось. Политика Вонголы и альянса, подконтрольного главной семье, значительно давила на мнение остальных семей и, как следствие, многие представительницы слабого пола были вынуждены искать себе другую деятельность.       Поэтому мое такое поведение и задело тонкую натуру помешанного на сексе мусора. В целом, с того момента меня пытались затащить в постель любыми способами, на которые только расщедрилась извращенная фантазия больного мужика. И не сказать бы, что я с успехом от него отбивалась. Не обладая тем опытом, который как-никак, но был заработан младшим Вонголой, я периодически оказывалась прижата к какой-либо стене, прикована наручниками к любой из имеющейся в доступности мебели или была облапана. Однако, я все еще была лучшей, поэтому с той же периодичностью ломала как самого Массимо, так и окружающую обстановку.       В тринадцать я должна была пойти в мафиозную школу. Я тогда еще не знала, зачем нужна эта школа, если основные знания о мафиозном мире мне давались и так. К слову, о знаниях. В мои уроки по мимо основных предметов, предполагающий общее развитие, были включены занятия из области аристократии, что-то вроде этикета, риторики, танцев; мафиозные реалии — история, теория пламени, основы поведения в мафиозной среде; а также физическая подготовка. Вот что мне на самом деле приносило удовольствие, это часами отрабатывать удары в спортивном зале. Но моим наваждением, идеей фикс стали пистолеты. Я брала в руки оружие едва ли не чаще чем писчие принадлежности или столовые приборы. Я даже спала с особо мне понравившимся оружием. Я была очарована красотой линий и филигранностью работы.       Как уже говорилось ранее, я не выносила ножей, и как следствие, мечей, катан и прочего тоже. Поэтому спустя какое-то время, когда я освоилась с пистолетами, и мне предложили взять в руки меч, я прострелила советчику плечо. После чего у меня состоялся серьезный разговор с Тимотео о том, что стоит быть сдержаннее. Я тогда пообещала прострелить очередному предложившему мне подобную чушь голову.       В следующий же вечер я стояла перед изрядно потрепанным мужчиной средних лет с приказом застрелить его. Приказ я выполнила даже не поморщившись, даже дождалась пока тело вытащат из помещения. Пару раз для наглядности зевнула от скуки. И даже вытерпела изучающие взгляды за ужином, который должен был пройти часа на три раньше.       Наверное, меня проверяли на прочность, стрессоустойчивость или что-то там еще. Мне тогда было плевать. Еще с первого своего почти сознательного причинения вреда, когда сломала пополам пацаненку руку, я научилась отбрасывать свои моральные принципы и охватывающий меня ужас куда-то на закорки сознания.       Это потом где-нибудь в тихом уголке я могла позволить себе вперить стеклянный взгляд в стенку и проматывать на повторе все то безумие, что я творила. Именно это я и сделала, сидя на дне ванны, под обжигающими струями воды, и не сводя совершенно пустого взгляда с узорчатой плитки.       На следующее утро я была полна язвительности и ненависти ко всему окружающему как и обычно. И ночью меня даже не мучали кошмары. Их я тоже пережила к тому моменту уже два года как.       Так вот в тринадцать, уже будучи в состоянии гормонального бунта, когда цветет махровым цветом максимализм, а тебя самого бросает из крайности в крайность, я должна была оказаться в школе для малолетних убийц с такими же проблемами, как у меня. Только в моем случае все ухудшалось тем, что никто не должен был понять, что каждый месяц я превращаюсь в бешеную истеричку, уничтожающую собственным пламенем все в радиусе пятидесяти метров, по причине критических дней, явление которых для моего настоящего пола совершенно естественно, в отличии от того, который мне указал старик.       На тот момент из-за подобных истерик я трижды разносила зал, дважды западное крыло, в котором была расположена моя спальня, и бесчисленное количество раз выделенную специально для меня столовую. Потому что в период месячных я даже любимый всей моей черной душой стейк была готова ненавидеть, потому что мне совершенно переставал нравиться его вкус.       В общем, ничего удивительного, что за свои выходки я получила вагон и маленькую тележку поручений, которые должна была выполнить до окончания обучения, среди который условия на сокрытие своей половой принадлежности. И я на тот момент была даже не против скрывать свой пол. Во-первых, я привыкла, а во-вторых, я уже успела понять, насколько удобно в мафиозном мире быть мужчиной, да и чего уж таить, после такого количества времени, я, кажется, получила очередное психическое отклонение. Во всяком случае, я восприняла этот приказ как само собой разумеющееся.       Самым сложным оказалось выплатить образовавшийся из-за погромов долг. Я, будучи к тому моменту уже имевшим имя киллером, не видела проблему, пока мне не сказали, что в правилах школы четко прописано, что все доходы по заданиям получаемым учениками, уходят на оплату обучения и ни один ученик не имеет права брать дела на стороне или утаивать свои доходы от администрации.       На эмоциях я тогда подожгла ручки кресла, в котором сидела, на что Девятый мне мило сообщил, что благородно не станет записывать этот небольшой срыв в мой долг, и, вообще-то, он не раз повторял, что нужно быть сдержаннее. Сбрасывая напряжения после того разговора, я едва не сожгла очередного отброса в пепел.       А на следующее утро я уже ехала в дорогой иномарке навстречу самым тяжелым трем годам своей жизни. И когда я говорю самым тяжелым, я не вру и не лукавлю, даже учитывая уже проведенные мной в особняке Вонгола время и будущие мои злоключения. На входе в огромное, богато отделанное здание меня встретила тогда мгновенно взбесившая меня женщина средних лет в черном, приталенном брючном костюме. Не прикрытый даже формально у нее на бедре висел расписанный кинжал, единственный взгляд на который вызвал во мне очередной порыв ненависти. Женщина, кажется даже не обратила на это внимание. Она что-то сказала в передатчик, висевший у нее в ухе, и попросила следовать за собой.       В полной тишине она привела меня к двери с моим именем и, сунув в руки какой-то листочек мгновенно удалилась. Естественно, охваченная бешенством, я его тогда спалила. И нет, я не жалела о своем поступке ни мгновение, потому что я все еще была фаталистом и тщеславие взращенное во мне руками Патриции и старика не позволяло мне жалеть о содеянном. Хотя я и получила первую свою взбучку, когда не явилась на утреннее построение.       