Это ж где я так согрешил?...

POV Ника       Слова этого полутораметрового чудика меня задели, я даже сам не понял, почему. Вроде бы, ничего неожиданного он не сказал, а обидно! Почему я так на него реагирую? Уже второй день подряд.       Что самое странное, ночью я тоже думал именно о нём. Сомневаюсь, что на меня произвела такое неизгладимое впечатление его внешность. Фриканутых людей я видел достаточно много: чего стоит хоть один рок-концерт. Но-о-о. Не знаю, может, голос? Он хоть и хриплый, но, как я позже в себе разобрался, приятный. Мне хотелось ещё хоть немного его послушать. Интересно, какого цвета его глаза на самом деле?.. Может, карие, и он просто стесняется их обыкновения?.. А вообще, чего я так завелся, наверняка это просто часть его образа.       Ещё одна очень волнующая меня тема — это запах. Ну вот чего-чего, а такого запаха у омеги быть точно не может.       Мне тут в голову пришла одна мысль… А вдруг он вообще не омега, а какой-нибудь гамма? Или альфа, но только неудавшийся. А что? Всё ведь может быть, каким бы бредом не звучало.       Стыдно признаться, но я так до сих пор и не узнал его имени. Да, я сначала посрался с незнакомым человеком, потом извинился перед таким же и думаю всё о нем же.       У меня появилось желание с ним познакомиться, а может даже, если получится, и не просто познакомиться. Если вы понимаете, о чем я. Ну, а чего? Практически эксперимент! Выглядит он слишком необычно, так что и ездить за экзотикой никуда не надо, ни в какие другие страны. Ладно, пока что рано об этом думать.       После занятий я собирался посетить свой любимый бар, но перед последней парой мне позвонил папа и сообщил, что отец опять попал в больницу с сердечным приступом и что его состояние не предвещает ничего хорошего. Поэтому, как только освободился, я тут же поехал к нему. Врачом, который занимался лечением моего родителя, в этот раз оказался молодой практикант по имени Арнольд Хилл. По-моему, альфа, но это не точно, уж больно тощий, больше на бету смахивает.       Он рассказал мне, что приступ отца настиг во время очередного совещания. Я не был удивлен. Первые два происходили в точно такой же обстановке, лишь предпоследний случился из-за нашей ссоры. В последние два года он стал очень эмоциональным, вследствие чего стал больше курить, что в конечном итоге и привело к таким проблемам. Также врач сообщил, что он может не дожить до вечера, а потому посоветовал мне подняться к нему и побыть рядом, возможно, в последний раз.       Меня отвели в палату. Внешний вид лежащего на койке человека не произвел на меня никакого впечатления. Я лицезрел когда-то сильного и сурового человека, теперь же угасшего и неспособного на лишнее движение пальцем.       Отец всегда был для меня примером для подражания, все свои детство и юность я пытался подражать ему, быть таким же. Но в последние годы мы стали врагами: он был слишком упрям, слишком сильно пытался меня подчинить, а я желал свободы и не собирался исполнять все его приказы. Последней каплей, послужившей причиной для разрыва какого-либо общения — семейного или делового — стала женитьба. Для заключения сделки с каким-то очень важным партнёром нужно было жениться на его сыне. Я, конечно же, отказался, из-за чего выслушал в свой адрес огромное количество грязи и просто ушёл. Даже отвечать не стал, не видел смысла. Забрал телефон, карточку и уехал. Помню, как после этого папа звонил мне каждый день в течение месяца и слёзно умолял вернуться. Хоть мне и тяжело было осознавать, что самый близкий мой человек в таком состоянии, через свои гордость и неприязнь к отцу я переступить не смог. Потом он сдался, попросив хотя бы иногда приезжать к нему. Естественно, в этом я отказать ему не смог, но только встречи с тех пор проходят не дома, в шикарном трехэтажном особняке, а в моей маленькой уютной, но очень пустой двушке. — Здравствуй. — Здравствуй. Что, решил лично убедиться в моей немощности? — Нет, всё-таки ты мой отец, и как бы я ни хотел забыть о тебе, сделать я этого не смогу. — Прости меня. Сейчас, когда всё почти закончилось, я понимаю, что половина моей жизни прожита зря. Да, у меня своя фирма, да, у меня куча денег, да, меня знают в любом уголке мира, у меня свой особняк, свой самолет, прислуга, но… Но за всем этим я не заметил, как потерял самое важное в своей жизни — любовь своей семьи, своего сына. Мне очень жаль, что я не оправдал твоего доверия, не видел твоих стараний, не обращал внимания на твои успехи. Мне жаль, что я не смог отвести тебя в первый класс, не смог приехать на выпускной, не интересовался твоей личной жизнью и никогда не спрашивал о твоих мечтах. Пожалуйста, прости меня…       И тут я почувствовал, что к горлу подступает очень неприятный ком. Видимо, на лице моём это отразилось, и отец, впервые за последние лет десять, попросил объятий. В этот же момент меня прорвало — я за всю свою жизнь так не рыдал. Я не знаю, чего было в этих слезах больше: боли, обиды или жалости.       Я всю ночь провел в больнице, а на утро мне сообщили, что он умер. Я позвонил Каю и сказал, что в универе меня пару недель не будет. Он отнесся с пониманием и сказал, что после учёбы приедет ко мне.       Ближе к обеду в больницу приехал папа. В таком состоянии я его никогда не видел. Он резко постарел лет на двадцать, сразу появились многочисленные морщины, а его заплаканные глаза потускнели. А ему только тридцать девять… Наверное, мне придется снова переехать обратно, хотя бы ради того, чтобы папа не чувствовал себя брошенным и одиноким. Но это всё завтра, сегодня надо собрать вещи, встретиться с Каем и решить ещё огромное количество вопросов. Друг приехал ближе к вечеру и помог собрать сумки. Почти всё это время мы молчали.       Ночью мне снились кошмары, я кричал, выл, истерил, поэтому Кай в конце концов лёг со мной и успокаивал, за что я ему был очень благодарен. Проснулся я также в его объятиях, мне даже понравилось, с ним так уютно, но всё-таки пришлось сбросить эту стокилограммовую тушу с себя — он начал меня наглаживать, да и вставать всё равно было надо.       После завтрака он отвёз меня к папе и поехал на пары, заранее сказав, чтобы я звонил, если что-то понадобится.       Понадобилась мне только аптека, ибо папа и не думал успокаиваться, но она оказалась близко, так что никого тревожить я не стал.       Дома царил траур. Никто из слуг не позволял себе улыбаться, хотя, что уж таить, отца в этом доме любил только папа. С прислугой он общался как с животными, постоянно был чем-то недоволен, но надо признать, что платил без задержек и в законный отпуск отправлял туда, куда они хотели. Необычным он был человеком. Так странно говорить о нём в прошедшем времени… Вообще, меня всегда интересовало, что это за чувство, когда ты знаешь, что человек жив, общаешься с ним, а потом вдруг раз, и его нет. Так вот, оно ужасное. Оно, словно тьма, поглощает тебя изнутри, оно оставляет на душе неприятный осадок каждый раз, когда ты вспоминаешь о том, что он всего лишь «был». Это как, знаете, каждый раз, говоря об этом человеке, размышляя о нём, падать в огромную бездонную яму, как в «Алиса в стране Чудес», но только вместо всякой мелочи, ты будешь видеть там моменты жизни: обрывки фраз, ссоры, дни рождения, путешествия и… И его последний день… И ты будешь погружаться в это снова и снова, пока не поймёшь, что жизнь продолжается, что ты не должен её упускать, ведь, да, его нет, но есть ты, и ты не можешь лечь к этому человеку, заживо себя похоронив, да и он бы не хотел такого исхода… Но это надо просто осознать. К этому надо прийти. Каждому для этого нужен свой срок.

