В Обливион и обратно, как говорится

      Потрескивание горящих поленьев сливалось с симфонией звуков природы. Плеск водопада, шелест ветра, что игрался в ветвях хвои, срывая иголки и пуская их в полёт, трепыхание крыльев стрекоз, щебетание птиц. Эта мелодия успокаивала, хотелось спать. Мышцы нещадно ныли после рабочего дня. Руки болели, пальцы с трудом разгибались, спина сгорбилась и не хотела выпрямляться, а ноги, омываемые прохладной проточной водой, подкашивались, требуя немедленно сесть. Последовав зову последних, Деркитус опустился у самой кромки водоёма и расслабил конечности. Хлопья грязи смывало потоком с гладкой зелёной чешуи на ступнях. Чистые влажные чешуйки поблёскивали в лучах заходящего этериуса и ящер умиротворённо потянулся до хруста, который волной прошёлся по позвоночнику до кончика хвоста, вызывая мурашки.       Послышались звуки шагов. Данмер уселся по соседству со своим хорошим знакомым, снял ботинки и выпрямил ноги, потом внимательно посмотрел на аргонианина. На секунду он замер, словно раздумывая, вздохнул и плавным движением руки придвинул к другу деревянную тарелку с хлебом и свежеприготовленным лососем.       — Больно ты радостным выглядишь, коллега. Улов большой? Иль богатая жила попалась?       — Никак нет, коллега. Всё как всегда. Потихоньку-с, помаленьку-с.       Дреним усмехнулся куда-то себе в бороду, поднялся с земли и резво зашагал вдоль берега за камни. Там своего часа дожидались несколько холодных бутылочек эля. Вытащив две из воды, эльф вернулся на место и протянул ящеру одну. Тот спокойно взял её, но, в отличие от данмера, не открыл и не сделал первый, самый вожделенный глоток.       — Что-то изменилось в тебе после Чёрного Прохода. Чую я это. Ты уже не тот Деркитус, которого я знал.       — С чего бы это, Сондас? — Хмыкнул шахтёр.       — С того, что тот Деркитус был не просто глупым ящером, а глупым ящером алкоголиком. Он бы уже до дна выпил эль, дак ещё и добавки попросил.       Аргонианин засмеялся. Его смех, похожий на громкое шипение, разнёсся по округе осев на вершине горного хребта.       — Если глуп я, то как мои с-скудные мозги может пос-сетить тяжёлая дума?       — Тут уж от думы зависит, — эльф сделал крупный глоток. — Что же такое может тяготить твою душу и скудный мозг?       Деркитус молчал с минуту. Поглядел в даль на водопады, перевел взгляд на подплывшего слишком близко к ноге абесинского окуня, потом глянул на камень, за которым в прохладе ютились ещё штук пять бутылок. Вздохнул, вынул пробку и сделал глоток.       — Уехать хочу отсюда.       Дреним поперхнулся алкоголем, но быстро пришёл в себя и спросил:       — На родину захотелось? Небось глупость, засевшая в твоей голове, хочет полюбоваться на лица соплеменников, когда будешь рассказывать о закадычной дружбе с тёмным эльфом?       — На такое, даже моя глупос-сть с-смотреть не хочет, — хохотнул ящер. — Нет. Не на родину, — шахтёр снова замолк и, погодя, повторно глотнул эля.       — Тогда куда?       — Думаю... В Виндхельм...       — Шутишь? — Узкие миндалевидные красные глаза Сондаса на секунду стали размером с золотой септим.       — Нет-с.       — Коллега, я прошу тебя образумиться. Плохая это идея, — данмер невпопад застучал серыми пальцами по стеклу бутылки. Его длинные ногти, под которые, видимо уже навсегда, забилась грязь, оставляли небольшие борозды на бумажной размокшей этикетке. — Истмарк не благоприятное для аргониан место, а уж его столица...       — Ну мы же живём тут и ничего, — очередной глоток. — Да и ес-сли на то пошло, вес-сь Скайрим нерадушен к таким как я... и как ты.       — Ой, прекрати ты! — Дреним шустро поднялся на ноги и допив остатки эля, швырнул бутылку в траву. Запустив пятерню в густые волосы, он зашагал в сторону своей палатки, запнувшись об камень и чуть не опрокинув сушившуюся на подставке рыбную сеть.       