Честное слово, я тогда чувствовала будто в армию попала. К слову, почти все так и оказалось. Нас должны были научить дисциплине, приучить беспрекословно следовать приказу вышестоящего в иерархии и не дать сдохнуть в процессе особо важным шишкам. Наверное, большинство нападений на меня не произошло именно потому, что я была включена в эту элиту. Хотя никто не отменял существования дуэльного зала, где ты с полного одобрения администрации мог истязать другого ученика. А что тот не дотянул до больничного крыла, так это уже не твоя вина, не ты же убил беднягу.       Я разнесла дуэльный зал тремя выстрелами со специально подогнанными под меня пистолетами с эмблемой «Х». Я была чудовищно сильна и моя гордыня позволяла мне творить все, что заблагорассудится. Все-таки в школьные правила не был включен пункт, что причиненный имуществу вред оплачивается из кармана ученика, чем я и беззастенчиво пользовалась.       О да, я была невыносима, ненавистна и страшна. И мне нравилось.       Я встала во главе класса на третий день, во главе курса через неделю, заставила себя слушать второй курс через три месяца, а уже в следующем полугодии каждый в этой школе знал, что слова Занзаса Скайрини не подлежат обсуждению.       Однако самый большой конфликт у меня был именно с администрацией. Потому что мне все еще надо было скрывать свой пол, мне все еще надо было заработать денег, а именно получать заказы и покидать пределы интерната и не быть при этом пойманой. И да, я нарушала каждое третье правило этой чертовой школы, за что неизменно оказывалась наказана.       О, список всевозможных наказаний в этой школе просто изобиловал: начиная от психологического подавления и заканчивая физическими ухищрениями. Напомню, что я была элитой, поэтому многие наказания для меня были неприемлемыми, что, вообще-то, не мешало учителям и администрации подходить к моим истязаниям творчески. И я все-таки не была нормальной даже с учетом того, что состояла в мафии. Многие наказания, в принципе, не воспринимались мной таковыми.       А тем временем меня могли сопровождать динамит, яды, а уж когда узнали о моем нервном отношении к колющим предметам, то вообще разошлись на полную катушку. Я узнала, что такое пытки и как их применять, некоторые даже почувствовала на себя. Я проходила и проводила допросы, исход которых влиял на десятки, сотни человек. Мои тренировки основывались только на смертельном исходе в случае, если я ошибусь. Ко мне даже приставили группу мальцов, за действие и жизнь которых я должна была отвечать головой.       Я ненавидела весь этот мусор вокруг меня. Все они были ничтожны и слабы, а их попытки меня сломать смешны после всего того, что я уже успела увидеть и сделать, но они делали меня сильнее, и с каждым новым эпизодом я представляла, как становлюсь на ступеньку выше к своей цели. Я отчаянно верила, что после окончания этой школы пройдет не так уж и много времени прежде, чем я стану во главе Вонголы.       Мне было четырнадцать, когда я впервые встретила Скуало.       Каждые полгода студенты мафиозной школы должны участвовать во встречах членов мафиозного мира, чтобы продемонстрировать свои умения и навыки, показать новообразованные связи и, в принципе, показать себя. Подобные вечера я ненавидела так, что временами глаза мне заливала кровавая пелена. Да и спустя года эти сборища напыщенных индюков вызывает во мне стремления перестрелять всех пока не поздно.       Мне было четырнадцать, у меня был третий размер груди, который я вынуждена была стягивать до нулевого, что мешало мне нормально дышать. У меня были проблемы с контролем. Я ненавидела всех вокруг. И мне очень хотелось, как и крутящиеся поблизости дамочки, выглядеть сногсшибательно в каком-нибудь вечернем платье ведущего модельера.       Да, меня все еще устраивало то, что все вокруг воспринимают меня, как парня. Нет, я не хотела заводить отношение, покорять мужские сердца, кошельки и так далее по списку. Я просто хотела красивое платье, и чтобы мне нравилось, как оно бы на мне смотрелось. Все. Ничего более. Было бы вообще прекрасно, если бы еще и народу вокруг никого не было.       Так как к тому моменты я уже неплохо начала прикладываться к бутылке, ибо на всех отморозков никаких нервных клеток не хватит, а так есть шанс не заметить отбросов, то я еще и отчаянно хотела выпить. Нет, пьянеть в полном понимании этого слова, я не пьянела, да и в будущем вообще разучилась это делать, но картина в глазах начинала расплываться, а легкий шум голове позволял отключиться от извечного раздражения, что не мешало мне вслушиваться в каждый отдельных шорох дабы не потерять бдительность. С мусора вокруг станется испытать роль самоубийц и подлезть под руку.       Но так как очередное распоряжение Тимотео о запрете на алкоголь нагнало меня буквально на пороге огромного зала, то я была зла, чертовски зла. И да, меня бесило скопище лизоблюдов, что неизменно находили меня в толпе и увещевали, как они меня уважают, как я сильна и не хочу ли я в будущем видеть их в качестве союзников. Я их и тогда видеть не хотела, а в будущем и подавно, поэтому отправляла в далекое нецензурное путешествие. К моему великому сожалению, остальные отбросы почему-то на свой счет это не принимали.       Так вот, я встретилась со Скуало, когда мне было четырнадцать. Степень моего бешенства к тому моменту проходила по тонкой грани между «терпение, тупой мусор просто не понимает» и «убью всех, мать вашу». Когда ко мне подошел он, я думала разнесу ему череп, если он хоть слово скажет о союзе или даже просто расплывется в благожелательной улыбке.       Однако все пошло не так, когда оскалившись словно перед смертельным ударом, этот парень спросил, хрен ли я еще никого не грохнула. По-моему, на моей физиономии тогда пробежал такой знак вопроса, что ни в сказке сказать, ни пером описать. По крайней мере ржал Супербиа так же громко, как если бы это было действительно так. Я честно дождалась пока он посмеется, а потом пробила под дых с фразой, что тот будет первым.       Это должно было раз и навсегда отвадить придурка от меня. Ах, если бы я тогда знала, что этот парень где-то глубоко в душе мазохист, то была бы помягче, и он бы сам ушел, а так нет отдышался, привалившись к стеночке, снова оскалился, назвался и стоял довольный, на меня смотрел. Мне очень тогда хотелось у виска покрутить. И я бы даже так и сделала, если бы краем глаза не заметила, что за меня это сделал кто-то особо любопытный, не сводивший с моей мрачной фигуры взгляда весь вечер.       Дабы не повторяться я бросила ему свое имя и снова отключилась от окружающего мира. Фокус не прошел, Скуало не отходил от моей тушки весь оставшийся вечер. Впрочем, пока тот стоял рядом, меня никто не трогал. Так как меня все устраивало, отгонять парня я и не думала. Зря, наверно.       