Sunny

У него на внутренней части запястья выбито «Ангел». Когда сам себе и остальным, он кажется дьяволом во плоти. С алыми глазами, характером далеко не сахарным и оскалом на искусанных губах. Вообще Кацуки думал, что ангелы это небесные существа, сотканные из света и добра. Кацуки думал, что у ангелов крылья белоснежные как первый девственный снег, что перья сверкают чистотой за спиной. Кацуки всегда думал, что у ангелов волосы золотисто-блондинистые, а глаза небесно-голубые. Кацуки думал, что у них на лице всегда светлая улыбка и наивности не отнять. Кацуки всегда думал, что ангелы все как на подбор одинаковые, словно с небесного конвейера сошли, и что у Бога просто закончилась фантазия еще на людях с этой глупой странной связью. Он вообще не особо верил во всю чепуху с соулмейтами, но глядя на руки своих родителей, где цвели «Шторм» и «Штиль» в одном небесном цвете, все же трепетно хранил внутри себя мечту найти родственную душу. Своего Ангела, с белыми крыльями, улыбкой наивной и сладким сахарным характером. Таким, что всегда будет рядом, не оставит и поможет. А потом встретил его. Тодороки Шото. Всего такого правильного, идеального с застывшей маской полного безразличия на лице. С холодом в голосе, льдом в глазах и правой руке. С симметричной красно-белой шевелюрой, гетерохромией глаз и способностей. Он словно и человеком не был. Кацуки будто встретил машину. Без изъяна, без сучка и задоринки. Идеальную. И даже шрам на его левой половине лица был словно идеально ровный и вписывающийся в красно-белую гамму волос. Он не считал его Ангелом, и уж тем более своим. Просто статуей. Красивой (чего скрывать, он это признавал) идеальной, холодной мраморной статуей. Шло время, а слово «Ангел» на внутренней части запястья, выбитое черно-белым, обретало свой, казалось, истинный смысл. Смысл, что прятался от Кацуки всю его недолгую жизнь. Смысл, вместе с осознанием, что у Бога еще осталась фантазия и херовое чувство юмора. А смысл был в том, что его Ангелом, его трепетной детской мечтой, оказался чертов Половинчатый. Которого он ненавидел с первой встречи. С первого взгляда. Но, так или иначе, у него метка с пятью черно-белыми буквами теплела, и к сердцу сладким импульсом посылала разряды. Вот ты и нашел своего Ангела, Кацуки. То что ты желал? Тогда Кацуки понял, что ангелы это идеальные машины и рабы, что не знают эмоций и чувств. Идеальные солдаты, на чьих руках крови столько же, сколько и у демонов. И что не существует никаких добрых, преданных, светлых существ со снежно белыми крыльями за спиной. Что это все просто вранье и сказки. Еще он понял, что раз так, то Ангел ему не нужен. А потом начал замечать легкие хрупкие улыбки, теплеющие глаза. Наивность, обостренное чувство справедливости, не лишенное, впрочем, рационализма. Его заботу, редко печаль, боль и страх. И естественно, поистине ангельское терпение его выходок. Кацуки даже, казалось, начал видеть прекрасные белоснежные крылья, что были за сильной спиной. И тогда в сердце вновь вернулась старая мечта, что вообще-то и не уходила, только притупилась. Зажглась ярко-ярко, и начала гореть еще больше. Он не смог воспротивиться этому огню. Не мог воспротивиться желанию быть рядом всегда. Защищать от напастей. Прикрывать спину, с белоснежными крыльями. Ловить адресованные лишь ему улыбки. Не мог воспротивиться желанию прикоснуться. Гладить волосы двухцветные мягкие, до тошноты симметричные, любимые. Обнять крепко-крепко. Вцепиться руками и ногами, не отпускать. Кацуки думал, что совершил слишком много ошибок. Думал, что желание его несбыточное, а Ангел недосягаем. Но как оказалось, нет. Родственная душа сама, лично, спустилась к нему, грешному, с небес и протянула белоснежную руку. В его разноцветных глазах билось волнами лазурное море, и штормовые облака сверкали искрами молний, а среди бушующих стихий такое простое прекрасное чувство – любовь, оседало в зрачках. Кацуки был заворожен этим. Заворожен самим небесным существом, что все это время пряталось на этой земле, в личном Аду. Что должно было его ненавидеть за все. Но он только улыбался ему нежно и льнул ближе в объятья. А когда Кацуки спросил у, уже своего, Ангела, что на его запястье выбито черно-белым, тот приподнял напульсник, и на свет явилось простое «Человек».