Twilight to night

Мужчина с темными волосами и голубыми глазами, не обращая внимания на скептичный взгляд стоящего за кассой паренька — лет, по виду, чуть больше чем семнадцати, — сухо произносит: — Один номер на эту ночь, с двуспальной кроватью на вот это имя, — и тыкает указательным пальцем в свой поддельный — о чем жертва обмана, стоящая за хоть и отполированным, но каким-то дряхлым прилавком, не знает, — паспорт. Парень неторопливо кивает, задержав взгляд на черных кожаных перчатках, кожа которых тесно облегает руки владельца. Вопрос отпадает сразу же — пусть мужчина и выглядит странно (комбинация из потрепанной куртки, шерстяного пестрого свитера под ней и узких джинс вообще не может внушать особо доверия — как будто он стащил свитер у плачущего ребенка, куртку вынул из мусорного бака, а джинсы украл из магазина, заодно ошибившись с размером эдак на две-три цифры), но на улице, где уже с неделю погода обещает холод и только, без перчаток никто не появляется. Второй же, стоящий у окна с видом брошенной овечки, одет нормальнее. За исключением того, что черное пальто строгого кроя нелепо сидит мешком, а из-под его ровных краев торчат тоненькие ноги в джинсах. Им бы поменяться, думает про себя парень, вбивая имя в компьютер. И имечку, к слову, странности не занимать — кто вообще называет своего сына Вольфганг? Ладно с фамилией, но Вольфганг? Да этот тип, усмехнулся подросток, бросив короткий взгляд на незнакомца, на немца вообще не похож. Какой-то неестественный, неправильный. Интересно, а как второго зовут? Альфонс, может? Была бы совсем абсурдная парочка. Откуда они взялись? Наверное, из Японии. Их приютили к себе бездетные японские пары, а потом они решили сбежать и украсть ракету. Такая у них в детстве была мечта: улететь в космос, но так, чтоб никто на всей планете не узнал. Бедные дети же тогда не думали о том, что если без предупреждения с площадки вылетит ракета, это заметит не только NASA, а и в принципе все… Парень одергивает себя и запускает пятерню в нечесаные короткие волосы. «Вы не в бегах от полиции, случайно? Просто мы, знаете, таких не принимаем, по крайней мере я в свою смену уж точно нет, а то мне потом от дяди влетит, он здесь главный и, честно говоря, вам тоже рад не будет, так что, может, поищете другой мотель на одну ночь?» — это было бы не слишком тактично, вздыхает он про себя. Даже если эти парни в бегах — он хочет оказать помощь. От дядюшки ему влетит, но только если тот узнает, а это дело далеко необязательное. К тому же, на дворе уже сгущаются сумерки, а они, наверное, устали. Он вводит номер комнаты и вручает постукивающему пальцами по столешнице мужчине ключ. — Сто сорок первый, третий этаж, в самом конце коридора. — Спасибо, — темноволосый кивает, берет ключ и удаляется даже без тени улыбки. Второго парня — который выглядит гораздо ближе по возрасту к нему, парню за кассой, чем к сомнительному мужчине, — он берет за руку, а когда они оба исчезают в дверях старого лифта, подросток вздыхает и тоскливо переводит взгляд на настенные часы.