В общем, с тех самых пор любой подобный вечер проходил в компании Скуало. Он стоял рядом. Мы молчали. Меня никто не трогал. Идиллия. Если бы я этого урода на одном из заданий не повстречала. Как оказалось он мотался по свету в поисках своего собственного стиля, и, вообще говоря, он мечник. Мой огненный залп прошел в трех сантиметрах от его увильнувшей в последний момент физиономии. Драка тогда у нас получилась славная. Я, будучи полностью удовлетворенной, решила даже не добивать придурка.       И, наверное, с того самого момента все полетело в задницу. Потому что сразу после моего судьбоносного решения на мою бедную, не подготовленную к общению с окружающими голову посыпались встречи с людьми, которые в будущем станут моей семьей и ради которых я буду убивать, но на тот момент мне сильно не хотелось иметь хоть какие-нибудь привязанности. В общем, отпугивала я этот мусор как могла, ни ярости, ни пламени на них не жалела. Мусор оказался тупым и не понимал.       Следующей за Скуало встречей, оказалась встреча с Луссурией. Ну кто бы мог подумать, что чертов фрик, явно проявляющий интерес к мальчикам, желательно крепко связанным или и вовсе мертвым, окажется до кучи излишне прозорливым. Он оказался первым и единственным мусором, кто сам догадался о том, к какому полу я на самом деле принадлежу. Не знаю, уж что он там во мне разглядел своими подернутыми поволокой, будто у незрячих, глазами, но к концу задания я наслушалась столько трепа, что меня вообще удивляет, как я его не убила, хотя стреляла в его сторону со смертельной периодичностью. На следующей недели мне доставили посылку с комплектом белья точно по моему размеру. Ублюдка я выслеживала два месяца, во время которых наткнулась на Леви-а-тана, но об этом потом.       К моменту когда я его нашла тот уже основательно подпортил жизнь одному мафиозному клану и тот подпортил жизнь ему, грохнув какого-то мелкого родственника, к которому был крепко привязан Луссурия. С того самого момента и потекла у него крыша на мертвых мужиков и насилие, хотя по природе тот должен был стать добрым весельчаком. Не стал, но не растраченную любвеобильность девать куда-то надо было, а тут я. Раз выстрел, два выстрел и нет семейки, до которой он все никак не мог добраться, а мне за это ничего, потому что Вонгола к тому моменту уже успела назначить той семейке вендетту и все, вообще-то, было по закону мафии. Короче говоря, я оказалась не в то время и не в том месте.       И хотя я никогда в жизни не признавалась и не признаюсь в этом, но вкус у Луссурии действительно есть и то белье, которое он мне до сих пор отправляет мне действительно нравится. Но все равно грохну, чертов мусор.       Так я, совершенно наплевательски относящаяся к своей роли в качестве небесного элемента, пропустила привязку двух атрибутов. Трех если быть точным. Третьего я подобрала случайно и мне вообще просто нужен был лишний мусор, которым в случае необходимости я могла бы прикрыться.       Очередная моя вылазка оказалась очень горячей даже для меня и по ее окончании я еще неделю не вставала с постели, отправляя всех и каждого, кто меня потревожит в далекие нецензурные дали. О да, мужик, почувствовавший в моем появление божественное проведение и осознавший собственную значимость для вселенского уровня в служении мне, оказался очень кстати, пока мое царское величество не осознало, что собственный слуга это, конечно, круто, но очень раздражающе. Бесил он меня нещадно. Но такого феерического идиота, который даже от пущенного в лоб пули не соглашается увернуться, потому что «босс так решил», я в жизни еще не встречала. Не убила его только из жалости, ну может еще потому что его поведение тешило мое самолюбие.       Да, я летела в самое дно и мне нравилось его отношение ко мне. Леви-а-тан не лебезил, не требовал от меня чего-то, не лгал и не строил козни за моей спиной. Он просто меня обожествлял. И снова повторюсь, да, мне это нравилось и да, своей настойчивостью он меня бесил.       Судьбоносная встреча двух прилипших как банный лист ко мне отбросов показала, что идиотизм заразен. Потому что уже по прошествии двух минут с начала их боя, я лицезрела как один зачитывает мне оды, а другой строит серьезную мину и очень старается не ржать. Тогда я впервые разбила о голову Скуало стакан. Его перекошенная физиономия стала для меня просто бальзамом на душу, а какие он нецензурные обороты использовал, выковыривая осколки из шевелюры, я едва не зааплодировала. К счастью сдержалась.       На встречи между Луссурией и с остальным мусором я не была и быть не собиралась, узнав о встрече постфактум из записки в очередном подарке гейского придурка, в котором он выражал надежду, что остальные хранители будут такими же милашками. На нервах я сожгла дверь в ванную, ну и часть стены, в которую та была встроена.       Третий год в мафиозной школе я проводить наотрез отказалась. Чего именно хотел добиться своим согласием Тимотео, я так и не поняла, но от косых взглядов я воздержалась, хватало и того, что я, совсем потеряв остатки здравого смысла от собственной вседозволенности, не сдерживала свой язык и не отбирала выражение в разговоре с тем, с кем следовало бы. К тому же неофициально уже ходили слухи, о том что старший из братьев может оказаться подвинут более перспективным мальчишкой. Я была так близка к своей цели, так непозволительно беспечна. Я в очередной раз принялась мечтать, абсолютно потеряв бдительность.       В мои пятнадцать я познакомилась с Бельфегором и Маммоном. Первого на своем горбу притащил Скуало, которому я в итоге и сказала, воспитывать психопата самостоятельно, а второй пришел сам. Требовал деньги, ворчал что-то о том, что ему не платят, а на слова о том, чтобы катился, никто его здесь не держит, только фыркал что-то о неблагодарных детях и растворялся в своем тумане, чтобы вскоре появиться для очередной промывки мозгов на тему, что его время стоит больших денег. Наверное, что-то там за моей спиной Скуало всему тому сброду наговаривал, потому что терпеть такое к себе отношение могли только сам Скуало, потому что мазохист, и Леви-а-тан, потому что я в его глазах едва ли не причина существования этого мира.       Вскоре, благодаря цирку, периодически устраиваемому моими новоявленными Хранителями, я пришла к выводу, что пусть придурки живут, лишь бы мне не мешали. Так и повелось. А через три месяца после моего шестнадцатого дня рождения я встала во главе Варии, когда Тира исполосовал в фарш Скуало.       Я уже говорила, что крупно облажалась, когда уверовала в собственную безоговорочную победу над Тимотео? Так я повторюсь, потому что дальше под, как я поняла позднее, искусственно во мне поддерживаемом состоянии постоянной эмоциональной напряженности, я словно послушная марионетка следовала плану старика.       