«У нас есть только мы»
Вероника резко отдернула руку. Несколько молочных капель попало на ладонь и запястье. Джейсон Дин улыбнулся, приблизился к тонкой фигуре в сером сарафане, игриво схватил тонкое предплечье. И провёл языком по белой дорожке: от запястья до ладони, потом как бы невзначай перешёл на пальцы, которых молоко не коснулось. Девичьи щёки расцвели маковым цветом, но вырывать руку она не стала. Так и застыла немощным изваянием с пакетом молока в свободной руке. Джейсон обхватил указательный палец губами, чуть прикусив аккуратный ноготок, скользкий язык защекотал подушечку. Юноша не отрывал от раскрасневшегося личика лукавого взора лисьих глаз, продолжал посасывать палец, иногда причмокивая, будто это не палец вовсе, а вишнёвая карамель. Сердечко Вероники забилось птичкой, внутри вновь что-то заворочалось — мягкое и дрожащее. Его бесовской взгляд внимательно следил за любым, даже самым малым движением лица: от приподнятых бровей и алых щёк до подрагивающих губ. Он слушал тихое смущённое дыхание, чувствовал пульс под пальцами. На языке таяло послевкусие молока. — Джей-Ди… Вода убегает… — пролепетала наконец Вероника Сойер, прикрыв глаза и всё-таки высвободила запястье из его пальцев. Джейсон Дин, наконец, отпрянул и ответил, всё так же щурясь: — Не беспокойся, далеко не убежит. А потом, как ни в чём не бывало, вернулся к плите с пачкой спагетти. И только серо-зелёные искры в глазах выдавали его с головой. «Пройдоха! Плут и пройдоха!» — мысленно сокрушалась Вероника, умывая ладони. Сокрушалась и улыбалась. — Часто с матерью готовишь? Вероника Сойер неуверенно кивнула и уставилась в кружку. Молоко потемнело и стало грязно-серым, на поверхности мушками болтались точки приправ. Она вздохнула. — Мама старается меня этим не нагружать. Тем более, ей не нравятся лишние люди на кухне. Когда-то давно я на выходных садилась на кухне с книгой и читала, пока она готовила. Она говорила, что ей нравится, как я читаю… Иногда я смотрела, что она делает, и запоминала. Но, знаешь, искусство приготовления красивого омлета мне так и не далось. Ложка глухо стучала о стенку кружки ровным ритмом. Раз, два. Раз, два… — И… мне повезло больше, чем тебе, — она виновато опустила глаза. Джей-Ди не ответил. Оторвавшись от злосчастных спагетти, он подошёл к ней и обнял за талию. — Запомни: чтобы макароны не слипались, добавляй в воду капельку растительного масла. Вероника, подняв на него блестящий взгляд, всё-таки улыбнулась, отставила кружку и, уложив ладошки на гладковыбритые щёки, поцеловала его: с нежностью и трепетом. Джейсон прижал хрупкий стан к себе ещё сильнее, едва ли не до хруста по-птичьи лёгких косточек. Вероника, глядя ему в глаза, отстранилась, потом поправила алый воротник рубашки: деловито, как образцовая жёнушка. Джей-Ди заправил вечно выбивающуюся прядь за ухо и провёл носом по округлой белой щёчке, приподняв двумя пальцами мягкий подбородок. Они смотрели друг другу в глаза, находя что-то новое для себя. Так, Вероника, кажется, увидела ещё больше горечи, которую он скрывал за игривым лукавством и влюблёнными всполохами. То, чего обычно люди предпочитают не замечать в ближнем. Он поцеловал: крепко, путаясь пальцами в волосах и освобождая их из-под ворота блузы. «Приятно, дневник, открывать в любимом человеке глубины. Их неприятно открывать в себе. Я стыжусь, дневник. Стыжусь своей беспомощности. Я стыжусь того, что не могу додать в достаточной степени того, что ему нужно. Я не могу заменить ему мать. И не хочу, если честно. Целоваться со своей матерью в засос — стрёмно. И всё остальное — тоже. Я могу поправлять его вечно встающие воротники. Могу пришивать ему пуговицы к рубашкам. Ради него у меня появилось желание встать за плиту и сготовить что-нибудь эдакое. Например, красивый, аккуратный омлет. Ради такого можно перепортить десяток-другой яиц. Я иногда задумываюсь: что же в нём такого? Почему я строю такие сентиментальные планы на будущее, коих не строила даже для жизни с Питером Пэном, в