Когда тебя я встречу и сойду с ума, Перевернётся мир… (с)
Слаш летит Берри в лицо, летит Берри в лицо, летит... День за днем портит ей прическу, макияж, новую кофточку. Абрамс летит с коляски, задыхается в биотуалете, падает с пандуса, рассекая бровь… Однажды это надоедает. Хватит, говорит Дэйв, перестань, Азимио. Легко травить тех, кто настолько слабее тебя, деланно-безразлично бросает он. Не трогаем больше девок, инвалидов и тех, кто младше, отрубает, словно подписывая приговор. И Азимио разом соглашается, будто только этого и ждал, – подсказки, невысказанной поддержки, намека. И переключается на Хаммела, обрушивает на него все то, что не может теперь выплеснуть ни на кого другого – раз лучшему другу скучно; но этот-то объект поинтереснее многих будет: то ли баба, то ли инвалид, то ли все вместе, приправленное чем-то еще, а по факту – почти ровня. И даже не младше. А Дэйва выворачивает, переворачивает, скручивает внутри в нечто непонятное, но найти логичную причину запрета он не может – страх пока еще мешает, затуманивает мозг, заставляет молчать и делать вид, что все так и надо, все отлично, даже здорово, что слаш теперь летит Хаммелу в лицо, Хаммел летит на шкафчики, вещи Хаммела летят на пол – под ноги всем безразлично проходящим мимо. Но все ужасно, хуже не придумаешь. Никому не расскажешь. Он спортсмен. И он гей. Отвратительная насмешка природы. Временами он говорит себе: “Чувак, да все девчонки группы поддержки могут быть твоими. И еще половина баб школы. А ты вот снова пялишься на покачивающиеся бедра и длинные ноги этой... этого. Вот он – провал”. Но что толку от слов, когда – да, провал. Он меняет правила на ходу; на пустом месте сцепляется с игроками команды по американскому футболу, настраивает своих собратьев-хоккеистов против них, начинает войну на право считаться лучшими. Что ни день – то новый фингал, ушиб, вывих, сломанный нос – будто не в счет, будто лишь подогревают азарт и ненависть, которой нет как не было. Но кому стоит об этом знать, да и зачем, если за этой войной скрылось главное – теперь они самоутверждаются на тех, кто сильнее, или хотя бы ровня; если за всеми этими драками, подначками, злобными взглядами в сторону футболистов о Хаммеле Азимио, кажется, совсем забыл. Еще бы самому Дэйву забыть об этой певчей птичке. Но если бы дерьмо не случалось – самой жизни бы не было. Тренеры, уставшие от постоянно отсутствующих из-за травм игроков, взяли и перетасовали команды – пока на время, а там как пойдет. Ненавидеть стало некого – самого себя Дэйв и так ненавидит. Война сама собой сошла на нет после пары перебранок внутри команды – скорее по инерции, чем по какой-либо реальной причине. А вот Хаммел на нет не сошел – наоборот, словно сошел с ума. Словно решил, что теперь ему все можно, словно разучился помнить о самосохранении. Азимио срывается почти радостно – вот же она, почти забытая жертва. И Дэйв срывается – резко и неожиданно. Азимио летит на Хаммела, Хаммел летит на пол, Дэйв летит к нему. Отталкивает Азимио “больше никогда – или будешь иметь дело со мной”, поворачивается к лежащему на полу Хаммелу и протягивает руку. Испуганно-растерянный местный образец Леди Гаги нервно сглатывает и переводит взгляд с нахмурившегося Адамса на серьезного Карофски, со сжатых кулаков на раскрытую ладонь. Курт не понимает, недоверчиво отползает к стене, ждет очередного подвоха, новой неведомой насмешки. Дэйв говорит: – Ну, ты, конечно, можешь валяться, но я бы не советовал. Во-первых, парнем ты не выглядишь, во-вторых, сам на такие каблуки – как ты на них вообще ноги до сих пор не сломал? – не встанешь. Легкая добыча для хоккеистов. Ну и в-третьих, – ведет по нему взглядом с ног до головы, нарочито медленно, – а ничего такие ноги-то. И не убирает руку. Адамс все, конечно, слышит; рычит, набрасывается на Дэйва, отлетает в стену. Дэйв потирает кулак, чуть морщится, смотрит исподлобья, пожимает плечами, мол, друг – принимай, нет – вали на все четыре стороны. Они сверлят друг друга взглядами