Мне позволили найти дневник Девятого, где тот рассказывал о моем настоящем происхождении и вполне себе существующем родстве с самим Тимотео. Не удивительно, что я спалила эту книжицу едва только закончила читать первые пару страниц. Наверное, Девятый думал, что сможет привязать меня к Вонголе, если я узнаю о своей к ней кровной принадлежности.       Однако моим отцом оказался Массимо. Ублюдок, изнасиловавший меня через неделю, после того, как я узнала о нашем родстве. Этот моральный урод устал действовать своими руками и обратился к тем, кто умел пользоваться мозгами. Меня усыпили прицельным ударом в шею. Я даже дернуться не успела, отвлеченная чьей-то иллюзией, а проснулась уже раздетая и связанная. А на попытку сжечь все к чертям, мне любезно сообщили о такой вещи, как поглотитель. Я не могла двинуться и не могла защищаться. Это был конец. Я когда-то размышляла о том, почему меня не трахнули те мелкие сошки за своего поганца брата. В те долгие часы издевательств я жалела, что они этого не сделали. Было все так же больно, но это не принесло бы больному ублюдку такое удовольствие.       Когда все закончилось, меня бросили в той же комнате и в том же виде. А потом Федерико отправил своих людей прибирать за глупым братцем. Удивленные до крайности моим видом и полом подчиненные даже не подумали о том, что я убью их всех, как только мои руки окажутся свободны.       Впервые с момента, как на моем теле появился первый шрам, я не испытывала ненависти. Опустошенная и истерзанная я стягивала с чужих тел шмотки, покидала особняк, ехала до штаба Варии, смотрела на рядовых и офицеров и не видела ничего. Даже не слышала крики удивленных Хранителей. Ну конечно, не каждый же день удается узнать, что твой босс женщина, и ее кто-то хорошенько поимел.       А наутро я сообщила, что мы готовим переворот.       Я даже сейчас, спустя долгое время, помню какими словами меня крыл Скуало, объясняя, как глупо я поступаю, но я тогда все еще не слышала ничего. Зато с каждой секундой я ощущала как внутри разгорается привычная и родная ненависть. Никогда более в жизни я не ощущала такой всепоглощающей, застилающей глаза и толкающей на самые безумные поступки ненависти. Я желала свершить суд даже если мой бред оттолкнет от меня всех. Впрочем, офицеры и вся Вария в целом все же пошли за мной устраивать этот чертов переворот.       Ну и, конечно, нас разбили на раз-два.       Да, мы изрядно потрепали Тимотео, его Хранителей, да и сам штаб в принципе, но постановка же должна выглядеть правдиво. Только вот не удержался старик, каркнул мне, что надо быть сдержаннее, перед тем как лед сковал меня на мучительно долгие восемь лет. Но я запомнила. И будучи во льду, выжгла на собственной подкорке эту чистую ненависть. Я тогда думала, что, сойдя с ума, все равно буду помнить, кого следует убить первым.       Иронично, конечно, но оказывается Тимотео на тот момент действительно не знал, что успел сделать его глупый младший сын. Он всерьез думал, что я просто вознамерилась захватить власть силой. И страшно огорчился тем, что я не оценила кровную связь между нами. А потом он узнал о том, что же произошло на самом деле. И череда нелепых случайностей убила всех его детей.       Как позже выяснилось, младшего он отправил на тот свет сам, отдав своим людям приказ. Средний неудачно засветился с передачей информации враждебной семье, а старший со своим неуемным стремлением быть ближе к отцу и его делам узнал о том, о чем знать ему не стоило. Так и погибли. По глупости.       Пока я была в Колыбели, — название мне после как-то смущаясь поведал Скуало, я тогда от души посмеялась, — я смогла пройти все стадии принятия.       И да, первое время я яростно отрицала то, что меня смогли обвести вокруг пальца. Я уже говорила, что была излишне самонадеянной и отказывалась признавать, что хоть и имела колоссальную силу на тот момент, но сравниться с опытом и профессионализмом не могла. Тот период времени я почти не помню, потому что провела в некотором полубезумном состоянии, пытаясь не то уничтожить ледяную клетку, не то докричаться до кого-то.       За отрицанием пришел гнев. Я была полна ненависти, обиды и горечи. Самое яростное сопротивление прошло. Я строила коварные планы, выдумывала самые изощренные пытки, представляла, какой триумф я испытаю, когда пущу Массимо и его отцу пулю в лоб. Меня переполняло радостное воодушевление. Я знала, что надо подождать еще совсем немного перед тем, как все мои планы придут в исполнение.       К слову, за тот промежуток времени я хоть и часто вспоминала своих Хранителей, но даже не задумывалась, что на самом деле сейчас с ними происходит. До моего невменяемого сознание тогда не доходило, что за мои ошибки будут расплачиваться они. Ну да, на тот момент для меня важным казалось только смерть сына Девятого, его самого и овладение реликвией семьи, как символом власти.       На самом деле, в тот период времени я считала, что если заполучу эту проклятую власть над Вонголой, то я больше никогда не буду слабой и беззащитной. Больше никто не сможет иметь надо мной власть.       А парни на тот момент были вынуждены буквально выживать. Будучи под неусыпным контролем Вонголы с перерезанным источником дохода, без половины боевой мощи, которая издохла в процессе зачистки, обезглавленные — ребята тащили на себе скопище убийц.       Я, честно говоря, даже получив кресло босса Варии, не особенно занималась делами босса. В некоторые детали я даже не могла вникнуть. Не могла и не хотела, потому что бумажная волокита, свалившаяся на мою шею из-за смены главы специального отряда убийц, отвлекала меня от выпивки, планах на Вонголу и упованием собственной значимостью. Так что я была боссом только формально, дела на самом деле вел Скуало.       Будучи далеко не дураком, обладая логическим складом ума и чуйкой в управленческих делах, он схватывал на лету все то, чему его никто и никогда не учил. Я даже иногда завидовала, когда нисходила своим вниманием до всех остальных. Зачем он мне отдал кресло босса, если сам с такой легкостью мог его занять, я много позже совершенно отказывалась понимать. И чихать я хотела на ту самую клятву, которую он пафосно прокричал будучи далек от трезвого состояния. Как он вообще ее запомнил?       