***

— Что мы здесь делаем, Саймон? — Кирен снова встал у окна — тянет его к этим окнам, что ли? — и теперь кусает нижнюю губу. Саймон опускает их единственную сумку с вещами на пол, с легкой скептичностью отмечая как сильно тот скрипит под его ногами. Стягивает с себя куртку и, повесив ее на крючок, совершенно неаккуратно торчащий прямо из стены, медленно подходит к Кирену. — Это наш первый шаг в новую жизнь, помнишь? — тихо, низким тембром произносит он. Кирен мотает головой. — Не говори так. Сам же знаешь: звучит как то, чем люди в Роартоне называли наше восстание. «Новая жизнь, данная вам самим Господом» и вот это все. Саймон хмурится и неуверенно кладет руку, предварительно сняв перчатки, на плечо Кирена. — Ты прав. — Уокер едва заметно вздрагивает от прикосновения и Саймон не может этому не улыбнуться краешком губ, как он обычно делает. — Но я искренне надеюсь, что через год подобная фраза не будет больше напоминать тебе о том месте. Не будет больше напоминать нам. Кирен слабо улыбается, прикрыв глаза. Ему остро хочется избавиться от этих линз, от этого мусса; оков, пережимающие ему горло и грудь, как цепи, которыми его могли бы связать, если бы тогда, в тот злополучный день, он бы не пересилил себя и сошел с ума от дрянного наркотика, высыпанного ему в глотку той сволочью, с которой спала его сестра, веря в далекую и большую любовь. (И у кого сейчас большая далекая любовь, а, сестренка? У кого? Скажешь — у тебя? После того, как я рассказал тебе об истинном происхождении того деревянного браслета? После вот всего? У кого, Джэм? Явно не у тебя.) Саймон, несомненно, прав: когда-нибудь навязчивые воспоминания пройдут, когда-нибудь пройдет и боль, и пустота внутри. Однажды они проснутся в одной кровати, где-нибудь на другом конце света, и улыбнутся друг другу, а потом пойдут делать завтрак — недавно Кирен почувствовал странное чувство, будто в желудке как-то слишком пусто, поэтому вероятность того, что через год они оба уже смогут нормально есть — довольно высока. Они сядут за стол или, может, прямо на диван с тостами и кофе, к которому Кирен, скорее всего, к тому моменту уже успеет привыкнуть, и включат телевизор. Дикторша в слишком свободной — Саймон обязательно заметит это вслух, — блузке будет рассказывать о самых свежих новостях. Массовая террористическая атака, но никто не пострадал. Открыли новый зоопарк в Лондоне, завезли туда самых диких ядовитых лягушек. Спасли снежных леопардов от вымирания, посвятили этому целую демонстрацию и марш. Может быть, она ни слова не скажет о больных СЧС, а может быть и скажет, но в обоих случаях им с Саймоном будет плевать. Эта тема такая же скучная, такая же обычная, как и остальные. — Уверен, так и будет, — кивает он своим мыслям. В этих словах нет ни капли лжи — он правда, всем (пока) не бьющимся сердцем верит в это, верит в такое будущее и однозначно считает его возможным. Он не хочет позволять себе думать, что это не так. Он не хочет даже разрешать себе мыслить негативно и жить отчаянной надеждой, считая, что на самом деле их мечтам не суждено сбыться. Он уже жил так. Ему не понравилось. Теперь у него есть Саймон, теперь у него есть уверенность в себе и вера, много веры. А еще рана на левой ноге, совсем небольшая, ближе к основанию ступни, и ее края обведены кругом засохшей крови багрового цвета настоящей человеческой крови. Подумаешь, ножом порезали — когда та полоумная с белесыми волосами, глазами, и цветом кожи, увидела, что из нанесенной ею раны течет красная кровь, тонкой линией спускаясь к серому асфальту, реакция, вспыхнувшая у нее, однозначно стоила всего только возможного. Она кричала на весь город, что они — предатели. Точнее, предателем сначала был Саймон, но после случая с кровью, слишком цветной и яркой для живого мертвеца, в этот круг впихнули и Кирена. Обозвали «сговорившейся парочкой живых предателей» и попытались… Кирен не хочет вспоминать. Он зажмуривается и отворачивается от собственного, смутно узнаваемого отражения в стекле. Саймон встревоженно сводит брови в середину, оплетает его руками и прижимается щекой к щеке. Почти теплая, замечает он с восхищением. Час спустя они планируют ложится спать. Кирен помогает Саймону смыть с себя мусс, снять линзы, и даже потом не говорит ничего против, когда Монро снова касается подушечками пальцев его щек — ведет вдоль виска и разглаживает светлые волосы, убирая их со лба. Кирен не возражает, когда Саймон снимает с него всю одежду, оставив в одних белых боксерах и всовывает в черную футболку. — Не совсем мой стиль, да? — хмыкает Уокер, улыбаясь. Футболка ему сильно велика, висит почти до щиколоток. А еще она черная; черная как небо без звезд, черная как крыло ворона. Кирен всегда носил только светлое. — Не нравится? Если хочешь, я… — Саймон поднимает обеспокоенный взгляд на Кирена и тянется к сумке с вещами. Кирен успевает раньше. Осторожно, очень мягким и буквально воздушным движением резко накрывает ладонью запястье Саймона и тянет на себя. — Мне нравится, — говорит решительно. Монро недоверчиво хмурится, а Кирен только улыбается. — Честно. Это же твоя футболка. Так что мне даже не просто нравится — мне ужасно нравится. Никогда больше не сниму. — Нет, ну… — начинает Саймон, чувствуя, как сквозь бледную кожу выступает едва заметный и в принципе почти неощутимый румянец (выглядит, наверное, жутковато), усмехаясь, но Кирен прерывает его беспечным ответом. — К тому же, — говорит он, улыбаясь шире, — Смена имиджа — самое то к нашему новому началу, как считаешь? — Он кивает на висящее рядом с потрепанной курткой черное пальто и Саймон, проследив за его взглядом, тихо смеется. — В таком случае, мне тоже стоит подыскать себе что-нибудь более, — предлагает он, многозначительно пробигаясь взглядом по Кирену, — дизайнерское. Яркое, может быть? Будем с тобой лучшей парочкой века — Вольфганг Уолт и Фредерик Джонсон, ты — в строгих черных костюмах и пальто, а я в чем-нибудь… радужном? Как думаешь, если заявлюсь в майке с единорогом и надписью «радуга делает всех счастливей» на собеседование, меня оттуда пинком под зад вышвырнут или… — На совещание ты пойдёшь в костюме! — возражает Кирен. — Мы сходим в магазин и купим его тебе и, не сомневаюсь, в нем ты будешь выглядеть гораздо лучше, чем в майке с единорогом и радугой. — Ну, не знаю, не знаю… — Саймон качает головой, улыбаясь, и Уокер просто не может удержаться — валит его на кровать и, выключив свет, падает рядом. Навалившись сверху, победно улыбается и привычно целует первым. В их новой жизни их могут еще найти — прошлое нечасто отпускает людей. У них будут проблемы в новых краях, с новыми незнакомцами и новым образом жизни, но они справятся, потому что наконец-то оторвались от проклятого города. С Саймоном Кирен отправится хоть в Африку — хотя лучше все-таки было бы оставаться в пределах уютной Англии — потому что именно Саймон научил его не боятся, оставаясь решительным. Раньше Кирен не думал о будущем. Запертый в кругу своей семьи со слабонервными родителями и меж глупых, жестоких и злых соседей, он не мог представить себе светлое будущее. Но сейчас оно есть, светится ярким солнцем в дали и ослепляет так остро, что приходится периодически зажмуриваться. Именно оно дает Кирену понять, что все у них с Саймоном будет хорошо.