которого была влюблена в детском саду? А потом я вспоминаю его взгляд и всё почему-то становится на свои места.» Они сидели друг напротив друга за небольшим узким белым столом без скатерти. Тарелки с небольшими порциями спагетти с соусом из «чего Бог послал» уже были опустошены. Джейсон, по обычаю своему, уложил локти на стол, подперев одной ладонью щёку. Он доел первым. — Вкусно! — заключила Вероника Сойер и аккуратным движением утёрла уголки губ салфеткой. Джейсон по-доброму ухмыльнулся и облизнулся, стирая с губ остатки подливы. Всё-таки не досолили малость. Но говорить о такой досадной детали он не стал. В конце концов, заключил Джейсон Дин для себя когда-то очень давно, главное правило общепита гласит: кому надо — те досолят. — У меня был отличный напарник. Вероника улыбнулась и отпила колы — холодной, прямиком из холодильника. Газировка в солнечных лучах переливалась бурым. Вертя в руке стакан, как бокал с вином, Вероника задумчиво спросила: — А теперь что будем делать? Мы сыты, твой отец — в теории накормлен. Что дальше? Джейсон усмехнулся, разглядывая её: в этот момент она была похожа на роковую красотку из нуарного фильма: с полуопущенными ресницами, томно наклонившая голову и рассматривающая содержимое своего стакана, будто там виски со льдом. — У меня идея. И она тебе понравится. Он, выдерживая интригу, пригнулся к ней, и заглянул в глаза. Вероника выдохнула: искры в его глазах такие же бурые, как мерцающая кола. Отставив стакан, она подалась к нему, принимая правила очередной игры. Они молчали: он из вредности, она — из любопытства. Наконец, Джейсон Дин прошептал: — Мы будем чудесно проводить время, дорогая, — он рассмеялся, откинувшись на спинке стула. Вероника же фыркнула под нос, возведя взгляд к потолку: — А конкретнее? — У меня обычный съёмный дом, а не Дисней-Лэнд, знаешь ли. Но, думаю, мы можем что-нибудь придумаем. Давай возьмём, например, покер. На раздевание. Или желание. Джейсон усмехнулся, в его глазах заплясали чертята — братья меньшие. Он легонько наклонил голову и кончиком языка облизал верхнюю губу: слева направо. — Давай начнём с твоей комнаты, затейник, — Веро заискивающе улыбнулась. — Думаю, у тебя найдётся немало любопытных штук. А там, может, и до покера дойдёт. В его комнате действительно обнаружилось немало любопытных штук. С переезда какая-то часть коробок осталась нераспакованной, они стояли стройными рядами у стены. Их было не так уж и немного, стоящие в тени, они напоминали крепкую скалу. Рядом стояло несколько коробок уже вскрытых. Поборов желание заглянуть туда, Вероника продолжила осматривать просторную комнату, в которой пусть всё и не пребывало в безупречном порядке, к которому приучают хорошеньких деток в хороших семьях, однако до масштабного бардака было далеко. Так, уютный беспорядок, в котором можно почувствовать себя совсем как дома, из который покидать не собираешься ещё лет пять. — Если хочешь, можешь пошарить везде. Мне скрывать особо нечего, — сказал Джей-Ди и, открыв окно, уселся на широком подоконнике, щёлкнула зажигалка. — А мистер Дин знает, о твоих… наклонностях и не совсем полезных привычках? — Он многому не придаёт значения, оставляя всё на откуп мне. Вероника виновато нахмурилась и села на четвереньки, шарясь в тумбочке, на которой стояли телевизор и видик. Кассеты были из видеосалона, она сразу их узнала и едва ли не всплакнула, вспомнив о вечерах с Мартой — славном времени. Но тут её внимание привлекли две коробки, задвинутые в самый угол тумбы, за ними пришлось далеко тянуться. — Когда-нибудь я доживу до тех дней, когда ты будешь предпочитать гольфы и чулки колготкам. Вероника ойкнула и легонько стукнулась головой о потолок тумбы, почти забравшись в неё с ногами, и попыталась поправить подол, но ничего не получилось — только сильнее задрала. Проворчав что-то недовольное, она наконец выбралась с двумя белыми подкассетниками и уселась, деловито сложив ноги по-турецки. Повертев кассеты, она ухмыльнулась: — Непослушная Молли и