la neige sur les joues

Жильбер Лафайет перевелся в Нью-Йоркский университет совсем недавно. В своей родной Франции он бредил штатами и этим престижным учебным заведением. Он давно мечтал уехать за океан, его тянул к себе, названный в прошлые века, Новый Свет. Сам выучил язык. Не в совершенстве, конечно, но по крайней мере, собой Жильбер гордился. Сразу поступить за границей у юноши не получилось, поэтому он подавал документы позже. Ему не отказали – вскоре после начала учебного года он собирал чемоданы в Америку. Про Лафайета можно было сказать, что в жизни ему повезло родиться потомком древнего французского рода, корни которого уходили далеко в тринадцатый век. После смерти родителей ему досталось огромное наследство. Он был рассудительным и не прожигал деньги попусту – нужно было как-то жить в чужой стране. И вот, он, Жильбер, мальчишка, только что выбежавший из школьных дверей, слишком юный, слишком хрупкий на вид, с огромными детскими глазами, стоит посреди оживленной улицы необъятного Нью-Йорка, сжимая ручку студенческой сумки. Лафайету нравился шумный и живой Нью-Йорк, нравился новый университет. Сначала он ловил любопытные взгляды на себе. Смущался всех, опускал глаза. Но после он раззнакомился со всеми. Особенно подружился с Александром Гамильтоном и Джоном Лоуренсом. Они стали неразлучным трио. Парни рассказали и показали все не только в университете, но и в городе. Лафайет был счастлив найти таких друзей. Но в новом университете он нашел не только новых друзей... С появлением нового иностранного студента Джордж Вашингтон, уважаемый профессор, сразу заметил, что он не совсем обычный. Точнее его кожа. Она была белоснежной. Невозможно бледная. И это было не болезнью, не явным признаком аристократических кровей, потому что его можно было назвать мертвецки бледным. Это был маленький секрет Лафайета. А Джордж ловил себя на том, что он неприлично много смотрит и думает о новом студенте. Но и сам юноша не менее заинтересованно смотрел на профессора. Джордж видел блеск в его глазах, как он увлеченно слушает лекцию, старательно делает конспект. Он все видел. Видел как юноша смущенно опускал ресницы, столкнувшись случайно плечом в коридоре, как, когда он опирался о стол, глядя в месте с Джорджем на его работу, его мизинец подрагивал, и он отставлял его в направлении к мизинцу профессора, как покрывались бледным румянцем такие же бледные щеки, Джорджу это казалось особенно очаровательным. Но эти бледные щеки, лоб, вздернутый носик... От чего такие белые, как пломбир, как молоко... Увидев профессора Вашингтона в первый раз, Жильбер не спал потом всю ночь. Его поразило все в нем. Его высокий рост, его величественная осанка, большие ладони, тембр голоса – он внимательно ловил крупицы звуков, собирал в слова и фразы, бережно запирал все в своей памяти. Могло показаться, что он вел себя слишком уверенно, слишком близко подходил к профессору, слишком низко склонялся и чуть не касался лбом лба Джорджа, рассматривая свои бесконечные орфографические ошибки. Орфография была его слабым местом. Но Джордж все равно хвалил его эссе и сочинения. О, похвала от любимого преподавателя! Жильбер довольно улыбался, его щеки вспыхивали, ему было приятно. Сам Джордж давно не видел такого колоссального рвения к учебе. Лафайет сам просил дополнительные задания, попросил выделить время на него после пар, для того, чтобы подтягивать письменную речь. Вашингтон был ошеломлен, но посмотрев в карие глаза, которые обрамляли длинные черные-черные ресницы, полные искреннего желания и готовности, он не мог отказать. Почти каждый день они встречались дополнительно. Неприступный и недосягаемый до этого Джордж сделался почти мягким, его тонкие губы даже улыбались, лицо сделалось менее суровым. Шли дни и недели и Лафайет стал понимать, что какое-то доселе неизвестное чувство зарождалось в его груди. В легких было крайне тесно. Желудок то скручивался в узел, то в нем как будто порхали