Ночь, белое полусухое, Меня так бешено кроет тобою опять.
Бэкхён привык быть один наедине с бутылкой вина и двумя бокалами, один из которых так и остаётся стоять пустым. Ифань улетел две недели назад, а Бэкхён словно никогда не существовал. Словно он без Ифаня ничего не стоил, словно его разбили, как стеклянную вазу, растоптав осколки для большей уверенности в том, что: нет, никогда больше не возродиться из пепла. Ведь так трудно было спросить о его делах, здоровье, потому что «я люблю тебя» всё ещё осталось в глотке, но говорить об этом бездонной пустоте он не решился, считая бесполезным. Теперь даже говорить бесполезно. Бэкхён сбился со счёта, какую бутылку белого вина он уже пьёт — мысли только о том, что его любил Ифань, поэтому вкус уже не имеет значение. Когда-то Ифань притащил целую коробку, а теперь от неё только две бутылки осталось. Нужно просто представить, что вино залечит раны, может, даже вернёт самого Ифаня или заполнит пустоту, которую он оставил после себя. Но прошло уже столько времени, и это так глупо.Прочь, нам вместе не будет покоя, Я знаю, дальше не стоит это всё продолжать.
В тот день Ифань пришёл с работы раньше. Бэкхён сначала обрадовался: выскочил из спальни в белых шерстяных носочках, потому что конец декабря, уже давно холодно, а любимый на работе, далеко, чтобы согреть его. Но он так и замер на выходе из комнаты, увидев бледного Ифаня и то, как он падает на пол в коридоре, не успев снять даже мокрых от растаявшего снега ботинок. В тот день Бэкхён уронил сотню слёз на деревянный паркет больницы: когда Ифаня везли по белому коридору на каталке; когда, ничего не сказав, врач закрыл перед его носом операционную и не стал слушать слёзных просьб сказать хоть что-то. Что с ним? Как он? Жив? Все эти вопросы кружились в голове Бэкхёна голодными воронами до тех пор, пока в четвертом часу ночи из операционной не вышел доктор. Он снял белую маску и сел рядом с Бэкхёном, устало потирая вспотевший после проделанной работы лоб. Ожидавший новостей Бэкхён уже успел испугаться тысячный раз и смахнуть подступающие слёзы рукавом больничного халата, который его принудили надеть сразу перед входом в реанимационное отделение. — Вы его друг? — уточняет доктор, смотря на него. — Парень, — хрипло говорит он из-за продолжительно клокочущего в горле плача. Плевать, что подумает этот доктор про него и Ифаня, главное, чтобы он смог спасти его жизнь. — Вы ещё не звонили его родителям? Пусть приедут и заберут его тело. Только собираясь ответить на первый вопрос: что его родители сейчас в Китае, а ближе Бэкхёна у него в Корее никого нет — он так и замер с открытым ртом. Тело? То есть Ифань… Улетел. — Дайте ему трубку! Что случилось с моим сыном?! — орала на другом конце провода мать Ифаня, стараясь выражаться максимально внятно на чужом языке. — Извините, у него истерика, мы только недавно вкололи ему успокоительное и смогли увести от тела вашего сына.Мне останется сердце на память, А я уже привыкаю, как жить без тебя.