неукротимый Бен? Горячие студентки Колумбийского? — она подняла горящие ехидством глаза. — Звучит, как порнушка. — Вставь в видик, и узнаешь. Это не моё. Наверное, осталось от прошлых жильцов или от хозяев, — потушив сигарету, Джейсон спрыгнул с подоконника и уселся рядом с Веро, уложив ладони ей на колени. Вероника приподняла брови — не так сильно, чтобы они сложились в домик — и покачала головой. — Все вы говорите: «не моё», — и отложила кассеты и подалась к Джей-Ди, кончики их носов соприкоснулись. — Можем посмотреть прямо сейчас: порнуха или «Звёздные войны» во многообещающем подкассетнике. Или порнуха со «Звёздными войнами». — Буду иметь ввиду, — хихикнула она и принялась ставить кассеты обратно. За какими-то она тянулась, какие-то подавал Джей-Ди, поворачиваться или пододвигаться к тумбочке не стала — чтобы поставить кассету на место, Веро выгибалась и поворачивалась в таком положении к тумбочке. У Джейсона даже дыхание перехватило при виде ладной дуги её гибкого стана, расправляющихся складок на лифе сарафана и рукавов блузы, падающих к локтям, обнажая молочно-белые предплечья с тёмной синевой вен. Вероника так же выгибается, когда они совсем-совсем близки; когда на ней нет сарафана и блузы с широкими струящимися рукавами, и когда нет этих идиотских колготок. От неё пахнет инжиром — кисло-сладким, тонким, дурманящим: волосы, шея, плечи, ладони и белый живот — всё пропитано далёким югом и ласковым теплом закатного солнца над водной гладью. — Джей-Ди, подай кассету, там, у тебя за спиной. Джей-Ди! Он моргнул. Кончик носа Вероники вновь касался его кончика носа. Её смоляные локоны немного растрепались, ложась на лицо пушистыми завитками. Едва смутившись, Джейсон завёл руку за спину и наощупь нашёл кассету. — Ты заснул? — спросила Вероника Сойер, вновь выгибаясь. Рукава блузы оказались на локтях. — Нет. Залюбовался. Выпрямившись и на минуту задержав взгляд на его глазах, Вероника резко поднялась, одёрнув юбку, перед носом Джейсона возникли синие коленки. Он не удержался и провёл по одной из них костяшкой указательного пальца, подняв пристальный взгляд. Вероника улыбнулась, едва закусив нижнюю губу. Она подошла к стеллажу, который был усеян немногочисленными безделицами, было видно, что Джейсон старался создать себе какой-никакой домашний уют, которого многие годы был лишён. Среди значков, дешёвых наручных часов и очков для чтения внимание Вероники привлёк пистолет, спрятанный между двумя книгами. Она вздрогнула и негромко спросила: — Это тот самый, которым ты шуганул Курта и Рэма? — Да. Веронике стало немного не по себе. Понятно, что патроны были холостые, но вид угрожающе выглядывающего магазина немного пугал и при этом влёк к себе, будто прося потрогать, взять в руки, поиграться и взять кого-нибудь на мушку. Чтобы отвлечься, она схватила книгу. Умберто Эко, «Имя розы». Из страницы выглядывал краешек древесного листа. Вероника раскрыла книгу, пролистала несколько страниц прямо к древесной ветви — иссушенной, изящной, бумага вокруг неё пожелтела. На плечи ласково легли ладони, Джейсон прильнул к ней, прижавшись подбородком к макушке. Пахло типографской краской, инжиром и лёгким душком сигаретного дыма. — Это ясень, — цепкие пальцы невесомо провели по гербарию. — Мама любила его. По весне, ещё в Линкольне, мы в парке расстилали плед и садились под ветвями её любимого ясеня, на которых только-только зрели почки, и она рассказывала одну легенду. Легенда повторялась каждую весну, даже на ясене, под которым мы сидели, появлялись почки как по расписанию, но я всегда слушал, а она гладила меня по голове и поднимала голову к серому небу, расчерченному неровными чернильными линиями.«Когда появился ясень, все стали ему завидовать. Он был самым красивым деревом в лесу, крепким… О нём нельзя было сказать ничего плохого. И, когда деревья увидели ясень с чёрными почками, они начали смеяться: взгляните, у Ясеня пальцы в саже!.. »