еще с минуту, а потом Азимио просто кивает, все же принимая, и остается рядом. А Дэйв снова поворачивается к Хаммелу, наклоняется и молча поднимает его с пола, будто не замечая вялого сопротивления и сковавшего Курта страха. – Вот так, певчая птичка, больше тебя никто не тронет. Это я тебе обещаю. А ноги все-таки береги. Курт нервно сглатывает и понимает, что все – попал. По полной программе. Утонул – разом, готов сам пойти в пасть дракона. И колени дрожат и подгибаются вовсе не от страха. Он смотрит в пустоту – Адамс и Карофски давно уже ушли, и не чувствует, не слышит, как Тина пытается привести его в чувство. Слухами земля полнится, но кому какое дело до того, что Дэйв гей, если половина футбольной команды – в Хоре. После весьма кровавой драки, обошедшейся, к счастью, без переломов, снова устанавливается мир, больше никто никого не игнорирует на поле, не задирает в раздевалке, не сторонится в душевой. Все они фрики и лузеры – хотя бы потому, что живут в этой дыре. Бывшая команда – и та, на удивление, со спокойной, едва заметной брезгливостью, воспринимает новость. А несколько чирлидерш и не думают сдаваться – наоборот интерес становится заметно сильнее. Только один Хаммел будто не видит Дэйва, словно его не существует, смотрит сквозь него, проходит мимо, не поведя бровью. И это бесит, выкручивает, срывает тормоза сильнее, чем месяц назад, когда было нельзя. Будто теперь стало можно, зло фыркает Дэйв. Но словно чувствует – да, можно. Просто Хаммел – та еще… птичка. * * *Лети, моя птица, на любимых не злятся. (с)
Он ломается как-то совершенно мгновенно, за одну ночь. Засыпает самим собой, пусть еще немного и напуганным, а просыпается кем-то другим. И не то чтобы свободным, спокойным и пустым – вовсе нет, Курт даже и не понимает, что именно изменилось. Просто ощущает: он – другой. И в этот же день – бывают же совпадения – ему встречается Блейн. В шумном кафе они протягивают руку к одному и тому же десерту – совпадения бывают идиотскими, – который оказывается последним, пересекаются взглядами и съедают его на двоих, молча, почти сосредоточенно. И лишь потом знакомятся, и уходят в осенний туманный вечер, и выбирают друг для друга самые красивые кленовые листья, и разговаривают, перебивая друг друга, обо всем на свете, совпадая почти до мелочей, и целуются до потери дыхания, каждый забывая о чем-то своем, не высказанном ни тогда, ни потом. Они встречаются по субботам, не договариваясь о встречах заранее, не договариваясь ни о чем вообще; просто приходят в кафе, берут тот же один десерт на двоих, садятся за тот же столик, гуляют в том же парке, целуются на каждом перекрестке и говорят обо всем на свете и ни о чем. А потом расходятся по домам из этого же парка, не обмениваясь номерами телефонов и не зная адреса друг друга. И не скучают до следующей субботы. Но эти встречи каким-то образом помогают Курту быть сильнее, помогают не сдаться, проходить мимо, словно Дэйва не существует. Он до сих пор не верит, что Карофски может быть искренним. Хоть и очень хочет верить. Особенно после всех этих снов, что не оставляют его с того самого дня. И не важно, что хочется посмотреть в глаза, увидеть все то, что он себе придумал, что видит по ночам, прикоснуться, ощутить силу и мощь, узнать на вкус. Курт проходит мимо, проходит мимо, проходит мимо… Дэйва окончательно срывает – он только сильнее ненавидит себя за обещание, что Хаммела никто не тронет. Никто – значит, и он сам. А хочется размазать по шкафчикам, прижать, прижаться так, чтобы воздух из легких вышел, надышаться им, дать ему надышаться собой. Но обещание. И он уходит в “Скандалы”, позволяет себя снять – пресловутый ритуал под названием “первый раз” никогда для него ничего не значил, – а потом сам снимает кого-то – кого-нибудь – каждую субботу, не запоминая ни имен, ни запахов, ни ощущений, ни впечатлений. Занятие спортом, новый вид упражнений. И даже трахает бегающих за ним девчонок из группы поддержки – все то же самое, всего лишь спорт, может, только труднее