Так вот, парням действительно оказалось сложно. Как я после поняла, Тимотео не особенно то и желал оставлять членов Варии в живых, даже рядовых, которые едва успели пройти отбор, когда я возглавила отряд. Что он тогда такого увидел или понял я совершенно точно не знаю, но от полного уничтожения тот отказался, бросая моим людям возможность жить, как кусок мяса едва живой бродяжке. Сожрет и ладно, подавится, так и проблем меньше. Однако шанс на жизнь оказался единственной подачкой с его стороны.       Как мне после докладывали, да и я сама видела в отчетах, финансовые возможности семьи стремительно понижались. Выплачивать зарплату людям стало чертовски сложно, помещения без должной уборки и ремонта начинали становиться опасными. Хорошее оружие становилось достать все сложнее, а уход за уже имеющимся стал трудноисполнимым. Количество заказов, доставшихся семье за счет Вонголы, резко сократилось. А те что были или вели к летальному исходу или оказывались смешны до абсурдны.       Авторитет отряда в мафиозных кругах стал падать. Вария стремительно катилась к полному краху. Ребята, однако, покидать тонущий корабль отказались наотрез. К тому же не теряли надежды на то, что смогут найти тюрьму, где меня держат, и вытащить оттуда.       Я тем временем уже стала ловить себя на мысли, что что-то долго никто не приходит, чтобы освободить меня. Даже задумалась о том, не бросили ли меня загнивать здесь до смерти. Потом, правда, мне стало не до мыслей о мести и ненависти. Я все чаще стала осознавать, что я в ледяной тюрьме, не способная пошевелить и пальцем. Еще, почему-то, не сдохла от голода и холода. И меня явно не собираются выпускать.       С того самого момента как я четко осознала, что я в этой тюрьме на долгий-долгий срок, пошло время моего торга. Крича и вымаливая, угрожая и протестуя, я всем своим естеством желала освободиться. В какой-то момент я, как и когда-то давно, готова была стать хоть половой тряпкой в ногах Тимотео, если бы он вот прямо сейчас пришел и сделал бы что-то со всем этим неизменным пространством вокруг меня.       Да, достаточно быстро я стала осознавать, как тяжело мне было именно из-за неспособности двигаться или наблюдать за движением рядом со мной. Меня убивал этот покой и тишина. Я начинала слышать то, чего на самом деле не было, я видела образы, которые никогда бы даже вообразить себе не смогла. Я попеременно то видела дверь, что вывела бы меня из этого кошмара, то не могла ее себе представить. В какой-то момент со мной даже кто-то говорил. Предположительно, я говорила сама с собой.       Я терялась в днях, в своей голове, в этой оглушающей тишине. А потом пришла депрессия. Самый страшный для меня отрезок времени, потому что в одно мгновение я даже согласна была умереть. Даже не так. Я отчаянно этого хотела. Я снова с необъяснимым воодушевлением представляла смерть и муки. На этот раз свои. А потом я осознала, что боль, которая мерещится мне в бреду настоящая. Я, потеряв волю к свободе и жизни, более не вызывала огонь. А с каждой новой мыслью о смерти он уходил все глубже, засыпал все крепче. Раз не было сдерживающего фактора, который бы боролся со льдом и защищал мое тело от прямого контакта, то тюрьма стала истязать меня. Мне было чертовски холодно и больно. И мне было страшно. Тогда я действительно поняла, что я могу умереть. Умереть вот в этой ледяной клетке в очередной раз забитая и униженная.       Впервые еще с момента моего появления в этом мире я по-настоящему задумалась об этом. Я не размышляла о том, как я сюда попала, что именно предшествовало тому, как я открыла глаза в своем новом теле. Возможно ли, что в том мире я просто умерла и мне дали новый шанс. А может дело было в другом? И размышляя о том, что на самом деле не хочу умирать, я потянулась к Небу внутри меня.       И не почувствовала ничего.       Ужас, сковавший меня в тот миг, перекрыл даже страх смерти. Я отказывалась в это верить. О, какое же неописуемое счастье и облегчение я испытала, когда на очередной мой отчаянный крик что-то тихо, едва слышно, но отозвалось. Крохотная искра вспыхнула и мгновенно погасла. У меня снова появилась цель, ради которой имело смысл жить и бороться. С того момента я всеми силами пыталась более никогда не тушить пламя, хотя у меня и не всегда получалось.       Стадия принятия прошла как-то мимо меня. Просто в какой-то момент я осознала, что все закономерно. Во мне от радости тогда поднял голову фаталист, и я надолго окунулась в размышления о судьбе и человеческом предназначении. А потом я без вуали безумия и ненависти, — хотя я все еще хотела того убить, — подумала о Тимотео и его сыне. Хотя вру, последнего я желала убить все так же самозабвенно. И вот тогда я начала понимать, что поступила как самый настоящий, глупый, избалованный ребенок, которым злой взрослый просто воспользовался. У меня даже промелькнула мысль, что меня заточили в это ледяное пространство не просто так, что жизнь моя оказалась более выгодной, чем смерть. О, как я на тот момент была права. Но тогда мне показалось это очередным бредом, а действия Девятого имели под собой чисто садистские причины.       Я все еще был глупым ребенком и не задумывалась о том, что все происходящее в нашей жизни имеет свою цель. Я с мазохистским удовольствием рассматривала каждое свое действие и критиковала каждый свой шаг. Я была талантлива, сильна, обладала упорством и имела цель, только не видела дальше своего носа. Очередная вспышка гнева облегчения мне так и не принесла.       Как я уже говорила, я думала, что сойду с ума. В общем-то, именно это и происходило. Я периодически проваливалась куда-то в темноту, где встречалась со своей матерью из прошлого мира, но та только отворачивалась от меня, крича, что я превратилась в монстра. Что было явно не далеко от истины. В очередной раз я была вынуждена переосмыслить себя и свои действия. Из тех восьми лет я вынесла слишком много, для моей постепенно раскалывающейся психики. Не знаю, к счастью или нет, но все со мной произошедшее во время Колыбели я помнила достаточно хорошо. Возможно, забудь я это, а потом вспомни уже будучи совершенно восстановившейся, я бы снова полезла на амбразуру, но тогда уже действительно смертельно. С другой стороны то, что я помнила себя снова било по моей протекшей крыше.       После моего феерического освобождения ко мне вернулись кошмары, которых на утро я уже не помнила. У меня часто менялось настроение, а мой организм вообще перестал нормально функционировать. Ледяная клетка лишила меня возможности иметь детей. Не сказать, что я об этом сильно переживала, но что-то неприятное внутри скреблось. Я тогда думала, что и так прожив так много времени, строя из себя не пойми кого, я была лишена и того единственного, что еще связывало бы меня с женщиной.       Однако это оказалось не все.       