Он закрыл книгу — осторожно, с трепетом, и вернул её на полку. «Когда я заглянула в его глаза, то не смогла узнать его. Наверное, никто и никогда не видел такого Джейсона Дина. Отстранённого, печального, с абсолютно сухим взглядом. Он смотрел на томик Эко с обидой, тупой болью и… любовью. Со странной любовью, дневник. Даже когда я развернулась к нему лицом, он продолжал смотреть на книгу. Он едва дышал, не сводя взгляда с полки и почти не моргал. А потом… потом у него в глазах появился странный блеск, я слышала, как скрипели его зубы. Если ему так больно, почему он не избавится от книги? Зачем он так рвёт себе душу?» Вероника коснулась губами его подбородка и осторожно прижала ладони к гладковыбритым щекам. Он резко схватился за них и сильно сжал. Наконец, Джейсон посмотрел на неё и улыбнулся, поцеловав в переносицу. Веро посмотрела на него, как виноватый щенок, и несмело спросила: — Ты… ты читал? Он вновь превратился в лукавого и игривого Джей-Ди, которого Вероника знала и любила. — Да, Веро. Пытался, по крайней мере. Слишком много всего заумного и высокого. Сэлинджер мне ближе. Так что, продолжишь свой обыск, а потом — в покер? На столе творился странно-упорядоченный хаос. Первым делом Веронику привлёк микрофон и радиопередатчик. Она подошла к микрофону и постучала по нему ноготком, потом опустила взгляд на коробку рядом с ногой: там была аппаратура, и проводки покоились клубком разноцветных змеек. — Ты шпион? — Вероника Сойер улыбнулась и бесцеремонно достала один из клубков проводов. Джейсон покачал головой, выхватил у неё провода и вернул на место. — Нет, дорогуша, не шпион. — Ди-джей пиратской радиостанции? — И снова нет. Отец подарил для общения с приятелями из Вегаса и Бостона. Но, если честно, я бросил это дело уже в Кентуки. Было уже не до прежних знакомых. За полгода трудно привязаться к кому-то настолько сильно, чтобы каждый день переговариваться с ним. Вероника пожала плечами и, приблизившись, вновь поправила воротник его рубашки. Он опустил взгляд, вздохнул, будто бы в этом жесте было что-то неземное, на выдохе добавил: — Трудно, но не невозможно. Она улыбнулась и чмокнула его в нос, после чего вернулась к осмотру письменного стола. Приёмник, тетради, англо-немецкий словарь и покоящаяся на нём партитура… Выведенная твёрдой рукой, со штилями, наклонёнными вбок, с пузатыми бемолями, узкими диезами и жёсткими линиями акцентов да отрывистыми дугами лиг. А вот галочка крещендо была плавной и широкой, как вымпел. На прямоугольнике половинной паузы ручка начала течь — об этом недвусмысленно намекала клякса. Скрипичный ключ был вовсе каким-то странным и, видно, был написан с великой неохотой. Вероника вглядывалась и не могла понять ровным счётом ничего: точки, палочки, непонятные символы, галочки — будто китайскую грамоту читаешь, ей-богу! — На чём играешь? — На саксофоне. Вероника вновь сложила бровки премилым домиком. Она же думала, что в то самое утро в школьной столовой он сказал про саксофон шутки ради — глупый ответ на идиотский вопрос, и ничего более. Шутка, флирт, лисья ирония, от которой в животе трепещут сотни бабочек. — Сыграешь? Он едва заметно смутился. Секунду не отвечал, задумчиво облизнув губы кончиком языка — слева направо, после чего его уста изогнулись в улыбке. — Конечно, Веро. Ему ничего не жалко для дорогуши Веро: ни чужой крови на руках, ни собственной жизни, а пьески на саксофоне — тем более. Саксофон был спрятан за кроватью: небольшой, серебристый, причудливый. На середину комнаты был поставлен высокий пюпитр. Вероника Сойер по просьбе Джейсона передала ему партитуру и уселась на мягкой, небрежно заправленной кровати, закинув одну ножку на другую. Джей-Ди не торопился, методично становясь у пюпитра и расставляя листы, коих было всего три, в нужном порядке. Потом какое-то время серо-зелёным сосредоточенным взглядом смотрел на партитуру прежде чем прильнуть устами к чёрному мундштуку. Вероника была готова рассмеяться, как только его щёки раздулись, но сдержалась, продолжив смотреть во все глаза на этого загадочного путника, в чьём