сосредоточиться. И так же – ни единой эмоции, но результат – они перестают его донимать. Безразличие никому не нравится. И если бы не пустота внутри, так вполне можно было бы жить – Азимио живет, другие живут, не он первый, не он последний. Если бы не Хаммел. Но тот проходит мимо. В определенный момент чаша терпения переполняется. Дэйв подходит к нему, что-то достающему из шкафчика, почти вплотную, и Курт вздрагивает, поднимает взгляд, замирает. И покорно закрывает шкафчик и идет с Дэйвом, когда тот крепко, но не причиняя боли, сжимает руку чуть повыше локтя и почти тащит его в ближайший пустой кабинет – благо практически все уже разошлись по домам. Отпускает, лишь заперев дверь и закрыв жалюзи, и, засунув руки в карманы, смотрит – серьезно, внимательно, словно пытаясь что-то прочитать в ответном взгляде, что-то, что прячется за страхом и растерянностью. – Что? – почти шепчет Курт, не выдерживая. – Вот ты мне и скажи, – внешнее спокойствие дается с трудом. – Я не… – Не понимаешь? А ты подумай, вспомни. Курт вздыхает, выдыхает, расслабляется, чувствует, как начинают знакомо дрожать колени, крутит ручку в руках, отвлекаясь хотя бы на нее. – И чего же ты хочешь? – выдавливает он наконец – почти обреченно, почти устало. – Приручить певчую птичку? – вкрадчиво, как-то неуловимо ласково. – Посадить в клетку? – Ну зачем же, я слышал, на свободе певчие птицы поют красивее. – Ты хочешь, чтобы я тебе спел?! – Не стоит воспринимать все так буквально, Хаммел, – он слегка морщится и прикусывает на мгновение губу, чтобы не рассмеяться, хотя перспектива кажется ему весьма заманчивой. – Впрочем, ты мне еще, конечно, споешь. Дэйв окидывает Курта долгим обжигающим взглядом с головы до ног и снова вверх и сдается собственному желанию – вынимает руки из карманов и сжимает бедра Хаммела, притягивая его к себе. – Споешь. Но не так, как сейчас наивно думаешь. – Да пошел ты! – Курт вспыхивает; откуда только взялись силы и смелость... или глупость, об этом он подумает позже, – отталкивает Дэйва и вылетает из кабинета, бормоча под нос что-то очень нелицеприятное о самоуверенных, наглых и заносчивых драконах. – Перышки теряешь, – задумчиво произносит Дэйв, поднимая с пола выпавшую из тонких пальцев ручку. Курта трясет – всю дорогу до дома, весь вечер, все дни до конца недели, всю субботу. Трясет от воспоминаний, от горячей волны, захлестнувшей сознание, когда Дэйв прижал его к себе, от вспыхнувшего с новой силой желания, которое он никак не может в себе заглушить, – и от страха. Если бы он еще сам понимал, чего боится. Блейн смотрит вопросительно, когда Курт даже не прикасается к десерту, говорит за двоих, пока они идут по засыпанным первым снегом дорожкам, пропуская перекресток за перекрестком. Останавливается, заставляя остановиться и Курта, который вообще ничего вокруг не замечает, полностью погруженный в свои мысли. – Что происходит, Курт? Курт открывает и закрывает рот, не в силах произнести ни слова. Он слишком привык не говорить о настоящем, важном, внутреннем. И теперь не знает, как начать, да и нужно ли. – Я люблю тебя, – говорит Блейн как бы между прочим, будто только для того, чтобы разбить тишину. И Курт вдруг чувствует себя плакатом – только человека с плаката можно любить вот так, не зная его ни на секунду. Блейн склоняет голову. Курт пожимает плечами. Ничего не изменилось. Изменилось все. Блейн кивает и молча уходит. Курт согревает руки дыханием, пока идет к своей машине. Все равно они даже не обменялись номерами телефонов. * * *И счастье, и крест с тобой рядом быть, Или не быть вообще, если это лишь миф мой... (с)