Та единственная постельная сцена в моей жизни оказалась не без последствий. Колыбель и пламя остановили мое физическое развитие и убило то, что зародилось во мне. Я прожила восемь лет с гребанным трупом в собственном теле. Когда я увидела то кровавое месиво, что вылезло из меня, я едва не лишила себя жизни.       Не прошли бесследно восемь лет и для моих Хранителей. Хотя те и смогли вытянуть на себе Варию и даже приобрели статус независимости, пусть тот и был достаточно формальным, но они выросли. Времени моего заключения оказалось достаточно, чтобы Бельфегор из совсем еще маленького пацаненка вырос в бесящего меня до крайности подростка с таким опытом управлением подчиненными, который даже я не имела. Луссурия, итак имеющий медицинское образование, непрерывно повышал свои навыки и встал во главе медицинского блока. Леви-а-тан дорос до уровня мирового киллера, чего уж говорить о Скуало, который вообще все и всех тащил на себе. Чего стоили отросшие до поясницы патлы последнего, возвещавшей о данной мне клятве верности.       Каждый из парней приобрел привычки и навыки, которые первые время приводили меня в замешательство. Единственным, кто не изменял себе был Маммон, но тот, как я смела догадываться, вообще был Аркобалено, а у тех в принципе какие-то проблемы с телами и временем. Но даже он показался мне в первое мгновение каким-то совершенно другим. Я смотрела на этих людей и совершенно не понимала, что мне с ними делать, какого черта они вообще так выжидательно на меня смотрели? Я, уже осознав собственную ущербность, не могла позволить оставаться таким выдающимся людям со мной. Я была невыносимо далеко от них. На целых восемь лет. Я снова себя ненавидела.       Как я уже говорила, мое физическое состояние оставляло желать лучшего, что снова выводило меня из себя. С трагичной для бюджета периодичностью я на поводу у эмоций разносила все вокруг себя. Почти непрерывное использование пламени в Колыбели привело к тому, что мой резерв резко возрос, а контроль остался на прежнем уровне. Это тоже приносило мне гнев и ненависть, ведь я больше не могла свободно пользоваться тем, что являлось для меня самой жизнью, мной, самой моей сутью. И хотя пламя строится на воле и, по-идее, должно возрастать только с наработкой этого навыка, это предположение не совсем верно.       Ты можешь иметь безграничную силу воли и при этом не иметь атрибута, но также ты можешь быть совершенной тряпкой, но обладать достаточно мощным пламенем. Все, в основном, зависело от целей и эмоций, в которые ты вкладываешь свою волю. Среди эмоций у меня были только ненависть и гнев, причем такой насыщенности, которая не могла удержать в пределах моего тела, поэтому у меня часто случались спонтанные выбросы пламени.       Я была чертовой пороховой бочкой, с которой действительно не поймешь, рванет или обойдется.       В себя я пришла от слов о том, что Массимо мертв. Я в тот момент самозабвенно поливала руганью Леви-а-тана за то, что мне притащили курицу, хотя я совершенно точно просила говядину. Каким-то чудом все мои Хранители тогда оказались в моей комнате, а громкий голос Скуало обрушил в пространство оглушающую тишину. Я тогда оцепенела на какие-то жалкие мгновения, вспоминая в очередной раз ту роковую ночь. Наверное от меня ожидали взрыва эмоций, тотальных разрушений, да вообще хоть чего-нибудь. Перегорело.       Я знала уже к тому моменту, что Девятый не простил бы подобное. Массимо и так ходил по тонкой грани. И хотя Тимотео вел столь грубую политику против женщин, он был человеком с искаженным представлением заботы о них. И изнасилования, особенно внучки, особенно собственным отцом не простил бы никому. Легче не становилось, мне все еще хотелось разорвать обоих собственными руками, но это уже не имело должного смысла. А я сама была больна и слаба. На этом тема была закрыта, а я постепенно шла на поправку.       Пока нам качественно не слили информацию.       И всем мы прекрасно это понимали, в следствии чего все были свято уверены, что я тут же подорвусь и побегу проверять эту самую информацию. Но к тому моменту я уже поняла, что та цель, которую я себе установила в виду отсутствия других альтернатив, меня больше не устраивает. Поэтому только махнула рукой на известие о назначение в наследники какого-то пацаненка из Японии.       И черт дернул пойти на поводу у ни к месту проснувшегося любопытства и притащить себя и своих офицеров за полмира. И ведь все без задней мысли. Видно, наскучило однообразие и снова захотелось влезть в интриги старого ублюдка.       Я действительно хотела на него просто посмотреть. Понять, что же такого не было во мне или сыновьях Тимотео, но что есть в нем, что дало ему возможность стать Десятым. У меня не было намерений захватить власть. Да, я желала жестоко поквитаться с Девятым, но я уже не рвалась вперед, готовая дождаться подходящего момента.       Я только. Хотела. Посмотреть.       Посмотрела так, что на наши головы свалился Конфликт Колец.       Я помнила, как именно играет Девятый, поэтому ничего хорошего не ждала от всего этого цирка. Все же я к тому моменту еще не до конца восстановилась, иногда мое тело просто переставало меня слушаться. Луссурия, поливающий меня пламенем был иссушен почти постоянно, а Скуало, на долю которого выпало успокаивать периодически накатывающие на меня истерики и все так же продолжать удерживать Варию на плаву, был выжат физически и психически, на последнем издыхании поддерживая работоспособность свою и всех остальных офицеров. Леви, якорем которого я стала еще до привязки Небо-Хранитель, в принципе слишком болезненно реагировал на все, что происходило со мной, и не отходил от моей комнаты ни на шаг. Что уж там говорить, если он даже нужду справлял только в моей ванной. Но страшнее всего дела обстояли с Бельфегором. Его и в раннем возрасте приходилось удерживать моими силами и силами Скуало, а в тот период, когда крыша ехала у меня, я даже боюсь представить, что именно было буфером между его адекватным состоянием и тем, что он обычно демонстрировал на миссиях. Да даже Маммон выглядел несколько блеклым и потрепанным. Так что я не ждала от неуместного конфликта хоть сколько-нибудь хорошего итога.       И снова оказалась права. Как только мальчишка, гражданский, едва стоящий на ногах, словно новорожденная зверушка, зажег небесное пламя. Как только от него полыхнуло Гармонией. Бешеная, неудержимая ненависть вспыхнула во мне моментально.       