звезды.

       кроули сам создавал вселенную, только очень и очень давно — больше шести тысяч лет назад, когда крылья за его спиной еще были белыми, без единого черного перышка среди них, а его невероятно мягкие огненно-рыжие волосы падали с плеч водопадом.        кроули кажется, что это происходило не с ним, что он был безмолвным наблюдателем всего, потому что он ничего толком не помнит из той жизни, что была до падения. он не помнит небес, где вокруг витало божественное благословение, окутывающее приятной прохладой, словно бы вуалью, заменой которым стала преисподняя, пламя которой ласкало пятки и дышало в спину, опаляя лопатки.        когда-то кроули создавал, а не разрушал.        звезды над головой сверкают так ярко. кроули не может не думать, не сравнивать себя со звездой, потому что он так же горел — сгорал — в небесах, и очень скоро пал, оставляя за собой черные перья.        и единственное, что отличает звезды от кроули, — умение молчать и не задавать вопросов.        — кроули?        ох, точно, ангел.        азирафель стоял рядом с ним, и в лунном свете казался еще более неземным, как будто принадлежащим самой вселенной и звездам. кроули не покривил бы душой, если бы она у него была, сказав, что он много что потерял, покинув небеса.        но, разумеется, он этого не говорит, и не скажет еще, как минимум, пару сотен лет, если только не начнется очередной конец света.        — разделишь со мной пару бокальчиков шатонеф-дю-пап, ангел? — в руке у демона почти сразу материализуется бутылка вина и два бокала.        — конечно, дорогой.        в глазах ангела чертовы звезды — совсем не похожие на те, что сияют над их головами; гораздо лучше. ради них кроули готов падать раз за разом, и ему совсем не будет жаль.        но он чертовски хочет вознестись обратно ради них же.        как-то раз азирафель спросил кроули про его падение.        — я задавал слишком много вопросов, — обычно ограничивался этим он, неопределенно пожимая плечами, мол «неважно, ангел, неважно».        — дорогой, а твои крылья...        кроули замирает с поднесенным к губам бокалом, так и не отпивая из него алой жидкости. если бы он был способен дышать, то прямо сейчас невольно был перестал.        и, если бы его сердце также могло бы биться, оно бы пропустило несколько ударов, а потом принялось бы стучать в разы сильнее, быстрее.        кажется, кроули в своей жизни делает что-то не так, полюбив ангела. ему так только кажется, но, на самом деле, он уже знает ответ.        — из-за серы они обуглились и, — говорит тихо, словно боясь, что кто-то может их услышать, но на улице никого, ни единой души, только утки, кряканье которых разбавляет повисшую между ними тишину уже в течение получаса, — отмерли.        под удивленный, полный сожаления вздох азирафеля кроули продолжает, снимая с кончика носа очки:        — я имею в виду, что они больше никогда не поднимут меня.        и это едва ли не единственное, что напоминает мне о прошлом, — хочет сказать кроули, но тогда бы он покривил душой — у него единственного во всей преисподней есть крылья, да, но у него есть звезды, а еще азирафель.        азирафель, в чьих глазах звезд больше, чем во всей вселенной, смотрит на кроули, в чьих глазах — сплошные эмоции, которых обычно не видно из-за темных стекол очков.        — ой, ангел, не смотри ты на меня так. ты выглядишь так, словно снова перечитал «ромео и джульетту» шекспира. не кисни! давай ты лучше расскажешь, как у тебя там дела с твоими.