бабочки. Часто ночами он засыпал только под утро. Кусал ночью пальцы, прикладывал к горячим губам тыльную сторону ладони. Дома он вздыхал, на учебе старался улыбаться. Жильбер понимал из-за кого он так вздыхает, и кто забрался в самые укромные уголки его души, сердца, и мыслей. "Джордж Вашингтон", – с трепетом думал Лафайет. – Кажется, я бесповоротно влюбился, – невзначай прошептал Жильбер, лениво перелистывая страницу книги и удобнее укладываясь на полусогнутую руку. Редко разлучное трио сидело над домашним заданием в университетской библиотеке. Кроме них там были редкие студенты, приходившие в основном за нужной книгой. Идеальную тишину прерывал только шепот троих друзей. – В кого? – не отрываясь от ноутбука спросил Александр. – В Джорджа Вашингтона, – после короткой паузы ответил Лафайет и посмотрел на крышку ноутбука, за которой прятался юноша с огненно-рыжими волосами. Повисло молчание. Клацанье по клавиатуре замолкло, все как будто перестали дышать. Лоуренс спокойно закрыл книгу. Алекс высунулся из-за экрана ноутбука и пристально посмотрел на Жильбера. Последний не отводил взгляд, лишь печально вздохнул. – Ты серьезно? Это не какая-то шутка? – Гамильтон все также пристально не сводил взгляд с француза и изогнул одну бровь. – Александр, по мне видно, что я шучу? – немного обиженно прикрывая глаза ответил Лафайет. Вскочивший со стула Алекс присел и отодвинул в сторону свой ноутбук. – Извини... – Ничего, Александр, я понимаю твое недоумение. Джон, не вмешивающийся до этого в разговор, сказал: – Ты должен признаться, рассказать, – проговорил он, – Нелегко держать в себе все. Жильбер с ужасом посмотрел на друга. Конечно, он думал про это. Думал, что нужно сказать как есть. А вдруг получится? Но юношу пугало обратное – а вдруг не получится? Вдруг Джордж разозлится, прочитает лекцию о приличии. Вдруг не захочет больше видеть Лафайета, не посмотрит на него больше, не похвалит, вообще ничего не скажет больше. Станет холодным. Лафайет дорожил отношениями, которые у них уже были. Для него было счастьем видеть еще лишние два часа Вашингтона. Он боялся больше не столько самого отказа, сколько того, что их, так трепетно оберегаемые тонкими ручками Жильбера, отношения разрушатся, растаят, так как тает снег в ладонях или как песчаный замок медленно погибает от нахлынувшей неожиданно волны. Этого юноша не мог допустить. Он скорее погибнет сам, чем даст умереть этим отношениям. – Нелегко, – повторил Жильбер, – Но это сложно, даже невозможно... – Не кисни, Лафайет! – бодро подхватил Алекс, – Кто не рискует, тот не пьет шампанское! Не бойся, профессор Вашингтон не съест тебя. Если ты боишься, что он обрушится на тебя с упреками в возрасте, клянусь, я потеряю к нему все свое величайшее уважение! На последних словах Гамильтон, непозволительно для библиотеки, повысил голос. Случайные студенты на миг обернулись, но увидев, кто нарушил священную тишину, (Александра знал, если не весь, то половина университета точно. Он был самым активным участником ораторского кружка и его можно было застать в вечных спорах с Томасом Джефферсоном с соседнего факультета) так же быстро вернулись к своим делам. Такая мини-речь вызвала легкие усмешки друзей. Александр, опять вскочивший с места, снова присел и тоже слегка улыбнулся. – Спасибо за поддержку, ребята, – еще улыбаясь сказал Жильбер. – Чем быстрее, тем лучше, – взяв в свою горячую ладонь прохладную ладонь француза и ободрительно сжав её, заключил Гамильтон. – Да-да, – согласился Джон, – трудно поверить, но Александр месяца два наверное не мог признаться. – Не два, всего лишь несколько недель! – запротестовал Алекс и наигранно надулся. – Ладно-ладно, несколько недель, – потрепав по рыжим прядям согласился Лоуренс. Они встречались с конца старшей школы, и по счастливому велению судьбы, оба хотели поступать в один университет. И, успешно пройдя испытания, они вместе учились. Вместе снимали и квартиру. Они казались счастливыми, дополняли