Фыркнув, Деркитус посмотрел на забытые другом ботинки и покачав головой, принялся за хлеб с лососем. Проглатывая куски рыбы вместе с парочкой тонких костей, он опёрся локтем о согнутую ногу и задумчиво глядел на покосившееся палатки. Костёр уже догорал и алые угли ярко выделялись среди серых булыжников. Тормир, златовласая нордка и посредственная мать, резкими движениями сгребала догорающие поленья в сторону кочергой, в другой руке она держала потрёпанный мешок картофеля. Закончив, нордка разом высыпала из мешка всю картошку прямо в жаркий пепел и той же кочергой принялась закапывать его поглубже, возвращая на прежнее место парочку особо крупных и горячих углей. Её общительная дочь, напоминание неудачного романа с харизматичным мошенником, Хрефна складывала возле их палатки дрова, которые до этого нарубил Сондас.       Последняя крошка хлеба упала на речной песок и вода осторожной волной утянула её за собой. Абесинский окунь, словно только и ждал этого момента, припустился за ней. Деркитус отряхнув руки, промыл деревянную тарелку от жирных следов лосося.       Встать на ноги оказалось труднее чем сесть. Эль ударил в голову, перетруженные мышцы морозило, а колени отказывались разгибаться. Даже хвост с каким-то особо ленивым звуком шлёпнулся о землю, после неудачной попытки. Ящер хрипло кашляет. Работа в шахте поставила клеймо на здоровье. Застоявшийся воздух, влага, постоянная пыль. Если бы не чешуя, то его ладони украшали бы кровавые мозоли. Деркитус много раз видел напряжённые от боли руки Дренима, которые он опускал в прохладную воду. Зелья - слишком большая роскошь для этих мест и тратить их на столь незначительные повреждения никто не будет, даже если больно, даже если терпеть нет сил.       — Помочь? — Рядом, чуть не наступив на тарелку, остановился Вернер. Его хмурый тяжёлый взгляд устремился на украшенную рогами голову аргонианина.       Шахтёр обернулся на него и вновь попытался встать. Желания оставаться в такой компании у него не было. Даже по грузным шагам было понятно, он в очередной раз поругался с Аннеке, его женой. Будучи гораздо моложе своего мужа, она не готова оставить путешествия ради домашнего быта. Сидя вечерами большой компанией у очага, когда после рабочего дня хотелось спать, но невовремя проснувшиеся любопытство, подгоняемое сладким мёдом, требовало хлеба и зрелищ, часто можно услышать очередную невероятную историю о былых временах от Аннеке, ведь раньше трава была зеленее, Магнус светил ярче, а Вернер любил приключения.       — Нет-с, благодарю, — ноги, наконец, подчинились. Поправив растянутую рубаху и подняв с земли несчастную тарелку, ящер направился к палатке, не посмотрев на норда, он и так знал, что мужчина стоит на том же месте, смотря куда-то в даль, сжимая кулаки.        После того, как гонец принёс письмо из Камня Шора, где проживает его дочь Сульга, Вернер стал просто невыносим. Приятный мужчина, любящий завести беседу под бутылочку горячительного, превратился в глыбу льда. Он обвинял всех и вся в чём только можно, не терпел комментариев в свой адрес, да и просто был груб. Лишь Хрефне удавалось разговорить его, хотя тут нет ничего удивительного, ей удавалось разговорить кого угодно. До этого замечательные отношения испортились. Аннеке предпочитала лазить по пещерам ища приключений или осматривать красоты природы, вроде расположившихся неподалёку горячих источников, но не проводить время рядом с любимым. Стоит отдать ей должное, она старалась вытащить мужа из упадочного состояния, жаль старания проигнорировали. Её предложения сходить посмотреть Святилище Великого Древа, для Вернера казались просто насмешкой, становилось только хуже.       Как бы порой ни хотелось сказать что-нибудь острое в ответ - нельзя. Семейная пара, по сути, была окном во внешний мир для обитателей Чёрного Брода. Уезжая раз в месяц они привозили провиант и доставляли покупки, продавали слитки и привозили септимы. С недавних пор Деркитус ждал своего вознаграждения, словно от этого зависела его жизнь. Пересчитывая полученные тридцать дрейков раз за разом, будто среди них обязан появиться Двухголовый септим. Закрывая глаза он видел золотой блеск профиля Тайбера Септима с его «Империя есть закон. Закон священен», а открывая, смотрел на символ Акатоша и тихо шептал: "Хвала Акатошу и всем божествам".       