Залог

Одним ясным парижским утром к известному в узких кругах Жан-Эстеру ван Гобсеку явился один молодой человек весьма приятной наружности, который очень нуждался в крупной сумме. Именно поэтому он и обратился к Гобсеку, ибо тот слыл в высших кругах как авторитетный ростовщик, которому можно доверить работу с большими суммами и особо ценным имуществом. Молодой человек решил не брать всю сумму по процент в рассрочку, как советовал ему один из приятелей, а рискнуть по крупному и заложить роскошный особняк с образцовым садом, который достался ему по наследству от недавно почившей тётушки. Предложение заинтересовало Гобсека, представляя особняк у себя в голове, он уже предвкушал всю выгоду, которую можно получить от такой огромной жилплощади. Но вся радость Гобсека моментально улетучилась, когда он узнал, что сей особняк находится аж в далеком Санкт-Петербурге, столичном городе Российской империи, столь же дикому и неизвестному для рядового парижанина, как загадочные города индейских племён для испанского мореплавателя. Гобсек не мог решить, как ему поступить; он настолько отвык от этого чувства, что испытав его снова, спустя столько лет, вновь почувствовал себя молодым, неопытным парнем, вступающим в полный опасности мир. Он отослал своего клиента домой, предоставив себе возможность поразмыслить над предложением до утра. Ранним утром клиент, гонимый штыками карточных долгов и горестями праздной жизни, уже стоял на пороге квартиры Гобсека совершенно взмокший от волнения: сделка с имением его тетушки была его последним шансом на разгульную жизнь аристократа, лишенную забот о деньгах. Лишь переступив порог, он принялся расхваливать особняк, описывая красоту интерьеров и перечисляя фамилии дворян, когда-то посещавших его стены. Слушая все эти небылицы, Гобсек начинал сомневаться в существовании этого расчудесного места, настоящей обетованной земли, к которой так стремился Моисей, но так и не смог ступить на неё. Сейчас Гобсек понимал его горечь, ведь по описаниям молодого франта, если они были правдивы, имение могло стоить в два, а то и в три раза больше предложенной им суммы, и мысль о том, что такая первосортная недвижимость лежала в руках Гобсека, но он не имел возможности на неё взглянуть, терзали его старческое сердце. — Послушайте, послушайте! При всём уважении к вашей персоне и к вашему предложению, я всё же не могу его принять по одной простой причине: мне нужно осмотреть особняк и оценить его, обычно, если недвижимость находится в окрестностях Парижа, это не занимает много времени и сил, но в вашей ситуации эта простая процедура, к сожалению, неосуществима, вы сами прекрасно понимаете почему. А давать вам ссуду под залог невесть чего я не могу, простите, тут уж играет роль простой принцип капитализма… Отказ Гобсека ранил франта в самое сердце, от шока его лицо застыло в ужаса, а ноги начали подкашиваться, обвиваемый тревожными мыслями, словно Лакоон змеями, он готов был броситься старику в ноги и молить его о пощаде, однако в последнюю секунду дворянская гордость вдруг взыграла в нём, он одернулся, деловито встал и с наиболее непринуждённым видом, на который он только был способен в той ситуации, выдал: — Ну же, ну же, не надо так торопиться и отказываться от моего предложения! Всё вполне решаемо, главное потерпеть! Вот что, если я попрошу моего многоуважаемого друга и партнера по картам, отец которого заведует пассажирскими перевозками на воде, выбить для вас первоклассную каюту на корабле до Петербурга? Посмотрите город, оцените имение! Я заплачу за извозчика. Клиент бросил на Гобсека такой теплый взгляд, ожидая, что он растопит его ледяное сердце, но ростовщик, видевший в своей долгой жизни немало трагедий, даже не дрогнул перед всеми любезностями молодого человека. — Итак, у меня к вам встречное предложение. Как я вижу, деньги нужны вам срочно, желательно на этой неделе, я прав? Хотя можете даже не отвечать на сей вопрос, ответы написаны у вас на лице, дорогой мой, так вот, я, после череды размышлений, всё же решил, что я осмотрю ваш особняк, если вы покроете все расходы на дорогу, питание и прочее из своего кармана. Ежели ваш дворец действительно окажется так хорош, как вы его описываете, я готов выдать вам деньги сразу по приезду. Франта переполняло счастье и неожиданное душевное спокойствие: он был уверен в ценности особняка, которую Гобсек, старый скупой голландец, должен был оценить по достоинству. И тут он пустился в разгульные мечты о крупных суммах, которые он выиграет в карточные игры, поставив деньги, полученные от Гобсека, о легкомысленных парижских женщинах, по пятам следующих за звоном монет, о диковинных яствах, достойных двора самой мадам де Помпадур. Такая беззаботная жизнь льстила ему, поэтому ради неё он был готов рискнуть даже последним су, надеясь, что он принесет ему целый франк. — Не могу не согласиться с вашим справедливым прошением, тотчас же пойду и раздобуду место в лучшей каюте, что только может быть на корабле. Пакуйте вещи и отложите деньги, которые вы мне выдадите за столь шикарное имение! С этими словами он удалился.