друг друга. Импульсивный, резкий Александр и во многом спокойнее него, плавный Джон. Лафайет не чувствовал себя лишним с ними. Парни проявили инициативность и приняли в свою маленькую семью его. Часто, собираясь дома у Алекса и Джона, они играли в настольные игры или смотрели фильмы, обычно Александр укладывался головой на колени Джона, а Жильбер клал голову на живот или под бок Алексу. – Да, пожалуй, как только окончательно соберусь, я признаюсь, – проговорил Лафайет, кивнув сам себе. – У тебя все получится, – ласково сказал Лоуренс. – А если нет, черт с этим Джорджем Вашингтоном! Запьем неудачу! – уже точно выкрикнул Гамильтон. – Если только ты угощаешь, – рассмеявшись ответил Лафайет. Вдохновленный Жильбер лишь выжидал момент, чтобы сказать о своих чувствах. Но все никак не мог найти правильное время и обстановку. Он делал ставку в большинстве на занятия после пар, но то увлекшись самими занятиями, то от нерешительности, юноша или забывал или не мог сказать. "Еще немного", "завтра", "после выходных уж точно" – постоянно обещал себе Лафайет и эти обещания затянулись чуть ли не на месяц. Он все так же не спал ночами, а начавшиеся зачеты и прочие не самые приятные аспекты учебы, убивали француза. Он засыпал на первых парах, но старался держаться, чтобы не получить выговор. Однажды так он натурально заснул на паре любимого профессора Вашингтона. Перед тем как погрузиться в царство Морфея, Жильбер отдал себе отчет в том, на чьей паре он собирается не внимательно слушать, а бессовестно спать. Тяжесть в веках была сильнее чувства долга и рвения к знаниям. Вот, он мирно, уткнувшись в сложенные на столе руки, спит, посапывая. В это время, рассказывая лекцию, Джордж Вашингтон прохаживался по всей аудитории между рядами парт. Дойдя до почти самой последней, он на минуту остановился и вскользь посмотрел на спящего Лафайета. Он даже улыбнулся краешками губ. Если откровенно, то кто бы не улыбнулся, увидев дремавшего Лафайета? Даже у такого большого, со стальным взглядом человека, как Вашингтон, мускулы дрогнули в изгибе улыбки. Он не разбудил, не поставил в неловкое положение студента перед одногруппниками. Он понимал, что сейчас за облако испытаний нависло над новичком, к тому же он продолжал брать дополнительные задания и всегда приносил все в срок. Джордж не стал задерживаться над, определенно, уставшим Жильбером, и вскоре вернулся к своему столу и продолжал уже с привычного места. Под конец пары юноша разлепил глаза и осторожно выглянул, чтобы посмотреть на преподавателя. Совершенно спокойное лицо Вашингтона давало надежду на то, что его, Лафайета, не расстреляют. После того, как прозвенел звонок и студенты высыпали из аудитории, и лишь некоторые не особенно торопливые остались собирать вещи и без спешки покидали кабинет. Жильбер надеялся выбежать незамеченным, но не просчитал и сел далеко и далеко от двери. Как у несчастного, севшего на ряд у окна, его путь лежал прямиком через преподавательский стол. Лафайет собрал сумку, и направился к выходу, предварительно помолившись. Проходя мимо, Жильбер не мог не посмотреть на профессора, хоть из подлобья, хоть скосив взгляд, не поворачивая головы. Все такое же спокойное лицо и улыбающиеся глаза. Лафайет почувствовал облегчение, но стыдливо опустил ресницы. Выскочив за порог и отойдя на приличное расстояние, он прислонился к стене и попытался унять горевшие, он сам не понимал от чего именно, щеки и колотившееся сердце. Ждать становилось все мучительнее. Наступали холода – падал первый легкий снежок, люди кутались в шарфы, теплое дыхание превращалось в пар на холодной улице. Лафайет, изнеженный теплым климатом родной Франции, сильно мерз и первое время не приходил на занятия без теплого свитера и шарфа. Со времени шарф стал оставаться в гардеробе, но теплый свитер был неизменным. Придя однажды после основных занятий на дополнительные, как это и обычно случалось, Жильбер не застал Вашингтона ни в аудитории, ни в смежном, как