Ответная услуга

Шнайдер видит, как пляшут солнечные лучики в воздухе, даже сквозь сомкнутые веки и темные очки. Легко трепещут на ласковом ветерке края зонта, и шум прибоя ласкает уши нежными, полными уюта прикосновениями. Правая ладонь перепачкана колкими светлыми песчинками, солнце основательно припекает и без того уже бронзовую кожу, и Шнайдер чуть шевелит рукой, чтобы спрятаться от светила и в очередной раз зарыться в песок, пропустить его сквозь пальцы, прислушиваясь к тихому шелесту мелких крупинок. Он знает, что небо над его головой бесподобно голубое, бескрайнее и глубокое, что на небе нет ни единого облачка, и что только где-то очень высоко парят редкие птицы, не страшащиеся жары. Звуки природы и полный покой присыпают его, и Шнайдер дремлет, лишь краем уха прислушиваясь к негромким разговорам и смеху коллег, расположившихся где-то неподалеку. Он не понимает ни слова — разморенный жарой мозг отказывается складывать звуки во что-то, наполненное смыслом, и Шнайдер вычленяет из общего потока только отдельные, редкие фразы, которые все равно ничего не значат. Хочется провести так всю жизнь — бездельничая и вслушиваясь в шепот океана, на границе сна и бодрствования, но Тилль явно против ленивого, безучастного любовника рядом, и голого живота касаются его обветренные, шершавые губы. Кожа теплая от солнца, но поцелуй все равно кажется обжигающим. Губы скользят рядом с пупком, слегка колется короткая щетина у Тилля на подбородке, а после он прикусывает кожу, несильно, но ощутимо сжимая плоть зубами. У Шнайдера сладко тянет где-то внизу живота и, чтобы избавиться от томления, он возится и потягивается, похрустывает пальцами, напрягает спину и пресс, вытягиваясь в струну и благосклонно, еле слышно хмыкая. Тилль снова кусается, сопя шумно и явно довольно. — Прекрати, — не раскрывая глаз произносит Шнайдер и улыбается краешками губ. У них выдался выходной, и, раз уж в плане мероприятий на день обозначился пункт с пляжем, Шнайдер намерен выспать и выленить из себя любой намек на усталость и плохое настроение. Пока что Тилль со своим навязчивым вниманием не очень-то и вписывается в запланированную концепцию ничегонеделанья. — Почему? У Тилля подозрительно довольный голос, и Шнайдер лениво приоткрывает один глаз, наблюдая, как любовник все продолжает и продолжает нежно прикасаться к золотистой, слегка поблескивающей коже. — Увидят, — Шнайдеру хочется потянуться, выскользнуть из-под ласковых губ, но вместо этого он опять напрягает мышцы, чтобы касания воспринимались острее. Хочется вот так томно потягиваться под наполненными восхищением прикосновениями, хочется расплавиться и растечься восковой кляксой — куда-то поближе к Тиллю. К широкой груди, к жару чужого тела, который Шнайдера никогда не опаляет — только обнимает, загораживая от всего мира и всех же проблем. Рядом с Тиллем либо максимально спокойно, либо в воздухе потрескивают искры статического электричества от излишнего количества напряжения, и сейчас Шнайдер чувствует, что ситуация медленно соскальзывает ко второму варианту. Прямо по влажноватой, соленой коже и выгоревшим на солнце волоскам на руках. — Ты меня стесняешься? — насмешливым, почти игривым тоном интересуется Тилль, вновь смыкая зубы. Кажется, он немного увлекся и потерялся в реальности, но Шнайдер, хоть и ворчит, особо не против понежиться под уверенными ласками. В них чувствуется неподдельная забота и, наверно, почти что любовь. — Нет, просто не хочется потом… — Насрать, — перебивает его Тилль, и его крупная, горячая ладонь скользит по внутренней стороне бедра Шнайдера почти у самого паха, властно прихватывает и тянет в сторону, требуя больше доступа. Именно так, как Шнайдеру нравится, и именно там, где прикосновения ощущаются острее и ярче, где хватит лишь короткого перебора пальцами, чтобы сознание мягко уплыло куда-то за кромку возбуждения. Он шумно выдыхает и