***

      Две недели прошли довольно быстро, хотя и очень сложно, в моральном плане: похороны отца, «искренние» рыдания «очень-очень близких» родственников, каждые пять минут спрашивающих о завещании и многое другое, — м-да уж, не хотел бы я прожить такую же жизнь — чтобы меня в последний путь проводить приехали лишь из интереса к завещанию.       Вернувшись в университет, я с великим удивлением обнаружил, что Олли подружился с новичком — они сидели в аудитории и очень страстно что-то обсуждали.       Немного подумав, я решил подсесть к ним. Ну, а что, я со своим другом уже две недели не общался. — Привет, Олли, и тебе, чудовище, тоже доброе утро. — Тут лицо моего дружка перекосилось, то ли от злости, то ли от непонимания, я так и не понял. — Здравствуй, Никки. А ты не мог бы не оскорблять всех подряд? — Это было не оскорбление, а констатация факта. Если вы оба забыли, то омега должен быть воплощением нежности и изящества, ну или хотя бы иногда менять одежду, а не выглядеть чуть лучше бомжа и пахнуть, кстати, также. — Если ты не забыл, у альф объем мозга должен превышать объем горошины, но, как видишь, все мы не идеальны. — Тут в разговор вмешался новоиспеченный друг Олли. После своей реплики он не удержался от соблазна ударить меня, за что тут же был прижат к столу. — Не забывай, что ты омега, всего лишь маленький слабый омега, которого любой альфа может задавить или трахнуть за твою дерзость. — Эти слова я с дикой злостью прорычал ему в ухо, отчего тот сжался в комочек и зажмурился.       От этой картины я сразу же пришел в себя, меня как водой окатили. Я разжал хватку, и парень буквально сполз вниз, всё также сжимаясь и жмурясь. Я хотел уже извиниться, но почувствовал удар чем-то тяжелым по спине и остановился. Повернувшись, я увидел Олли, что держал в своих руках стопку учебников и злостно шипел. Таким я его видел впервые. — Ты не охуел ли, Ник? Как можно так обращаться с омегами, какими бы они ни были?! Как ты вообще позволил себе его тронуть?! Что с тобой происходит? Сначала ты его обосрал с ног до головы, а сейчас вообще чуть не ударил! Не смей больше к нему подходить. Иначе пожалеешь, ой как пожалеешь. — Он подбежал к новичку, поднял его и увёл из кабинета.       Больше сегодня я их не видел, как, впрочем, и всю оставшуюся неделю. На звонки Олли не отвечал, сообщения игнорировал, а дома его не было. Всё это время я не знал, куда себя девать. Кай посоветовал просто напиться и забыться с какой-нибудь шлюшкой. Так я и сделал.