лаборантском, помещении. "Задерживается, наверное", – подумал юноша и поставил сумку на стул рядом с преподавательским столом. Обычно, когда они занимались, сидели напротив друг друга. Пока никого не было Лафайет решил побаловаться и без малейшего зазрения совести присел на удобный стул Джорджа, откинулся на спинку. Он оперся на стол и покачался немного на стуле. Положил голову на стол, человечком, из указательного и среднего пальцев, побегал по столу. Задумался. Сколько раз он представлял, как бегает таким человечком по сильной, мужской руке Джорджа. От ладони, по предплечью и до самого плеча. Жильбер заскучал, а Вашингтона все не было. "Может он забыл? Или у него неотложные дела появились и он просто не успел предупредить? А если что-то случилось?.." – в голову француза начали закрадываться не самые приятные и хорошие мысли. Чтобы отвлечься он решил полить цветы, стоящие на верху высоких шкафов. Любое занятие подошло бы, но цветы попались на глаза первые. Подставив стул к шкафу и взяв бутылку с водой, он взобрался на стул, но пришлось встать на цыпочки – Жильбер и не думал, что он окажется слишком маленьким для этого шкафа. Первый цветок был полит успешно, но со вторым возникли трудности. Непослушная прядь выбилась из гульки Жильбера и упала прямо на лоб, но оказалось длинной и стала мешаться в глаза и щекотать нос. Отчаянно сдувая её, чтобы не мешала, юноша пытался тянуться к цветку, но бутылка выскользнула из длинных пальчиков и содержимое её вылилось прямо на бедного француза. В свою очередь Джордж быстрым шагом шел к своей аудитории. Он задержался на совещании, а его студент ждал. Получилось нехорошо и Вашингтон бы не удивился и не рассердился, если бы, придя в аудиторию, он бы не застал там Лафайета. Опоздал-то он. И вот, на пороге аудитории, он услышал чей-то крик. Знакомый голос, сердце ухнуло куда-то в пятки. Ступив в кабинет он услышал тихие ругательства на французском и их источник – Жильбера Лафайета. Он стоял на стуле, как будто потеряв ориентацию, (он правда потерял её, когда перевелся учиться в это учебное заведение и встретил Джорджа Вашингтона) озлобленный и растерянный. "Он так упасть может", – подумал Вашингтон и подбежал к юноше. На полу он заметил разлитую воду и бутылку неподалеку от стула. – Я помогу, – сказал Джордж, протягивая руку Лафайету, чтобы тот смог опереться и слезть со злосчастного стула. Жильбер около секунды рассматривал протянутую руку, несмело положил в нее свою и с помощью преподавателя спустился на твердую землю. Как только юноша поднял глаза на Джорджа, с губ последнего сорвался вздох. С мокрого лица стекали крупные капли и остатки белоснежной пудры. Под ней прятались мелкие, но густо посаженные веснушки и полупрозрачная кожа, которая переливалась теплым оттенком. На ресничках, точно на утренней траве роса, были капли воды. С носа тоже капали маленькие капельки. В огромных глазах плескался испуг и что-то непонятное, похожее на сильное желание. Свободной рукой Джордж коснулся холодной щеки, она с головой, как говорят, накрыла ее. Жильбер прикрыл глаза, на щеках появился живой румянец, он легкими, едва незаметными движениями понежился о крепкую ладонь, словно котенок. Он посмотрел на Джорджа, совершенно темными глазами, встал на цыпочки и медленно потягивался к лицу мужчины. Где-то уже совсем близко его опалило дыхание Вашингтона, сам юноша приоткрыл рот, но приспустил жалюзи густых ресниц. Он быстро припал к чужим губам, целовал, пробовал на вкус. Джорджу казалось, что губы у Лафайета слаще всех сладостей мира. Пока он позволял мальчику делать, что ему хочется, но ему с каждой секундой хотелось больше. Он пытался протолкнуться язычком, углубить поцелуй. Ему не позволяли, Жильбер даже зажмурился и приглушенно простонал прямо в поцелуй. Этого и добивался мужчина, приоткрытые, не самым соответствующим месту звуком, губки впустили язык Джорджа. Запустив пальцы в рыжеватые локоны и наклоняя голову юноши под