Unto this storm Unto this storm Unto this storm And wait I can't control Withering wonders Flowers that lose their shape
Дрожащую руку Кирен прячет от посторонних глаз в правый карман своей потрепанной куртки. Саймон бросает ему вопросительный взгляд, мол «что случилось», на что Кирен вертит головой. У меня все в порядке. Хорошо, но если что-то случится — скажи мне, ладно? Обязательно. А как же, в порядке. Слезы и трясущиеся руки — это ведь именно то, что должно быть у ходячего мертвеца. Хотя, наверное, Кирену не стоит так себя называть. Надо быть уверенней, надо наконец привыкнуть к тому, что под кожей ничего не бьется, что глаза — бесцветные, что дышать не требуется (разве что из вежливости к живым, разумеется), что ни холод, ни жару почувствовать нельзя. Надо привыкнуть, говорит себе Кирен и сам же удивляется: а когда он успел отвыкнуть? Саймон в другом конце зала о чем-то беседует с одной пожилой миссис, чье имя, вопреки малым размерам деревни, Кирен не может вспомнить. Кажется, она была из тех, что занимали относительно нейтральную позицию еще с самого начала и предпочитали не высовываться. Что, интересно, она хочет от Саймона? Кирен несколько минут следит за разговором и далеко не сразу замечает, что в какой-то момент переключается на губы Саймона, двигающиеся, дающие словам форму. Он выходит из душной комнаты как можно незаметней и, оказавшись снаружи, где его сразу обдувает холодный ветер, зачем-то открывает рот. Ловит поток кислорода и выдыхает его. Так он делал в своей прошлой жизни и пусть сейчас мертвая ткань легких не вздувается, чтобы впустить в себя воздух — пусть, но он все равно может продолжать так делать. (Вдруг, однажды, он что-нибудь почувствует?) Без Эми все пустое. Не как при собственной смерти или типичной потери человека; как-то по-другому. Кисло, будто на языке капли слегка забродившего лимонного сока. Послевкусие от них просто ужасное. Горькое. Она была лучиком солнца, кусочком радуги в пасмурный день; ее волосы, ее улыбка, ее платья и все эти наряды, ее смех, огромное кольцо на руке. Ее фишка не отрицать свое состояние. Ее цвет кожи, крови, глаз. Розовая, красная, карие. Такими они были перед самой смертью. Второй ее смертью. Почему такие люди как она должны умирать? Точнее, почему должна была умереть она? Разве не хватило первого раза, разве не хватило одной порции мучений, разве нужен был, ну правда, второй раз? В этом заключался замысел Господа, которому все в их деревне постоянно молятся, в этом была цель? Кирену хочется спросить вселенную: что, серьезно? Он слышит, как сзади кто-то открывает дверь. Явно еще один такой же, как он, которому срочно понадобился свежий воздух. Или человек. Может, двое. С той же целью. Кирен стирает с щеки мокрую дорожку, не задумываясь о ее существовании, и быстрым шагом направляется в сторону кладбища. Переходит на бег, когда голоса раздаются громче, впрочем, может они ему только кажется. Может, это собственные мысли дают о себе знать, таким вот нехитрым способом заставляя его опять прятаться, бежать, вспоминать, чувствовать боль, тоску, обиду. Прятаться. — Кирен?I lie awake And watch it all It feels like thousand eyes I lie awake And watch it all It feels like thousand eyes
Родители бы сочли его бешеным, увидев, как он бежит на кладбище — прям как в тот раз. Но к черту родителей, они от него отказались. Конечно, Кирен их простил, конечно, они свою ошибку признали и снова на его стороне, конечно, конечно, конечно. Но стоит Кирену опять изменится, стоит кому-то из важных персон сказать, что его нужно отправить в центр, стоит соседке в очередной раз выразить свое мнение, как они сразу же переметнутся на другую сторону. Это море, и если в него прилетит даже самый крохотный камушек, все рыбы и морские существа придут в панику. Водная гладь слишком хрупкая, тишина на дне слишком беззвучная. Невероятно легко все это нарушить и Кирену не хочется признавать, что теперь ему придется с этим жить. Терпеть. Он не хочет. Но разве есть другой вариант? И разве у него когда-нибудь хватит смелости? На кладбище тихо и безлюдно, как и должно быть. Белые ровные кресты напоминают о том, о чем не хочется думать, а надгробные камни выглядят одинаково, даже несмотря на то, что все совершенно разные. Где-то среди них и Эми, думает Кирен, прежде чем вспомнить, что и он там же. Подобная мысль не наводит грусть: он бы никогда не стал грустить о собственной смерти. Проходя мимо могил, Кирен монотонным голосом у себя в голове читает каждое имя. Не пытается вспомнить кто это или знал ли он его или ее, не пытается посочувствовать семье — просто читает. Джессика Лаунж. Питер Фэррис. Джон Уэлл. Патрик Мерисон. Кэрол Реббик. Все они умерли.I'll be the calm I will be quiet Stripped to the bone I wait No, I'll be a stone I'll be the hunter Tower that casts a shade
