Увези за сто морей

      По местному времени царила глубокая ночь. В иллюминаторе плавно уходящего на снижение самолёта была сплошь непроглядная чернота с увязшими в ней огоньками. Огоньки мигали и полошились перед глазами до дурноты. Возможно, по этой причине Рубель, стойко, но без радости сносивший их перелёты, туда не смотрел.       «Я всё же больше по лодкам», — выдал он, оглядывая «железную птицу», весёленько выкрашенную в нежно-зелёный цвет.       Свою «птичку» Даэ любил, а про лодки не понял, — уж куда там бороздить водяные просторы тому, кто в последние годы бороздил только носом по столешнице, а соль привечал явно не морскую, — но смолчал на этот счёт.       Когда самолёт чуть протрясло — обычное дело при скорой посадке, — Даэ счёл за благо оставить вид за бортом в покое: от заполошной ряби его самого начинало подташнивать. Он сосредоточился на Рубеле, который по второму кругу залипал в глянцевую памятку и волнения своего ничем, кроме на мгновение стиснувших край инструкции пальцев, не выдавал. На странице условной матери активно рекомендовалось при турбулентности сначала обеспечить кислородной маской себя, а затем — своего условного ребенка.       Даэ с этим проблем не имел — о себе он так и так подумал бы в первую очередь, будь тут хоть целый детский сад. Но были здесь только Рубель, он сам и человека четыре персонала. Последних Даэ никогда не считал, а первого, очень опосредованно, но следуя инструкции, таки решил обеспечить — шампанским.       — Представь, что в углекислом газе нет углерода; и не в трахею, а в глотку, — бесхитростно посоветовал он, протягивая бокал.       Рубель медленно оторвался от чтения и повернул голову. Даэ, сидящий к нему «лучшей» стороной, тут же улыбнулся, обнажая зубы. То есть, практически все, что были в наличии.       — Точно, — Рубель будто вспомнил что-то и, кивнув, принял бокал. На протянутой ладони краснел след от острого края памятки.       В ответной его улыбке зубы отсутствовали; Рубель тонко улыбнулся одними губами и, глотнув, вновь уставился в инструкцию.       Своё шампанское Даэ сосал из большого pepsi-стакана с толстой трубочкой, похожей на ту, из которой его какое-то время кормили. Мясо заросло, а вот привычка и потребность остались на память — попытки выпить что-либо человеческим путём чаще заканчивались тем, что из Даэ текло сплошным потоком, заливая всю левую сторону.       Жаловаться не получалось, а стаканы добавляли ему +2 к эпатажу, так что тут Даэ, можно сказать, выиграл.       Рубель, когда это дело увидел, — Даэ старательно переливал Jack Daniels в стакан из «Старбакса», — просто попросил себе такой же, «чтобы не портить фен-шуй», и никакой другой более соответствующей происходящему реакции не выдал. У него вообще было как-то туго с удивлением — не следи Даэ лично за тем, как его усердно промывали до экологичного состояния, точно усомнился бы в степени угашенности младшего Блэкмэна. Но это, кажется, было всего лишь чертой его малопонятного характера.       Невозмутимо улыбаясь, Рубель стоически переносил любой пиздец, происходящий с ним в разных локациях и в разное время суток, и даже близко не пытался поинтересоваться какого, собственно, хрена. Не то чтобы Даэ сам не накачивал его до нирваны, но так или иначе, случалось — и случалось часто — время, когда оба их разума становились трезвыми, и вот тогда-то Рубель мог бы хоть что-нибудь спросить, а Даэ, изнемогающий от желания поделиться своей грандиозной идеей очищения, с удовольствием бы ответил.       Но Рубель молчал. Жил у него, потакал причудам, почти не перечил и всегда умудрялся оказываться на последней стадии принятия — абсолютном смирении, — перешагивая через остальные.       Даэ ставил на шок — затяжной и очень глубокий. Рубель играл в Алису пятую по счёту неделю, интересовался какими-то нелепыми вещами (вроде пресловутой памятки), со спокойствием дзен-буддиста реагировал на любой закидон и казался вполне себе довольным жизнью — особенно после того, как Даэ перестал делать какие-либо попытки обсудить остальных Блэкмэнов и до кучи ещё и оградил Рубеля от любых, даже случайных взаимодействий с братьями и общей фамилией.       Рубель стал просто Рубелем и, возможно, думал, что на той памятной вечеринке откинулся от передоза, и теперь живёт в своём личном предсмертном глюке, маленьком шизо-раю с на голову пизданутым архангелом. Следуя альтернативной логике, всё сходилось, так что Даэ ни в чем его не убеждал и не разубеждал — подхватил правила не то игры, не то чужой реальности, и жил так, словно последние лет двадцать они с Рубелем только и делали, что колесили по миру, накуривались до общих галлюцинаций и не расставались ни на день.       Вероятно, Даэ и за свою реакцию стоило чуть встревожиться, — отчего-то такая картина вырисовывалась без малейших стараний с его стороны. С Рубелем и правда всё получалось до смешного естественно. Даэ решил, что если тот переживёт их совместную поездку в Тибет, то — тут уж ничего не попишешь — придётся подарить ему парную футболку с надписью «soulmate».        Благо Тибет был запланировал только в следующем месяце. У Даэ было всё время мира на то, чтобы передумать.       Но порой он как никто другой умел упускать возможности, кидаясь в омут с головой.       — Как хорошо тут дышится. Где мы? — спросил Рубель, спускаясь по трапу.       Даэ, бодро стучащий тростью вслед за ним, сбился и, поддавшись порыву, заозирался. Ночная площадка для частников ничем не отличалась от сотни других таких, и свет в этом вопросе играл далеко не первую роль.       — Ни малейшего понятия, — честно признался Даэ: название города напрочь выдуло из головы, кажется, еще сиэтлскими ветрами. — У местных спросим.       Рубель сунул руки в карманы и предложил ему локоть, спокойный как старый сытый удав. При этом в крови его ничего серьёзнее пары глотков шампанского не было — Даэ знал наверняка.       Не имея привычки отказывать себе в удовольствии, Даэ вцепился в предложенную руку и тут же рассмеялся, неслабо встряхнув их обоих — у Рубеля был образцово ровный пульс.