Я хочу вырваться из оков Формальности и злобы. Хочу быть как весёлые дети, Которым всё можно. Хочу летать в мечтах И смотреть на облака. Я хочу быть тем, Кем по-правде являюсь.
Меня всегда учили быть таким. Серьёзным, сосредоточенным, возвышенным. И это всё оставляло след темноты и мрачности. Место, где я родился и жил, было сумрачное, не любило свет. Я не знал, что может быть иначе. Я не слышал настоящего смеха. Иногда только насмешки, и то — я не видел в их смысла. Учился играть на скрипке и клавесине, учился нотам, учился разным языкам… Я только учился и выполнял, что мне говорили. Иначе меня могли наказать, а я этого боялся. Я не знал о радости, и даже не совсем понимал, зачем мне музыка. Но когда не осталось ничего, я понял. В музыке я мог плакать сколько душе угодно — в моих нотах были слёзы, а клавесин, играя это, плакал вместе со мной. Однажды я хотел умереть. Да, было страшно вести ножом по запястьям, смотреть на алые струйки крови, стекающие на пол, но я не останавливался. Я был почти при смерти, когда меня спасли. После наказали за этот глупый поступок. Вскоре случилось нечто необычное для провинциального юноши — меня отправили в другой, большой город. Вена — центр всех музыкантов. И я был счастлив. Здесь люди были не такие злые. Здесь самым злым был я… Меня боялись, как когда-то боялся я. Мне было больно от этого. Я не хочу быть таким, как те, с кем я раньше жил. Уже поздно… Вена ненавидит меня. У меня хорошее место капельмейстера, но… зачем? Я хочу быть другим. Хочу быть среди людей, как все, а не черным пятном во дворце императора. Однажды прибежал этот ребёнок — Вольфганг Моцарт. Его искренний смех, улыбка, пусть он даже целовал кого попало, в душе я не вижу в этом ничего плохого. Да, меня бы за такое наказали, но я не они. После я услышал музыку этого композитора. Я понял, что жил зря. Зачем всё это было нужно: все мои учения и страдания, если такой человек как Моцарт — добрый и весёлый, – получил всё? Его музыка великолепна, божественна, а моя жизнь потрачена напрасно. Нет, я уже не завидую. Я восхищаюсь. Достаточно с меня плохого. Я безмолвно готов встать на колени перед Вольфгангом — Гением музыки. Но я боюсь к нему приближаться. Не хочу сказать что-нибудь ужасное или просто всё испортить. Не хочу делать ему больно, как делали больно мне. Не хочу, чтобы он терпел то, что познал я. Я не хочу сломать его жизнь, как сломали мою люди, подобные мне. А он будто нарочно хочет этого: из всех, к кому он может обратиться, пусть даже с глупым вопросом, он выбирает меня. Так хочется сказать ему, чтобы он оставил меня в покое и нашёл себе другое занятие, но я молчу. Отвернувшись, я просто притворяюсь, что его нет. Мне безумно приятно его общество, хоть я стараюсь почти ничего не говорить. Обсуждение работы не в счёт, но стоит ему только перейти на обсуждение чувственных моментов оперы, как я мечтаю исчезнуть из нашей с ним беседы.***
В этот день мы просто сидели в парке Вены и наблюдали за облаками. Мне раньше и такое развлечение запрещалось — нужно было тратить время с пользой, а не бездельничать. Я сам не заметил, как мы с Моцартом настолько сблизились — он лежал облокотившись на моё плечо и спал. Я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить его, одновременно с этим я боялся его прикосновений. Я их не достоин. Я только и умею бояться. Но почему такого как Вольфганг тянет именно ко мне? Я не понимаю, что он во мне нашёл. Моя музыка по сравнению с его: колыбельная или похоронная месса. Я не умею делать что-то весёлое. Даже когда я узнал, как люди смеются по настоящему — я не мог это повторить. А смех Вольфганга мне безумно нравится. Как же я хочу, чтобы он смеялся почаще, но не могу это сделать. Я не умею смешить людей, даже тех, кто засмеётся от обычного созвучия нот. Я словно проклятие для этого весёлого ребёнка, но он меня не избегает. Так не должно быть. Ты должен меня бояться! Что я говорю?! Я никогда не хотел, чтобы ты боялся. Я хочу, чтобы ты жил счастливо. Только сейчас заметил, что мои глаза намокли от слёз. Слёзы медленно текли по щекам и попадали Иоцарту на волосы. Раньше я никогда не плакал при людях, да и нельзя было. В этот раз я не знаю, как это произошло. Пусть Моцарт это увидит, мне нечего терять. Пусть смеётся, если хочет. Подобные мне именно засмеялись бы. Но Вольфганг не такой. Хотя я не знаю, может его и это рассмешит. Надеюсь… — Сальери, почему вы плачете? Я пропустил момент, когда Моцарт проснулся. Я хотел улыбнуться, но получилась лишь насмешка, будто я смеюсь над самим Вольфгангом. Я не умею улыбаться по-доброму. — Не обращайте внимание, — бросаю я безразлично. Вольфганг нежно провёл рукой по моим щекам, аккуратно вытирая слёзы. — Почему вам грустно? Я молчу. Я не хочу говорить, я не умею по-доброму. Уйди… Вольфганг, прошу, оставь меня одного. Как было раньше, когда всем было плевать на мои слёзы. Когда мне делали больно и ничуть не сожалели об этом. Когда я страдал в одиночестве… Разве тогда я не мечтал о ком-то похожем на Вольфганга? О