Он везде. В коридорах, у шкафчиков, в столовой, на школьной парковке – куда бы Дэйв ни пошел, он постоянно натыкается взглядом на Хаммела, словно тот нарочно подставляется. Только на стадионе его и не бывает. Самое пустое и медленное школьное время Дэйва, несмотря на всю его любовь к спорту. И безумно хочется снова прижать к себе – осторожно, чтобы не оставить синяки, хотя хочется – до синяков, до отметин от поцелуев и укусов на нежной коже, чтобы эти подписи “мой” остались как можно дольше; крепко, чтобы врасти в него раз и навсегда. Но останавливает страх в глазах Курта; а так хочется, чтобы сам пришел, позвал, понял и дал понять, что и правда – можно. Хочется Хаммела, но не хочется силой. Хочется – не сломать. Нарвется ведь, думает Дэйв при очередном случайном столкновении, и не удержусь, сломаю идиота. Да когда ты уже решишься, трусливый дракон, мысленно злится Хаммел, упрямо глядя в другую сторону. Он везде. Куда бы ни пошел Курт, Дэйв будет там через минуту, в лучшем случае; словно следит за ним. Только в хоровой и актовом зале можно получить короткую передышку. Слишком короткую. Всего лишь несколько вздохов перед очередной неминуемой встречей – желанной встречей, сколько же можно себя обманывать. Если бы Курт еще понимал, почему после той восхитительной угрозы Карофски больше ничего не предпринимает. Если бы мог разобраться в собственном страхе и просто подойти, как мечтается, прижаться, сунуть руки в карманы чужой кофты, согреваясь, прикоснуться носом к шее, посылая мурашки по своей и его коже. Но смелости хватает только на короткие обжигающие взгляды – а дальше страх. Глупый, иррациональный страх решиться на что-то новое. Но так хочется... Жираф ты, а не дракон, думает Курт, в очередной раз не слушая перебранку Рейчел и Тины. Вредная птичка, хмыкает невесело Дэйв, глядя на Курта, снова увлекаемого разноцветной стайкой девчонок из хора. – Ты ручку потерял, – рассчитано-лениво приваливается к стене рядом со шкафчиком Хаммела Дэйв в первый день нового семестра, поигрывая той самой оброненной Куртом ручкой. – Оставь себе на память, – хрипит простуженный Курт, вытирая покрасневший нос платком. – Эй, в таком состоянии тебе в кровати лежать надо, – хмурится Дэйв, и не пытаясь скрыть заботу. – Вот только не сейчас, Карофски, у меня нет сил даже послать тебя с твоими пошлостями, – прижимается горячим лбом к дверце шкафчика, прежде чем снова выпрямиться, собрать остатки сил в кулак и попытаться доползти до дома. – С моими пошлостями? Хм, и о чем ты только думаешь, Хаммел, – фыркает Дэйв, в два шага догоняя его, – давай-ка подвезу, вряд ли ты на машине. Дэйв снова берет его за руку, и Курт не вырывается, даже если бы и хотел – не смог бы. Впрочем, он и не хочет. – Только не пытайся возражать, что тебя ждет Берри или кто-то там еще, – предупреждает молчащего Курта Дэйв. И почти благодарно кивает, когда тот мотает головой, мол, нет, не ждут. Не так он представлял себе этот разговор. И уж совсем не так – этот вечер, качает головой Дэйв, когда, остановившись на перекрестке, смотрит на Курта и понимает, что тот спит. Ладно хоть адрес сказал, а не просто указывал дорогу. Отстегнуть ремень, подхватить на руки – легкий какой, такого и правда сломать – раз плюнуть. Буквально. Хаммел просыпается, неразборчиво что-то возражает, случайно тыкается носом в щеку Дэйва и замирает, то ли напугавшись, то ли отчего-то еще. Несколько шагов от машины до двери – и Дэйв осторожно ставит свою хрупкую ношу на землю, но продолжает придерживать, и входит за ним в дом, и раздевается, не обращая внимания на очередной растерянно-испуганный вид Хаммела. Тот еще несколько минут просто молча хлопает ресницами, а потом пожимает плечами и поднимается к себе в комнату, пошатываясь и то и дело оступаясь. Дэйв продолжает поддерживать его до самой кровати, выспрашивает, где у Хаммела лекарства, спускается в кухню, ждет, пока согреется вода, трет виски и пытается понять, что делать дальше. И с Куртом, и с самим собой. Курту кажется, что это галлюцинации из-за высокой температуры, всего лишь побочный эффект гриппа, что такого просто не может происходить, но он послушно переодевается, едва Дэйв выходит из комнаты, и укладывается в кровать, так же послушно принимает из его рук чашку с наверняка ароматным – он совсем ничего не чувствует – Колдрексом. А потом падает на подушки и удивленно распахивает глаза, когда понимает, что Дэйв его