Тогда я уже достоверно знала, что отпуск в Колыбели прошел для меня крайне плачевно. Многие вообще удивлялись, почему я не превратилась в пускающий слюни овощ. И единственной возможностью прийти в норму оказался поиск якоря. Это, к слову, достаточно интересный элемент жизни почти каждого хоть сколько-нибудь сильного носителя пламени. В большинстве случаев якорем становится Небо, вот откуда берется такая поразительная преданность одному единственному человеку, но бывают и исключения. Таким исключением являлась я, будучи уже Небом, мне нужно было другое Небо, чтобы не стать психом. И носители чистого небесного пламени, иначе говоря Гармонии, могли бы мне помочь лучше всего. А тут раз и такой подарок Судьбы.       Вообще-то, мальчишка оказался не виноват, что его собирались использовать таким образом. Да и логично все. Я, получив в лице Савады якорь, становилась преданным псом у его ног, а за мной соответственно и вся Вария, которая, на минуточку, действительно была элитным отрядом убийц с самым высоким коэффициентом исполнимости. Будто у них был выбор. Неплохое подспорье будущему боссу. Этакий стартовый капитал.       Все эти мысли и выводы пронеслись тогда в моей голове с поразительной скоростью и вновь, едва успокоившееся, взятое под контроль пламя сносило все барьеры. Я возненавидела этого Тсунаеши лютой ненавистью. Я возжелала его убить намного сильнее, чем старика Девятого.       Много позже я отстраненно размышляла, что меня тогда снова красиво развели на эмоции. Я все еще желала мести, а моя излишняя несдержанность в виду того, что фактически застыла во временном промежутке, не прошла с опытом и набитыми шишками. Поэтому я не могла позволить себе переступить свою неуместную гордость и просто отказаться от борьбы за уже не столь приоритетное для меня место Десятого Вонголы.       Однако, оставаясь в непосредственной близости от Савады, от его постоянно выплескивающегося в пространство пламени, я планомерно привыкала к нему, вырабатывала в себе привязанность. Когда-то очень давно я задумывалась, как это возможно иметь почти наркотическую зависимость от пламени, в тот момент, вот же, начинала понимать. У меня стало меньше скакать настроение, я лучше переносила лекарства, да и само лечение стало протекать эффективнее. Во мне больше не вызывала гнев любая мелочь. Я стала осмысленно себя вести, вернулась к физическим тренировкам и стрельбе и даже начала интересоваться делами отряда.       Я привыкла к пламени мелкого мусора непозволительно быстро.       Не удивительно, что кольцо не приняло меня. Я более не могла встать во главе Вонголы, потому что неосознанно считала Саваду более сильным и более достойным. Где-то глубоко внутри уже установилось знание, что он тот, перед кем можно склониться. Издержки привязки сказывались.       На то, чтобы избавиться от этой непозволительной слабости, у меня ушло много времени и сил. И хотя мне более не нужно было ни находится рядом, ни подпитываться Гармонией, чтобы не плавились мозги, ни уж тем более следовать чужим приказам или брать в расчет чужое мнение, со мной навсегда осталось чувство полной свободы подобное тому, что может ощутить лишь тот, кого намертво сковали цепями. Абсолютная свобода, когда нет ни ответственности, ни выбора, ни сомнений. Самое страшное знание, которое мне когда-либо приходилось переживать.       Но если я думала, что все на этом закончиться, то я в очередной раз глубоко заблуждалась.       Однажды утром, когда я под неусыпным надзором Скуало расчищала ежечасно прокладываемые мне на стол бумаги, ко мне пришли воспоминания о будущем. Точнее не только ко мне. Столкнувшись совершенно ошалелыми взглядами с Супербиа, мы еще некоторое время приходили в себя.       Первое время после далеко неприятной встречи с Савадой Тсунаеши, я думала, что буду ненавидеть его за то, что он хоть и неосознанно, но пытался меня подчинить. Однако все оказалось куда более поэтичнее, чем следовало бы. Мелкого мусора следовало бы ненавидеть за его феноменальное умение влипать в дерьмо и тащить за собой буквально всех и каждого. Большая часть проблем, в последствии падающая на меня или моих офицеров в той или иной мере касалась именно недо-Десятого.       Чего только стоили встречи с Вендиче и разборки за Аркобалено. И я бы, возможно, не бесилась так со всего этого, — в конце концов мне не было скучно, — но мне не нравилось то, что меня втягивают куда-то без моего ведома и мне снова приходилось ошиваться на другом конце света. Но как обычно это бывало все самое мерзкое ждало меня впереди.       Потому что совсем скоро я обзавелась знакомством с существом, степень опасности которого для моей ветренной во вселенском масштабе душонки была крайне высока. Кавахире, — и почему у всех хоть сколько-нибудь важных персонажей обязательно японские имена, — ничего не стоило буквально с одного взгляда определить мою пришлую натуру. Вот он и заявился ко мне тем же вечером с душещипательной беседой на тему, стоит мне и дальше топтать землю или все же отправить меня на нормальное перерождение.       Стоило мне тогда только попытаться запустить в него огненным залпом, как на меня обрушилась вся мощь того, с кем после, не иначе как по ошибке, заключит договор Савада. Между делом, когда я поняла, что договор все же будет подписан, в моей голове мгновенно образовалась картинка, как мальчишка подписывает контракт с Дьяволом.       Что тогда помогло мне устоять на ногах я не знаю, но когда-то колоссальное давление на меня прекратилось, мне хватило сил только на то, чтобы рвано выдохнуть. Я была готова позорно упасть в обморок. И тем не менее стояла на своих двоих и изображала из себя кого-то, кого не напугать такими фокусами. Надо мной знатно посмеялись и тонко намекнули в очередной раз, что одно неверное движение — и я стану хладным трупом. Мне тогда показалось, что это гребаная карма и каждый мудак, превосходящий меня в силе и возможностях, обязательно кинет в меня угрозой моей жизни. Я снова была зла на себя за собственную слабость. Ну и еще я снова была вынуждена время от времени выполнять чужие поручения.       Наученная горьким опытом, я не стала сильно возмущаться, живой пример в лице собственного Хранителя очень не тонко намекал на возможности одного конкретного шамана. Да и к тому же благодаря этому я смогла лично познакомиться с такой легендой мафиозного мира как Талбот.       И, наверное, носители пламени все поголовно в почтенном возрасте становятся невыносимыми.       Потому что те три часа, которые я провела в непосредственной близости от кузнеца, стали для меня едва ли не страшнее дней в Колыбели. Этот престарелый ублюдок не упустил ни единой возможности пройтись наждачкой по моим нервам, высказывая недовольство моей силой, гневом, внешним видом и моими, как оказалось, куриными мозгами. На вопрос в стиле, а с какого вообще перепугу он ко мне прицепился, мне ответили, что я еще и язык за зубами держать не умею и вообще старших не уважаю.       