Боже, как мечтал! Я готов был отдать всё, чтобы встретиться с таким человеком. Тогда я был глупцом. Теперь я понимаю, что если продолжу общаться с Моцартом — сведу его в могилу вместе с собой. Я не хочу этого, не хочу портить его судьбу и счастливую жизнь. — Скажите что-нибудь. Антонио, пожалуйста, не молчите… — Твои руки ложатся мне на плечи и ты смотришь мне в глаза, которые я тут же закрываю. Не проси меня делать тебе хуже. Рано или поздно тебе будет из-за меня больно. А из-за этого больно будет мне. — Вольфганг, уйдите. Шёпотом я прогоняю тебя для твоей же защиты. Оставь меня в могиле одного, я это заслужил. — Почему? Всё было хорошо. я лишь ненадолго уснул. Мы ведь так весело проводили время, Антонио. — Не весело. — Я встаю, скидывая твои руки с моих плеч. — Не существует веселья. Это лишь напрасная трата времени. — А облака? Разве они не красивые? Я видел, как вы наблюдали за ними. И вы улыбались. — Не говорите глупости, Вольфганг Моцарт. Мне совершенно не весело и тем более облака не красивые. Вы ещё не выросли из детского возраста? Уже пора, мне кажется. Ты молчишь… Я резко отвернулся, закрыв лицо руками. Чёрт! Прошу, пусть мне показалось. Нет, нет, только не это… Я боюсь обернуться, посмотреть на тебя. Твой яркий блеск в горящих глазах… Он исчез. Бесследно. Нет, нет, мне показалось, это всего-лишь страх, этого не может быть! Я не мог этого сделать так быстро… убить в тебе радость. Мои глаза давно не горят, но я не хочу делать тебя таким же. Ты такой хрупкий… Излучал радость и счастье, а как только задели одну нить, ты сломался. Я не такой. Я терпел дольше. Но что это меняет? Я не хотел быть лучше, я лишь не хотел делать больно, но это всё равно произошло. Я не знал, что ты такой хрупкий. Я бегу домой, не оборачиваясь. Пожалуйста, прости меня, мой лучик света. Я убил тебя.***
Несколько дней спустя я чуть опоздал во дворец. Часы остановились, и я не уследил за временем. Непростительно. Я зашёл в зал под звук разбившегося стекла. Виною этому было зеркало, лежавшее теперь кучей осколков у ног Моцарта. Я бы уже спрыгнул в реку, если бы оказался на его месте. Бить зеркала во дворце — это преступление. Но на лице Моцарта ни капли сожаления. А глаза снова ярко, божественно горят, теперь уже злостно смотря на императора. Рука Вольфганга в крови, а Иосиф смотрит на это со злобной натянутой улыбкой. Меня до сих пор никто не заметил. Боже, да что здесь было до моего прихода?! Что Моцарт не поделил с императором? — Хорошо, Вольфганг, вы достаточно натворили, — голос сочится ядом. Иосиф медленно подходит к остолбеневшему Моцарту. Я вижу, как он испугался, побледнел. Я тоже подхожу к нему, борясь каждым мелким шагом с самим собой. Мне нужно молча наблюдать — я не имею права вмешиваться, мне нельзя, но я всё равно это делаю. Я должен хоть что-то сделать для Моцарта. Я испорчу всё себе, но не ему. Я хочу помочь ему. Я больше не марионетка молчаливых аристократов! — Вы должны мне новое зеркало. Их делают на заказ. Думаю, жалование за «Свадьбу Фигаро» смогут покрыть расходы. — Но я не могу остаться совсем без денег! — Ещё раз будете повторять подобный беспредел в моём дворце, ни одна ваша опера не появится на сцене, как и вы больше не появитесь здесь. Моцарт зажмурился. Видимо, злоба Иосифа приобрела материальность и ранила его. Как жаль, что я не подбежал вовремя, не сказал ничего. Что я могу? Могу хотя бы что-то? — Уведите его, — скомандовал император. Стража стала подходить к Моцарту. Он, держась за плечо, опустил взгляд. Нет, не смотри так безнадежно, я спасу тебя. Правда, не знаю как… Я обнял Моцарта, будто защищая от всего мира. — Прошу Вас, простите Моцарта… Что я делаю… Но ведь именно сейчас был тот момент, когда я перестал чувствовать себя куклой. Глупой марионеткой, выполняющей когда-то ранее данные указания. — Я сказал увести, — вновь он прикрикнул на растерявшихся стражей. Они… послушали меня, пусть даже на мгновение? Но теперь получили за это. Уверен, они почувствовали сказанное Иосифом. Мне жаль. — Он уйдёт только со мной, — я сильнее прижал Вольфганга к себе и почувствовать, как сильно у него бьётся сердце. Я не марионетка. Я сам могу решить, что делать. — Сальери, что вы себе позволяете? Щёку обожгло будто лезвием кинжала. Это столь обыденно, что мне не нужно прикасаться к невидимой ране. Скоро само пройдёт. Вольфганга всё-таки забрали. Он не сопротивлялся, но… сказал «Спасибо.» За что? Я ничего не сделал. Даже стараясь помочь, я сделал хуже. Не помню, что говорил Иосиф, всё дальнейшее прошло будто в тумане. Я на что-то соглашался или наоборот… я совершенно не помню. Кажется, он заказал оперу. Спрошу потом у Розенберга. Если он вообще будет со мной разговаривать после сегодняшнего дня... Я поспешно вышел из дворца. Хочу домой, к клавесину. Хочу выплакать всё что произошло. Иду, смотря в землю, не хочу поднимать взгляд и видеть лица всех этих***
Теперь мне не страшно резать запястья. Мне слишком больно, чтобы продолжать терпеть жизнь. Я хочу на небо. Хочу умереть. Я больше не могу