укутывает. – Карофски? – все изумление, весь страх, все непонимание – в одной фамилии. – Ой, да иди ты, Хаммел, – беззлобно отмахивается Дэйв, решив, что все потом. Главное сейчас – вот это простывшее недоразумение. Он сидит рядом, пока Курт не засыпает и не начинает дышать ровнее, а потом с сожалением уходит, на пороге сталкиваясь с Бертом Хаммелом. Короткое знакомство и долгая дорога домой. Хоть и ехать, как выясняется, всего несколько кварталов. Просыпаясь, Курт решает, что ему все привиделось, почти успокаивается, убедив себя в этом, и едва не кричит от какого-то странного тянущего чувства в груди, когда отец говорит, что ему понравился этот серьезный школьный приятель Курта, всерьез обеспокоенный его болезнью. Решимость Курта тает с каждым шагом, пока он идет по коридору к выходящему из спортивной раздевалки Дэйву. – Надопоговорить, – он впервые, кажется, так проглатывает слова, но Дэйв понимает, кивает Азимио и внимательно смотрит на Курта, ожидая продолжения. – Не здесь же, – как-то смущенно и еще тише говорит Курт. Дэйв уточняет без тени усмешки: – Ты домой? Подвести? Курт кивает, краснея еще больше. Но идет рядом с Дэйвом, словно все в порядке вещей, словно так бывает если не со дня сотворения мира, то уж точно давно и регулярно. “Зачем” и “что я ему вообще скажу” – два вопроса, о которых он усиленно старается не думать. – Выдохни, птичка, – мягко произносит Дэйв, пристегиваясь. Курт вздрагивает, нервно фыркает, но дышать становится определенно легче. – Так о чем ты хотел поговорить… наедине? – напоминает Дэйв, выезжая с парковки. – Я… хотел поблагодарить. Дэйв удивленно поднимает брови, но молчит. – Ну да, элементарная вежливость, знаешь ли. Дэйв тихо смеется, и Курт думает, что впервые слышит его смех. – Забей, птичка, за кого ты меня принимаешь? Ты же на ногах не держался. Я бы и Лопез в таком состоянии подвез, и даже, наверно, Берри, – наигранно-брезгливо передергивает плечами. – Вот оно что, – Курт чуть не хлопает себя по губам, когда слышит, как обиженно и жалко это звучит. – То есть, я хотел сказать, что, видимо, не такой уж ты и неандерталец. Дэйв снова смеется и бросает короткий взгляд на Курта. – Расслабься, птичка, подбирай слова и оттачивай свой острый язычок на ком-нибудь другом, на меня не действует. – Хватит называть меня птичкой, Карофски, – обиду прорывает раздражение, – спасибо, что подвез. Он выпрыгивает из машины, едва Дэйв успевает припарковаться на подъездной дорожке. – Стоять, Хаммел. Курт вздрагивает от резкого окрика и машинально останавливается. – Вернись в машину, мы не договорили. Курт отрицательно мотает головой, едва сдерживая желание обхватить себя руками в защитном жесте. – Не вопрос, еще лучше, значит, продолжим в твоей комнате. Курт не успевает возразить, когда пикает сигнализация и Дэйв подходит к нему. – Так что? С отцом я уже знаком. Курту кажется, что в радиусе не меньше километра всем должно быть слышно, как колотится его сердце, когда он отпирает дверь и впускает Дэйва в дом, а еще – как стучат от волнения зубы, когда они поднимаются по лестнице в его комнату. – Что? – ему снова удается выжать из себя лишь это слово. Дэйв рассматривает комнату – в прошлый раз было не до того – и явно не торопится. Ему тоже нужно время, чтобы взять себя в руки, подобрать слова, просто выдохнуть – но он не собирается показывать собственный страх все разрушить, не теперь. – Долго будем играть в кошки-мышки? – наконец поворачивается он к сидящему на кровати Курту. – Хаммел, я же не слепой. Курт смотрит на Дэйва снизу вверх и чувствует себя уязвимым еще больше, чем обычно. Вскакивает с кровати и отходит к окну, так ему хоть не придется задирать голову, да и отвернуться можно. – Окей, – кивает сам себе Дэйв, – можно и без слов. Курт впивается пальцами в подоконник, когда чувствует, как дыхание Карофски согревает его шею. И поворачивается сам ровно в тот момент, когда Дэйв уже готов потерять терпение и развернуть его силой. – Смелая птичка, – улыбается Дэйв, – ну так