Короче, все три часа мы крыли друг друга последней бранью и, к моему неудовольствию, в этой схватке победителем вышла не я. И все же мне удалось выторговать для Варии собственные кольца, которые как я помнила из переданных воспоминаний, окажутся самым передовым оружием в будущем.       А вскоре после выполнения очередного задания шамана я натолкнулась на информацию, которая впоследствии привела меня к тому, что я имею сейчас.       Оказываться вся эта гребаная жизнь для меня была одним большим уроком того, что все в мире имеет свою причину. И у чертового старика тоже были свои причины.       Он был помешан на собственной матери.       Много лет назад еще при жизни Восьмой Тимотео пришел к мысли, что женщины слабы и ими легко управлять. Так как Даниэлла была первым женщиной-боссом ее долго не принимали всерьез и пробовали на зуб, уверенные, что с ней во главе Вонгола ослабнет. Они ошиблись, многие даже смертельно для себя. Однако будущий Ноно уже успел вбить себе в голову, что все вокруг его дорогой и любимой матери враги, которые жаждут уничтожить ее.       Ну, честно говоря, ему помогли вбить это в голову. Одна достаточно одиозная семейка Туманников умело крутила еще зеленым мальчишкой на протяжении долгих лет.       Вот и получилось, что к моменту, когда Восьмая была признана, а круг доверенных лиц собран, Тимотео пришел к выводу, что его мать обманули иллюзионисты и теперь используют ее в своих корыстных целях.       Желая вытащить ее из этой западни, достаточно умный и харизматичный молодой человек собирает себе Хранителей, чтобы устроить переворот. К тому моменту отношения между матерью и сыном стремительно ухудшались, так как Даниэлла не могла позволить даже собственному сыну сомневаться в собственных решениях, а Тимотео уверовал что женщины слишком слабы и беззащитны для того, чтобы жить в их мире. К тому же в условия стремительно сужающихся границах свободы деятельности будущий Девятый принял мысль, что любая деятельность строиться на тонких манипуляциях и интригах.       Вскоре был совершен переворот, а любая информация о Восьмой Вонголе была стерта. Как и та самая семейка Туманников. Новый лидер повел семью в так называемое светлое будущее. Однако история с Даниэллой не закончилась.       Та была женщиной достаточно сильной и обладала достаточным упрямством, чтобы вновь и вновь организовывать побеги с необитаемого острова, на который ее перевез сын. Однако все ее упорство принесло лишь отрицательный результат. Девятый решил, что его мать была подверженная иллюзии слишком долго, чтобы та тесно переплелась с сознанием самой женщины.       И начались поиски лучших иллюзионистов, способный уничтожить чужую иллюзию. Но так как той и в помине не было, естественно, решить проблему никто и не смог. И у Тимотео появилась идея фикс: создать собственного, могущественного иллюзиониста, способного излечить Даниэллу.       И вуаля, много лет спустя в лабораториях Эстранео был создан сильнейший иллюзионист в истории — Рокудо Мукуро. А затем, словно подарок Судьбы, у сына Внешнего советника обнаруживается сильное небесное пламя. Гармония, способная, если не убрать полностью, то хотя бы сгладить все последствия влияния Тумана. Удача, не иначе.       Так была заключенная во льды Восьмая, а после и я сама.       Ноно был уверен, что рано или поздно добьется своего, ведь техника Прорыва точки нуля действительно позволяла остановить ход времени для заключенного в нее.       Когда я увидела Восьмую в Колыбели меня пробрал неконтролируемый смех. Наверное, это была истерика. Скуало тогда едва удалось вернуть меня в подобие адекватного состояния.       Через два часа после разморозки Даниэлла умерла. Прорыв точки нуля позволяет остановить время для заключенного в нее. Однако только для носителя пламени. И если случится так, что во время заморозки пламя иссякнет, то человек умрет. Восьмая выгорела без остатка будучи во льдах. И умерла так и не увидев свободы.       Мне повезло, что искалеченное восприятие старика решило, что ничего страшного со мной не случиться, если я буду известная миру как мальчик, потому что в ином случае я бы оказалась на том же острове, что и Восьмая до конца либо своих дней, либо Девятого.       Уверенный, что действует только мне во благо, он никогда не спускал с меня глаз, контролировал каждое мое действие и скидывал на меня тонны дел и забот, чтобы я не думала ни о чем, кроме стремления стать лучше. Чтобы никто не посмел властвовать надо мной. Иронично, не правда ли? Он делал все, чтобы в восприятии моего мира была только его фигура. Это, черт его дери, было так. Девятый Вонгола умел добиваться того, чего хотел. А потом в моей жизни появился Скуало. И хотя я все также продолжала видеть перед собой только Ноно, Супербиа изрядно портил ему планы одним своим существованием, ведь тот действительно был предан только мне и защищал меня с такой самоотдачей, которую мне страшно представить.       Почти все наблюдатели и подосланные специально для слежки за мной люди исчезали столь стремительно, что Тимотео вскоре пришлось пересмотреть свои планы на меня. Так в моей жизни появился Луссурия. Да вот только снова незадача, он почему-то отказался действовать в интересах Девятого, а когда по их со Скуало души пришли толковые наемники, они уже образовали связь Небо-Хранителей и их смерть могла бы негативно сказаться на мне.       Дабы сократить чужие возможности Скуало притащил Бельфегора. Зато Маммон, пришедший не намного позже в семью достаточно долгое время продавал информацию Тимотео, пока связь не догнала и его.       Как потом оказалось, Аркобалено в виду проклятия не могли иметь собственное Небо, чтобы в условиях выбора не придать навязанное. Однако, как оказалось, это было не совсем верно. Просто для привязки требовалось значительно больше времени, которые проклятые младенцы не могли предоставить Небесам в виду отсутствия доверия. И да, мне чертовски повезло.       У меня появился почти полный комплект Хранителей, преданных только мне. Но увы, я все еще видела перед собой только Девятого. А потом переворот, долгие восемь лет заключения, гребаный японец с шилом в заднице, высшая сущность…       И все это только для того, чтобы я сейчас могла наблюдать, как цепи Вендиче смыкаются на глотке престарелого мусора, которого я все-таки догнала. И у меня теперь есть тонный документаций, дающие мне возможность оспорить едва ли не каждое решение бывшего босса: от возможности сместить Саваду Тсунаеши с места Десятого дона, до права отменить действия каждого договора, подписанного Девятым, как кровная наследница.       И, кажется, я теперь владею этим миром…