Деркитус добрался до палатки на негнущихся ногах, закинул тарелку в гору посуды у пенька и со стоном завалился на спальник. Глаза закрывались от усталости. Подложив под голову полупустую наплечную сумку, ящер щекой наткнулся на бутылёк слабого зелья лечения, гранёный уголок упёрся в челюсть, давя на клыки. В котомке остальное место занимала свёрнутая в дорогу одежда. Давно уже не белая запасная шахтёрская рубашка, на плотной ткани которой вместо недавно зашитых дырок появились грубые стежки цепляющиеся за чешуйки при ходьбе. Чистые, ещё слегка влажные, штаны на размер больше чем нужно, с заплатками на месте колен. Толстые, прочные перчатки из кожи и старые сыромятные наручи, им пришлось ютиться в самом углу мешка, где-то у тканевой стенки. Там же лежал свёрток из бинтов, он должен был быть рядом с зельем, но с постоянными перепроверками содержимого, сместился в совсем другую сторону.       С трудом подняв веки, пытаясь отвлечься от обволакивающей сонной неги, он вновь взял горсть монет и начал перебирать их в руках. Деньги. Это то, что ему сейчас нужно. Что бы там ни говорил Дреним, Деркитус знает своё предназначение. Ему нужно отправиться в Виндхельм. Он должен. Чёрный Брод - замечательное место, с удивительной пёстрой природой, с замечательными людьми. Да, были и взлёты, и падения, был Вернер со своими семейными проблемами.       Чёрный Брод - это место, где ящер провёл практически всю жизнь. Он вылупился в Скайриме. Хоть он и почитает Хист, а не Ситиса, считает Чернотопье своей родиной и принадлежит к племени Саксхилл, он не представляет своей жизни без холодных ветров Истмарка, пыльных шахт и разномастных жителей провинции.       Деркитус вздохнул. Поясница неприятно ныла, пульсирующая боль отдавалась аж в кончике чешуйчатого хвоста. Прислушиваясь к окружающим звукам, можно услышать отголоски шагов Вернера, что возвращался домой, отдалённые вздохи Хрефны, чей нос заложило ещё два дня назад, шебуршание в складках спального мешка Тормир, пьяный храп Сондаса, глухие переругивания двух стражников Братьев Бури, за дверьми ведущими в недра шахты, по поводу ночного дежурства и размеренное кудахтанье двух пухлых куриц, которые никак не могли устроиться на насестах. Кого точно не было слышно, так это Аннеке. Она ушла сразу после ссоры с мужем в неизвестном направлении, вероятно, в очередную пещеру. Деркитус очень надеялся, что нордка не попадёт в ловушку фалмеров, в которую как-то попал он сам, на эмоциях человек может натворить много глупостей.       Сон всё сильнее завладевал аргонианином. Тягучая, вязкая лень топила Деркитуса в усталости и влажной темноте ночи, но ему нужно было выполнить одно незначительное для всего Скайрима задание, однако, очень важное лично для него. В руке он сжимал тряпку, бывшую поношенную рубаху, однако, нужна она ему не для того, чтобы протереть стол для каких-то приезжих господ, нет, совершенно для другого. Господа тут не проезжают, а путешественники не останавливаются надолго.       Поборов невыносимую тягу, просто растянуться на спальнике и забыть обо всём, он вылез из под сводов палатки. Тряпка перекочевала из руки в руку уже пару раз, выдавая волнение Деркитуса.       Плавильня выделялась на фоне ночного неба ещё непогасшим огнём, а нагретый воздух создавал забавные искажения. Её огненный свет отплясывал жаром на лице Деркитуса и в темноте, гладкая чешуя блистала в ответ горячему танцу пламени. На земле кучкуясь лежали корундовые слитки. Кинув вороватый взгляд на закрытые двери шахты, где попивали эль стражники, ящер взял один слиток и обернул тряпицей. Несмотря на то, что этот слиток он добыл и отлил сам, ему было стыдно перед коллегами. Казалось, словно он предал их, словно нарушил какой-то негласный закон Чёрного Брода и всех шахтёров в целом.       Слиток отправился к остальным вещам в наплечном мешке, занимая чуть ли не всё оставшееся место.       Усталость давила на аргонианина неподъемной тяжестью, но глаза он в ту ночь так и не сомкнул. Слиток в котомке холодил чувствительные чешуйки лица, даже через ткань, раздражая расшатанные нервы.       Хотелось вновь выпить. Только не эля, а что-нибудь покрепче.