что? Споешь? Курт хмурится, но Дэйв уже проводит пальцем по линии бровей, заставляя их расправиться, по скуле, медленно – вниз по щеке, к подбородку, приподнимая лицо Курта. Неотрывно внимательно смотрит в глаза, замечая, как дрожат ресницы, как расширяются зрачки, когда он наклоняется и замирает, едва не касаясь губами губ Курта. Ловит его сбивающееся дыхание, медлит, ждет, дает шанс отстраниться. И Курт не выдерживает, подается вперед, совершенно не нежно впиваясь в губы Дэйва. Тот лишь тихо хмыкает, усмехаясь в поцелуй. И перехватывает инициативу, обнимая Курта, прижимая его к себе так, как хотелось все это время, трется бедрами о его бедра, просовывает ногу между его ног. Курт разрывает поцелуй, задыхаясь, запрокидывает голову и громко стонет, когда Дэйв прикусывает его шею и проводит языком по месту укуса, довольно наблюдая за тем, как краснеет бледная кожа. – Красиво поешь, птичка, – шепчет он и тянет зубами мочку уха. – Дэвид, – то ли возмущенно, то ли просяще стонет Курт. Дэйва бьет током от этого стона, от произнесенного Куртом его имени – точка невозврата пройдена. Он подхватывает Курта под задницу, усаживая на свои бедра, затыкает поцелуем возмущенный вскрик. Медленными шагами, не разрывая поцелуя, Дэйв двигается к кровати, опускает Курта и опускается на него. Курту страшно так, что он едва не теряет сознание, но остановить летящий с откоса поезд он явно не в силах. И кто этот поезд – Дэйв или он сам – тот еще вопрос. Он теряется в ощущениях, даже не сразу осознает, что уже совершенно обнажен, и нервно сглатывает, глядя, как Дэйв снимает джинсы вместе с нижним бельем. – Дэвид, я… – Я знаю, – перебивает его Дэйв, мгновенно понимая, о чем тот пытается сказать. И не скрывает счастливой и довольной улыбки. – Не бойся, птичка. – Я не… Дэйв снова обрывает его поцелуем, и больше Курт уже ничего не говорит. Он совершенно теряется в ласках, поцелуях, укусах, обжигающих прикосновениях сильных пальцев и горячей кожи, в странном и не особо приятном поначалу ощущении растянутости и в легкой боли, когда Дэйв входит в него, уговаривая расслабиться, обещая, что все неприятное скоро пройдет. И подается вперед, вскрикивая, встречает каждое движение Дэйва, царапает его спину, обнимает ногами, прижимает к себе, вскидывается, снова ощущая чужую руку на своем члене, кончает, выстанывая имя, и продолжает двигаться навстречу, пока Дэйв не замирает, вздрагивая и беспрерывно бормоча “Курт, Курт, о боже, Курткурткурт”... Дэйву хочется перевести время на ручное управление, а то автоматический режим, кажется, дает сбои. Время с Куртом пролетает слишком быстро – каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый стон, от которого по коже бегут мурашки, – все слишком быстро. И когда его с головой накрывает оргазм, он на мгновение успевает пожалеть о каждой проведенной не с Куртом ночи, о каждом пустом сексе не с ним. И одновременно он рад, что все это было, иначе ни за что бы сейчас не решился сломать этот лед между ними, не смог бы чувствовать себя таким уверенным – не смог бы выложиться для Курта так, как выложился сейчас. Это для него первый раз ничего не значил, для Курта, он в этом уверен, все произошедшее значит очень много. Он лежит рядом, прижимая к себе Курта, чувствует сумасшедшее сердцебиение, видит вздрагивающие ресницы, словно Курт стесняется – или все еще боится – открыть глаза. Дэйв мягко проводит пальцами по лбу Курта, убирая влажные прядки, легко целует припухшие яркие губы, проводит кончиком носа по щеке. – Это была чудесная песня, Курт. Курт все же решается открыть глаза, но тут же краснеет, встречаясь взглядом с Дэйвом. Усиленно ищет слова, но ничего не кажется ему подходящим. Дэйв мягко улыбается: – Ну что, птичка, чувствуешь себя в клетке? Курт прислушивается к ощущениям и отрицательно мотает головой. Дэйв приподнимает бровь: – Но ты еще споешь?.. – вопросительных интонаций получается чуть больше, чем хотелось бы. Курт снова вспыхивает, робко улыбается, тихо шепчет “да” и утыкается носом ему в шею.