удобным углом, профессор Вашингтон, влажно целовал своего студента. Лафайет вначале еще порывался перенять ведущую роль, но капитулировал. Так приятно-жадно его еще никто не целовал, потому что его вообще никто в жизни не целовал так. Под тяжестью страсти Джорджа, Жильберу пришлось выгнуться в спине, в одну секунду ему даже показалось, что он может упасть, под затылок его поддерживала только рука. Цепкими пальчиками он добела сжимал вторую ладонь мужчины и ткань его пиджака. Пушок ресниц щекотал щеки Вашингтона, это было приятно. Он проходился языком по кромке зубов в чужом, сладком ротике, старался не разрывать поцелуй, но на крохотное расстояние отрывался, встречая сопротивление и протест француза, быстро чмокал розовые губки и возобновлял поцелуй. Оторвавшись от Жильбера секунды на две, он взглянул на юношу – приоткрытый ротик, пухлые от долгого поцелуя губки, еще мокрые, раскрасневшиеся щеки блестели, все личико приняло крайне жалобное выражение и Джордж даже не знал, умиляет или возбуждает его это. Чмокнув и тихонько лизнув, как бы еще раз пробуя на вкус француза, мужчина выпустил из объятий своих губ губы студента. Он медленно убрал ладонь с затылка юноши, тот выпрямился, и нехотя высвободил свою ладошку. Жильбер сделал маленький шажок назад. – И долго ты силился это сделать? – в голосе мужчины слышалась усмешка. – С того момента, как увидел впервые, – игриво улыбаясь ответил Лафайет, но глаза были полны серьезности. И тут Джордж, как спохватился, сказал короткое: "погоди" и нырнул в небольшую смежную комнату. Вернулся со своим огромным шерстяным шарфом, развернул его и накинул на плечи Жильбера, обмотал вокруг шеи и мягко сказал: – Заболеешь еще после такого холодного душа. Юноша поблагодарил, погладил немного колючий шарф и уткнулся холодным носом в теплоту шерсти. – Хочешь чай? – Это было бы здорово, – кивнул Жильбер. Вашингтон поставил чайник и пригласил присесть закутанного Лафайета рядом. Он снова засмотрелся на щеки француза. Ему и в голову не приходило, что тот пудрится, чтобы скрыть свои милые, на взгляд Джорджа, веснушки. И такая белая пудра, точно из прошлых веков, когда пудрили и лица, и волосы, и даже парики. Он подумал, что может лезет не в свое дело, но все же спросил у Жильбера: – И почему ты свои веснушки прятал? В них же нет ничего такого. – Там где я рос, веснушки никому не нравились. Надо мной издевались, я не мог терпеть и стал скрывать их, – после некоторого молчания ответил француз и добавил: – Мне самому они стали не нравится. – Но теперь ты же живешь не там, ты теперь здесь. Почему бы не показать свои чудесные пятнышки всем? Никто не упрекнет тебя, – попытался заверить юношу Джордж. Но Лафайет лишь отрицательно покачал головой, повесив нос. Постучал пальцем по столу и сказал: – Мне кажется, я не смогу... Вашингтон накрыл своей теплой, крупной ладонью тоненькие пальчики Жильбера и чуть тише и нежнее чем обычно произнес: – Ничего-ничего, мы это исправим. Мы всем покажем, какие они у тебя замечательные. Жильбер улыбнулся, он хотел, воспользовавшись случаем, сплести пальцы, ему необходим был такой контакт, тем более он так давно мечтал. Но закипевший чайник расстроил все планы юноши. Даже чая перехотелось. Но отказаться теперь было невежливо, и он благодарно принял чашку ягодного чая. Горячий напиток сделал свое дело. Жильбер отогрелся. Покончив с чаепитием и отодвинув чашку, после недолгого молчания, юноша перегнулся через стол, взял в уже теплые пальчики лицо Джорджа, прижался к его лбу и, поводя кончиком своего тонкого носика по выразительному носу мужчины, Жильбер с отчаянной лаской, дрожаще прошептал: – Я люблю... Люблю... Очень... Я больше не могу, вы меня не оттолкнули во время поцелуя, не отталкивайте сейчас... Прошу... Люблю, люблю люблю! – Чшшш, – шепнул Джордж, вновь накрывая узкие руки своими. Голос юноши сбивался, казалось еще слово и он сорвется на плач. Помолчав, мужчина добавил: – Это взаимно, Жильбер, взаимно.