***

На следующий день Гобсек уже стоял на палубе, обдуваемый легким ветром. По кораблю гуляли молодые аристократки, прикрывая свои румяные лица кружевными кремовыми зонтиками и изредка обмахиваясь дорогими веерами. По ветру летал сладкий запах женского парфюма, то и дело ударяя в морщинистый нос Гобсека. Праздная атмосфера круизного судна была чужда ростовщику, привыкшего в молодости ходить в море за добычей и опасностью, но морской солоноватый ветер и легкая качка то и дело возвращали его во времена его буйного юношества, где риск и страсть смешивались воедино. Чтобы не терзать воспоминания, Гобсек отправился в свою каюту, действительно одну из лучших на корабле, как и обещал его клиент. Несмотря на самоуверенные слова юного аристократа, Гобсек прекрасно понимал какой ценой ему удалось раздобыть место на корабле, где самый дешевый билет стоил по меньшей мере 200 франков. Через несколько дней Гобсек прибыл в порт Санкт-Петербурга, где его ожидал экипаж с извозчиком, заранее нанятые клиентом. Поездка по суше была не очень долгой, однако ямы на дороге знатно потрепали старые кости голландца, не дав ему расслабиться весь путь. Наконец взору Гобсека открылось всё великолепие закладываемого имения: оно в действительности было так хорошо, как описывал его франт. Позолоченные барочные орнаменты сверкали на утреннем солнце, охристые стены, отделанные как будто только вчера, подчеркивали элегантность всего строения, а сад с цветочными ансамблями, водоемами и фонтанами смог бы поразить самого Луи XIV и весь его избалованный двор. Гобсек спешно зашел внутрь и принялся осматривать помещения, которые были столь же красивы, как и стены. В аванзале потолок украшала гигантская роспись, содержащая в себе эпизоды из греческой мифологии, а на старинном паркете, составляющим удивительные узоры, можно было разглядеть отметины от каблуков богатых дам прошлого столетия. Всё это место так пышило богатством, что Гобсек начинал чувствовать себя как дома: как будто бы все его сбережения мигом обратились в один большой дом, стены которого вылиты из золота, а зеркальные коридоры из серебра. Оценив особняк по достоинству, Гобсек вернулся в Петербург, чтобы сесть на корабль до Парижа, но к несчастью, рейс был задержан до позднего вечера, из-за чего ростовщику пришлось уныло и растерянно скитаться по столичным улочкам в поисках чего-то интересного. По дороге нога, которая начала побаливать на обратном пути из поместья, снова дала о себе знать, и он, идя по захудалому дворику бедного района, едва не свалился на брусчатку. К счастью, проходившая мимо молодая женщина, весьма приятной наружности, с лёгким румянцем на щеках и милой улыбкой на лице успела схватить Гобсека за его худую руку и предотвратить падение. Ростовщик, не привыкший проявлять такую слабость на глазах других, почувствовал себя просто отвратительно, ему было противно само осознание того, что он позволил себе расслабиться и допустил такую оплошность, которую зачастую допускают лишь одни глупцы да юнцы. Женщина, всё также мило улыбаясь, продолжала расспрашивать Гобсека об его самочувствии, едва понимая её, он стыдливо оглядывался по сторонам, боясь, что кто-нибудь еще увидел его позорное падение. «Хорошо всё же, что это случилось не в Париже, а всего лишь в Петербурге, где меня никто не знает. Право же, я бы потерял половину клиентуры, если бы хоть один парижский гуляка увидел бы мой позор. Старому дураку никто бы не доверил свои финансы!»: подумал он, смотря женщине в глаза. Долгими объяснениями на ломаном французском и ярыми жестами она всё же смогла донести до Гобсека свое желание пригласить его выпить чаю в квартире её сестры. Он хотел было отказаться, но его взгляд упал на прекрасное золотое солнце, стоящее в зените, которое намекало ему о том, что до отплытия еще половина дня, за которую он попросту помрет от голода и скуки. «Когда вернусь, потребую от этого дурака компенсацию за все доставленные мне неудобства, пускай платит удвоенный процент!». Итак, Гобсек переступил порог жалкой лачуги, где каждый миллиметр