походном мешке есть не одно место для удивительных подробностей и вещиц. Мелодия была меланхоличная и мечтательная. Вероника, плохо разбиравшаяся в музыке, окрестила это фокстротом. Фокстрот — брачный танец влюблённых лисов. Фокстрот — ещё одна ипостась его лисьей натуры. Вероника Сойер и не заметила, как пританцовывала под спокойный ритм, разрываемый то долгими паузами, то заминками, то грязью и оглушительно-неловкими выкриками саксофона. Но какая к чёрту разница, когда грудь наливается теплом, а пальцы сами собой отщёлкивают неровный и рванный ритм в такт меланхоличному саксофону? Вероника, мягко улыбаясь, кивала влево-вправо и ёрзала на месте, плечики ходили вверх-вниз, ножка мерно тихо отстукивала такт: топ, топ, топ, топ. Додержав последнюю паузу, Джейсон Дин резко отпрянул от мундштука и вытер губы запястьем, его щёки стали багряными. Сначала Вероника подумала, что от натуги, но, заметив кончики ушей — такие же багряные, улыбнулась и заботливо вздохнула: смущается, стыдится. Запорхали белые ладошки, стуча друг о друга, как крылышки маленькой птицы. Отставив саксофон, Джей-Ди провёл большим пальцем по губе и без тени смущения молвил: — Не нужно бурных оваций. Сегодня оркестрант не в форме. — Не набивай себе цену, Джей-Ди. Мне понравилось. — Вероника поднялась с кровати и обняла его, привстав на цыпочки, чтобы поправить вновь задравшийся воротник. «И у него так часто задираются воротники рубашек, что мне порой кажется, что он это делает специально, лишь бы я их без конца поправляла. Но, то, что происходит после этого небольшого обряда, наталкивает на мысль, что мне отнюдь не кажется» Джейсон припал к бледно-розовым устам, держа ладонь на белой шее — ласково, оглаживая кожу и с каким-то странным трепетом прикладывая пальцы там, где отчётливее всего бьётся юрким крапивником пульс. Если приложить голову к её девичьей узкой груди, можно услышать, как сердечко (маленькое — с её кулак) бьётся в таком же ритме. Джей-Ди это успокаивает, весь мир забывается в этом ощущении под пальцами, вся действительность тонет в невероятном ощущении — безмятежном, тёплом, как морская вода в летний дождь. Он подтолкнул её изящный стан к кровати на несколько шагов, и Вероника утянула его на тёмное покрывало, прижимая к себе за бордовые грудки распахнутой рубашки. Они завалились на бок, тихо смеясь и гладя друг друга, его рука запуталась в смоляных локонах, девичьи пальцы наощупь, скользя по вышитым на покрывале гончим, нашли мозолистые пальцы, чтобы переплестись с ними. Тонкая синяя икра легла ему на бедро, и Джей-Ди потянул Веронику на себя, стараясь быть ещё ближе, врасти в неё, как упрямый сорняк в душистый лавандовый куст, оплести собой и не выпускать. Он никогда не испытывал чего-то подобного: нереального, чужого, но вместе с тем — родного и естественного, будто ему подарили игрушку, которой не просил, которая не манила собой, глядя с рождественской витрины, но которую полюбил с того самого момента, как посмотрел ей в глаза и в первые обнял, а потом — не выпускал и отказывался расставаться, даже когда повзрослел для таких мелочей. Джей-Ди вздохнул, прижавшись к её груди, и прикрыл глаза, вслушиваясь в желанное биение. Тук-тук, тук-тук. Тук-тук, тук-тук. Тук-тук, тук-тук. Инжир, пропитавший её одежду, ласково наводил дрёму, рисуя картины диких южных лесов и бирюзового моря. — Я люблю тебя, Веро, — пробормотал он сонно, гладя худенькое предплечье. — Я тоже, Джей-Ди. Я тоже, — она поцеловала его в макушку и прижала к себе, почти по-матерински. Так, по крайней мере, почему-то очень хотелось думать самому Джейсону. Как же давно он не спал у кого-то на груди… — Давай поспим?.. К чёрту этот покер. — Согласна. Он потянулся к ней за трепетным поцелуем и потом вновь прижался к груди, блаженно прикрыв глаза, будто верный пёс. Вероника сонно перебирала пальцами тёмно-русые пряди, размеренно и негромко дыша, убаюкивая Джейсона. — Я тоже тебя люблю, Джей-Ди. Она коснулась губами его макушки и прикрыла глаза. Я тоже.