Откуда-то сзади раздаются шаги; хрустящие под чужими ботинками сухие листья и веточки. Кирен вздрагивает и даже не оборачивается — ноги автоматически несут его в лес, где кроны пугающе нависают над деревней. Там можно спрятаться, твердит что-то внутри, там можно скрыться, там никто не найдет тебя. Зачем Кирену прятаться? От кого? Или так: от кого, если не от себя? Кирен думал, что уже прекратил прятаться от себя самого. В лесу темно и — неожиданно — очень холодно. Настолько, что в полной тишине можно услышать, как у него стучат зубы. Он не удивляется толком, продолжает бежать, все дальше в глубину, где между деревьев сгущается черная темнота, как дыра в другой мир. Когда он останавливается, про себя отмечая, что мог бы бежать вечно, правда, ступни стерлись бы до костей, в воздухе очень остро чувствуется запах. Запах леса. Все вперемешку: сосна, дуб, сырость вчерашнего дождя, трава, мокрая кора, цветы. Кирен принюхивается и закрывает глаза. Лес пахнет жизнью. При жизни он редко здесь бывал, ни разу не гулял под темными кронами сосен и ёлок, никогда не собирал тут грибы. Может быть, ему стоило все это проделать: может, теперь ему не хватает воспоминаний обо всех этих вещах. Может быть. Но ему определенно нравится запах леса и сейчас на этом стоит остановиться. — Кирен! Кто это? Они нашли его? Кирен снова бросается прочь и думает: наверное, это отец. Я не хочу его видеть. Не сейчас, не сегодня, не надо. Он не разбирает оттенков голоса сейчас. Кирен бежит со всех ног и в какой-то момент вокруг него плотным кругом сгущается чернота. Даже контуры деревьев больше не разобрать. Запахи теряются в пустоте, в этой черной массе. Кирен не на шутку пугается: замирает и смотрит по сторонам, тяжело дыша. Из какой стороны он пришел? — Кирен!I lie awake And watch it all It feels like thousand eyes I lie awake And watch it all It feels like thousand eyes I lie awake And watch it all It feels like thousand eyes
У него такое ощущение, словно голоса настигают и уже вовсю скребут ногтями по его черепной коробке. Тысячи глаз, вслед за ними, смотрят на него пристальным прозрачным взглядом. Сейчас они проберутся внутрь и начнут его убеждать в том, что самый выгодный исход — смерть. Снова. Видимо, смерть никогда не перестанет быть выгодным исходом. Они будут просит его это сделать, будут уверять, что так лучше, что он никогда не прекратит прятаться от себя и всех живых. Что никогда не услышит снова стук собственного сердца. Что никогда не почувствует солнечный свет на своей коже. — Кирен! — На него разом наваливаются сзади и сжимают в кольце рук. Валят на землю, накрывая собственным весом и такое ощущение, что дышат, дышат в изгиб шеи. Кирен моргает, наверное, первый раз за все время своей новой жизни, и фокусирует взгляд на том, кто повалил его в мокрые ветки, остро пахнущие лесом и почему-то картоном. — Саймон, — выдыхает он удивленно. — Я увидел, как ты бежишь, и подумал, что… Кирен знает, что он подумал. Любой ты так подумал. Конечно, Саймон далеко не любой, и это хорошо, это безумно радует Кирена, потому что любой бы побежал за ним, чтобы убить, или сдать тем, кто убьет. А Саймон побежал, потому что беспокоился. — В прошлый раз я смог это преодолеть, помнишь? — Что, в сущности, переводится как: «Ты волновался за меня?». Саймон улыбается и кладет холодную ладонь Кирену на щеку. — Рефлекс. — «Разумеется». Кирен слабо улыбается в ответ. — Я бы ни за что не стал принимать эту дрянь, — хмыкает он куда-то в сторону. — Ты и в тот раз не принимал ее по собственному желанию, — замечает Саймон, ведя ладонью вдоль виска Кирена, разглаживая челку, зарываясь в волосы. Кирен следит за движениями его руки краем глаза. На губах у него играет легкая улыбка и Саймон готов поклясться, что она теплая. Ему хочется дотронуться до нее. Можно потрогать? Можно дотянуться до этого солнца, которое ты, Кирен, хранишь внутри себя, под слоем мертвых мышц и белой кожи? Саймон в самом деле мог бы спросить, можно, можно ли мне, Кирен, но вместо этого он еще раз заглядывает в белесые глаза и тянется вперед, чтобы накрыть губы Кирена своими. Такими же холодными. Обнять его, прижать к себе. Кирен не знает об этих мыслях Саймона. Он только смотрит в его глаза, пытаясь в них что-то прочесть, и думает, что это, в общем-то, все не так уж и ужасно. Они выходят из леса, держась за руки. Кирен некоторое время смотрит на их переплетенные пальцы и не решается признаться Саймону в том, что чувствует, пусть совсем немного, но чувствует это прикосновение.I am the storm I am the storm I am the storm So wait