был пропитан скупостью и фанатичной бережливостью. В его глазах всё еще золотились роскошные орнаменты богатого имения, и поэтому болезненная темнота бедности жгла ему глаза и душу. Из спальни появилась старуха, которая осмотрела гостя пронзительным и осторожным взглядом, оценивая ситуацию. — Ах это ты, Лизонька, кого ты привела на этот раз, а, вертихвостка? Лизавета сделала стыдливое выражение лица и отвернулась в сторону. — Это, моя дорогая, достопочтенный господин из Парижа, который едва не упал на мостовую. Этот человек нуждался в помощи и поддержке, я не могла его оставить в беде! Пока сестры препирались, Гобсек осматривал квартиру, которая оказалась более интересной, чем он предполагал, переступая её порог. За удивительным блеском столичной нищеты и слепой скупости он почувствовал запах золота и ценностей, хорошо укрытых от глаз обывателя, но таких явных для глаз матерого ростовщика. Старуха, осторожничавшая как беглый каторжник, приоткрывалась для Гобсека с новой стороны, её изборозженное морщинами лицо, угрюмый взгляд и кривая спина уже не вызывали у него отвращение, напротив, они начинали даже чем-то симпатизировать старому голландцу, привыкшему видеть лишь молодых порочных аристократок. Старуха расцветала на его глазах, разглядев в ней своего коллегу по нелегкому ремеслу, он проникся к ней такой братской нежностью, которую, наверное, никогда да этого не испытывал. Его худые щеки вспыхнули, а старческое сердце забылось с бешеной скоростью, как будто табун лошадей стучал своими копытами у него в груди. Старуха представилась как Алёна Ивановна, она налила Гобсеку чай и усадила его на кухне. По-ребячески крутясь на кухне, она из жалкой старухи, которую не любили все студенты в округе, превращалась в молодую девушку, которая вот-вот выйдет замуж. Лизавета молча пила чай рядом с Гобсеком, иногда мило улыбаясь; она разглядела перемену в сестре и поняла, что гость ей понравился, поэтому-то она так хлопочет на кухне и по-хозяйски расхаживает по квартире. Гобсек провел весь день в квартире старухи и её сестры, наслаждаясь обществом своей коллеги. Изредка заходили студенты, приносившие деньги или ценности, Гобсек смотрел на эти чудные сцены с определенной теплотой в сердце, вспоминая свою контору. Но вот пришла пора прощаться, когда ростовщик покидал квартиру старухи-процентщицы, грусть затаилась в его душе и скупая старческая слеза (простите, но у этого парня даже слезы скупые) прокатилась по худой щеке. За эти часы Гобсек успел полюбить хитрую старуху, державшую всех местных студентов на коротком поводке, и так бережливо заворачивающую золотые часы в белую салфетку. Весь обратный путь до Парижа Гобсек думал лишь о ней, все кокетливые дамы на корабле были ему ужасно противны и чужды, ему казалось, что свое сердце он оставил в той скромной квартирке, прямо за тем столом, именно той самой женщине. Вернувшись в Париж, он вновь приступил к своим делам. Молодой франт получил свои деньги, а Гобсек, увлекшись земельными ссудами практически позабыл о своей мимолетной любви. Но вот однажды, до него дошла весть об жестоком убийстве пожилой женщины и её сестры в Санкт-Петербурге, за заголовком его проницательный ум ростовщика распознал личности убитых. Это была она, та самая женщина, так бережно прятавшая заложенные вещи под кровать, так нежно наливающая ему чай, так горячо им любимая! Горе, горе ему, старому Гобсеку, что отдал свое черствое сердце на заклание этой минутной страсти! Новость пробила в его душе раскаленную дыру, его и без того слабое здоровье начало ухудшаться. И в последние свои недели, он, вспоминая о ней и громко проклиная гнусного убийцу, стал так фанатично жаден, что в лихорадке своими высохшими руками принялся прятать своё золото по углам, как это делала она. Разум покидал его, и в этом бесконечном безумии калёным железом пылал её образ, такой близкий, но в то же время такой далекий, такой манящий и завораживающий. Умирая, Гобсек косился на груду золота и серебра, зарытую в каминной золе, зарытую в память о ней, его дорогой старухе-процентщице.