Бэкхён так без него жить и не научился. Теперь, каждый раз выходя из комнаты, он видел в коридоре падающее на пол тело: иногда без чётких черт, просто труп, иногда он видел всё в деталях, оказываясь в том самом дне и испытывая те же самые эмоции снова и снова. И этот замкнутый круг начинался неожиданно, швыряя его, не пристёгнутого, по карусели жизни. Он смог устроиться на работу, потому что, работая в редакции на дому и дальше, он не смог бы платить счета и содержать квартиру в требуемом порядке. Переезжать не хотелось. Здесь он чувствовал присутствие Ифаня, пусть и видел периодически его разлагающийся труп на коврике возле входной двери. Даже после столь жестоких галлюцинаций, возвращающих его к реальности, он продолжал вторить, что Ифань всего-лишь улетел. Бэкхён мог подолгу сидеть в зале, на месте, где обычно читал Ифань. Там он убирал особенно тщательно: вытирал пыль на полках, пролистывал страницы каждой из книг, проверяя, не помялись ли они. Несколько раз смотрел в завещание, где счёт в банке и квартиру в Китае он оставлял родителям, а свои рисунки и документы — Бэкхёну. И не то чтобы ему было интересно смотреть на переданное ему богатство — ему хотелось ещё раз взглянуть на полюбившийся ровный почерк. Рисунки тоже стояли в зале, между стенкой возле окна и книжным шкафом. Бэкхён рассмотрел их все. В первую ночь после похорон он разложил их на полу в зале и лёг между разноцветными кляксами, даже не сняв чёрного пальто, взятого из шкафа Ифаня. Он никогда не забудет, как плакала госпожа Ву, увидев на Бэкхёне вещь сына. Но Бэкхён тоже страдал. Тоже плакал, просто ему было необходимо чувствовать присутствие Ифаня, дышать его одеколоном, пока дорогого сердцу человека накрывали тяжёлой гробовой крышкой.Нет, я правда тебя отпускаю, Отчаянно понимаю, так дальше нельзя.
Весной Бэкхён всё ещё кутался в чужое пальто. Его не смущал тот факт, что зимой в нём было холодно, а весной — жарко. Просто у Ифаня не было других чёрных вещей из верхней одежды, он считал, что это могильный цвет, как бы не было иронично. Смотря на вылезшие из домов парочки, Бэкхёну становилось плохо. Плакать уже стало привычкой и банальной обязанностью — он плакал, толком даже не испытывая никаких эмоций кроме тоски и желания вновь ощутить тёплое тело на другой половине кровати. — Отпусти уже его! Из-за твоей скорби его дух до сих пор не может покинуть грешную землю, — крикнул какой-то неопрятный мужчина с отросшей бородой и в равной одежде, когда Бэкхён в очередной раз сидел на лавочке в парке и смотрел на проходящие по дорожкам влюблённые парочки. И он решил отпустить. Отпустить, чтобы потом вернуть.Но я на краю, нервы сдают. Я так боюсь, что разобьюсь. Со мною зима, ты птицей на юг, А я остаюсь.
Бэкхёна накрыла паника, когда ему перестал мерещиться улетевший Ифань. Сам не заметил, как стал искать в интернете статьи по «призыву улетевших». Знакомые подметили, что он стал более общительным и, кажется, почти снял свой траур. Но внутри Бэкхён медленно разлагался, он стал ходячим трупом в поисках нужной информации. На свой день рождения он позвал только Кёнсу и Сехуна, которые подарили ему набор солей для ванны и несколько белых рубашек: «чтобы выглядеть на работе солидно». А себе он заказал книгу черной магии.Нарисованный круг, линия белая. Без тебя не могу, как не хотел бы я.
Сколько бы он не врал себе, что может жить дальше без Ифаня, становилось только хуже. В какой-то момент он испугался, что забыл его, поэтому открыл шкаф с аккуратно сложенной в нём одеждой и разбросал всю стопку по полу, кутаясь в растянутое худи и сжимая в руках чужую белую майку. С каждым днём становилось только хуже, поэтому он, так и сидя в куче одежды, открыл недавно приобретённую книгу и пролистал до нужной странице. Это была их годовщина. День, когда сильнее всего хотелось ощутить его присутствие рядом. Так же вычитав в книге нужный рецепт для обряда, Бэкхён провёл весь день на кухне, закатав по локоть рукава и собрав ткань на животе в узел, потому что огромная вещь на худом теле заметно свисала. Его щёки и тыльная сторона ладони, которой он мешал зелёную бурду, были ей же и вымазаны. Щедро налив в блендер мёртвой, кипячёной воды, Бэкхён довольно кивнул самому себе, берясь аккуратно переливать содержимое в банку, чтобы удобнее было перенести в комнату.Остановится звук, руби безжалостно. И закончим игру — давай, пожалуйста.