***

Воздух в небольшой комнате был пропитан теплом, шелестом ресниц, невесомыми прикосновениями. На, большой для одного и как раз для двоих, кровати, под приятной тяжестью одеяла, еще сонные, нежились две души. Переплетения ног, объятья рук, шелк юношеских светлых ладошек, бархат сильной мужской спины. Не открывая глаз, Жильбер крепче прижался к Джорджу, скользнул губами по сильной груди. Потерся носиком и чмокнул впадинку между сплетением ключиц. Добился своего – разбудил мужчину. Лениво-лениво Вашингтон поцеловал в лоб юношу, вдохнул запах его шампуня на рыжих кудряшках. – Доброе утро, – нежно улыбаясь проговорил Лафайет, поглаживая подушечками пальцев меж лопатками Джорджа. – Доброе, – прошептал мужчина. Жильбер сладенько потянулся, поджимая пальчики верхних и нижних конечностей, зевнув, нащупал рукой на тумбочке телефон. Время было просыпаться и собираться на учебу. Он еще немного полежал, давая погладить свой бок и живот Джорджу. Последний совсем не собирался просыпаться, лежал еще не открывая глаз. Лафайет легко выскользнул из сонных объятий мужчины и услышал недовольный звук. – Пора вставать, – накидывая на плечи махровый халат, сказал юноша и предостерег: – Опоздаем. Джордж словил такое женственное запястье, коснулся губами прохладных костяшек и проговорил: – Не пудрись... Жильбер снова ускользнул, как лента шелка, присел на мягкий пуфик рядом с маленьким столом и зеркальцем. Он взял кисточку и окунул её в снег пудры. Провел кисточкой по щекам и носу. Вашингтон поспешил тоже подняться. Он подошел к французу и склонился прямо к его лицу. – Не нужно, Жильбер, – снова сказал мужчина. Жильбер хитро улыбнулся и прошелся кисточкой по носу Джорджа. Тот немного закашлялся от попавшей в нос пудры. Он посмотрел в смеющиеся черные глазки. Джордж осторожно протянул руку к щеке юноши. Погладил большим пальцем кожу возле ушка. Присел на колени, снова перехватил жильберовы ручки, поцеловал очаровательные фаланги. Отодвинул махровую ткань с коленки, покрыл невесомыми поцелуями острые юношеские колени, нежные бедра. – Жильбер, – начал Джордж, – Зачем она тебе? Мне нравятся твои веснушки, и ты не должен стесняться их. – Да, не должен... – повторил француз и запустил руку в темные волосы мужчины, помассировал кожу головы пальцами, – Мне еще трудно, понимаешь. Но сегодня ее меньше на лице, если присмотреться можно увидеть веснушки. Лафайет спустился на пол к мужчине, присел рядом. Немного помолчав он прислонился своим лобиком ко лбу Джорджа, взял его ладонь в свою, сплел их пальцы и прошептал в губы мужчине: – Немного терпения и я обещаю, что буду обходиться без нее. – Ты пообещал, ловлю на слове. Затем долгий томный поцелуй. Сегодня оба немного опоздали на работу и на учебу.