Бэкхён провёл полчаса, сидя на коленях и соединив большие пальцы на ногах друг с другом. Его руки были молитвенно сложены, а большие пальцы касались лба, пока губы беззвучно читали просьбу. Именно просьбу, потому что молитвы — это для Бога. Бэкхён взывал не ему. Рядом с ним был круг, сделанный из вылитой из банки жижи, по центру этого круга он положил тёплый вязаный белый свитер, тёмные домашние штаны и уютные тапочки, которые Бэкхён купил ему ещё очень давно. Вставая с колен, Бэкхён зажёг свечу и поджёг свою бурду, которая, не давая даже опомниться, вспыхнула жёлтым, чистым пламенем. На лице не дёрнулось ни единой эмоции — только слёзы катились непрерывно, как это бывало обычно. Только теперь к чувству тоски и одиночества добавилось ещё желание. Жуткое желание того, чтобы всё получилось. Пламя замерло на месте, когда почти лизнуло позолоченную люстру. И Бэкхён внимательно смотрел за тем, как одежда в самом центре круга становится одним большим комом. Пламя становится темнее, закрывая от наблюдателя то, что происходит в круге. — Бэкхён? Огненная стена исчезает, как и сгоревшая жижа из банки, зато одежда, которую сначала изрядно измяли, плотно облегла чужое тело. Ифань смотрел на Бэкхёна неверяще, ощупывая себя и оглядывая комнату, в которой, кажется, ничего толком не изменилось за прошедшие полгода.Не выходя из круга и не отпуская руки, Мы затянули туго друг друга вопреки. И время на исходе, с тобой, как по ножу. Не упади, прошу, я тебя держу!
— Бэкхён, — решительно повторяет Ифань, когда не дожидается в ответ даже звука. Бэкхён смотрит на него неверяще, но широко улыбается уже через пару секунд, глотая слёзы и крепко обнимая мощную шею. — Я… я не верил, что получится! — сказал он, всё ещё надрывно рыдая. — Если бы не верил, не получилось бы, — улыбнулся Ифань, пока внутри него созревала паника. Он поглаживал Бэкхёна по спине, пытаясь успокоить. На удивление, у него это получается, поэтому, первым делом, когда он уже чувствует смущённую улыбку, придавленную к его груди, ведёт Бэкхёна к кровати, где садится и тянет его на себя. — Сколько у нас времени, Бэкки? — Двенадцать часов, — тупит взгляд Бэкхён, смущаясь ещё сильнее от «Бэкки». Ифань воспринимает это как сигнал: валит чужое тело на кровать и стягивая с себя вязанный белый свитер, бросает его в угол, сминая ещё сильнее. Расправиться с одеждой Бэкхёна было даже проще: она была ему слишком большая, оттого было ощущение, что парнишку засунули в мешок. Бэкхён впервые не плакал этим вечером, ощущая, как аккуратно и нежно в него вбивается крепкий стояк. Они занимались любовью, крепко держась за руки и постоянно одаривая друг друга спасительными поцелуями, в которых не было ничего пошлого — только искренние признания. И ради этих ощущений он был готов продать свою душу, чтобы через двенадцать часов уйти вместе с Ифанем.Лети, лети, в даль над уровнем неба. Где бы ты не был — назад не смотри. Лети, лети, не жалея нисколько, Это в памяти только, я прошу — не сбейся с пути.
В квартире непривычно тихо — именно об этом думает Кёнсу, спешно набирая номер Сехуна. Обычно Бэкхён не оставался в тишине: совет психолога, к которому он ходил несколько раз после похорон — он либо включал телевизор, либо старался негромко слушать музыку и заниматься чем-то своим, потому что тишина — главный враг на пути к принятию того, что любимого человека больше нет в живых. Кёнсу звонит Сехуну потому, что он замечательный друг, а ещё у него есть запасные ключи от квартиры Бэкхёна. Заходя внутрь, они не находят ничего подозрительного: две пары обуви, Бэкхёна и Ифаня, — он так и не смог убрать ботинки последнего в шкаф, не то что выкинуть, — как всегда стоят на своём месте, дверь в их общую спальню закрыта, а из кухни пахнет лазаньей. В этом нет ничего необычного — Бэкхён хорошо умеет готовить и часто радует своих друзей вкусными блюдами, и то, что он смог оправиться после… Того, что случилось, радовало как Кёнсу, так и Сехуна, для которых стряпня друга значила только одно: он пришёл в себя. И всё было здесь на своих местах. Не было разве что Бэкхёна.Лети-лети, лети-лети Лети-лети, лети-лети