облизывается, приподнимает голову, чтобы кинуть на мучителя недовольный взгляд, а Тилль, посмотрев в ответ светящимися от потаенного смеха глазами, не убирая ладони, вновь склоняется к животу, чтобы оставить языком широкую, влажную полосу и соскользнуть в ямку пупка. От этого по рукам бегут мурашки и Шнайдер снова ложится ровно. Кажется, Тилля уже не остановить. — Я же вижу, тебе нравится. Ну, Шнайдер. Почему тебя всегда нужно уговаривать? — Тилль снова покрывает его живот быстрыми, легкими укусами, и Шнайдер чувствует ребро его ладони, давящее на пах и полувставший член. — Мне нравится, как ты меня уговариваешь. Он все еще пытается быть здравомыслящим. Потому что столь откровенные ласки на пляже, где они не одни — дело весьма неблагодарное и в чем-то даже мерзкое. Только Тиллю все равно, как и телу, как и возбуждению, что растекается от паха вверх, бьет в голову и выключает все, кроме одного: «больше». Шнайдеру хочется и надо больше. Больше прикосновений, больше внимания… Больше Тилля. Ему нравится чувствовать на себе чужие руки, и то, что их маленькую и не совсем невинную игру могут заметить, только сильнее разогревает кровь. — Нравится чувствовать себя девочкой-целочкой? — хрипло посмеивается Тилль, жмется щекой, смотрит так хитро и лукаво, что напоминает веселящегося демона, пришедшего по душу грешника. Грешника, воображающего себя святым. А его крупные пальцы при этом решительно и практически ненавязчиво проскальзывают под шорты Шнайдера, к нежной паховой складке, чтобы мягко погладить. И еще раз. И еще. Чтобы у Шнайдера и вовсе благоразумие и всякий стыд отключились. — Нравится, потому что тогда ты становишься таким умоляющим. Он все же старается держать лицо и не поддаваться на провокации. Но Тилль водит самым кончиком ногтя по чувствительной коже мошонки, лапает второй рукой за бок и грудь, периодически перебираясь на плечо, чтобы погладить и правда почти умоляюще, и Шнайдер нервно сглатывает, стараясь сделать это как можно незаметнее. Хочется раздвинуть ноги шире — или наоборот сомкнуть, сдавливая бедрами член и скрывая намечающийся стояк, хочется подтянуть Тилля выше, чтобы поцеловать — или наоборот надавить рукой на макушку, чтобы эти губы были заняты делом, а не насмешками. Шнайдер путается в желаниях, путается в жаре и шуме прибоя, в бризе, приятно овевающем кожу под повлажневшими прядями волос, но точно знает, что наверно как-то так выглядел бы его персональный рай. Попади он в него, конечно же. Но это вряд ли. А затем Тилль уже откровенно сжимает его — грубо и почти больно, и Шнайдер тихо мычит от удовольствия себе в сомкнутые губы, пытается подняться, чтобы разобраться с разыгравшимся нахалом, но Тилль оказывается быстрее. Подтянувшись выше, он резко давит Шнайдеру на грудь, заставляя лечь, давит бедром на пах, вырывая из горла легкий стон, и впивается в губы — жадно, напористо, умудряясь при этом еще и жарко шептать — так, что мурашки бегут уже по всему телу, а не только по рукам: — Вот ты значит как… Наслаждаешься моими мучениями… Еще и насмешничаешь. Его пальцы сдавливают ребра, гладят везде, куда дотягиваются, и Шнайдер может чувствовать твердый член Тилля своей кожей, пока губы терзают требовательным поцелуем, пока голова кружится от такого напора и приятной тяжести чужого тела. Наконец, Тилль отстраняется, смотрит внимательно на раскинувшегося под ним любовника, который все пытается перевести дыхание и сдержать довольную улыбку, а затем его взгляд почти грустнеет, становясь предельно серьезным. — Я готов просить, готов умолять… — Тилль коротко, нежно мажет костяшками Шнайдеру по скуле, и тот замирает, внимательно впитывая в себя чужое признание, откровенность, от которой наверняка больно. — Это странно? Тилль смотрит почти растерянно, и Шнайдер ловит его ладонь своей и коротко, но крепко сжимает, отрицательно качая головой. А затем произносит — просто, но серьезно, смотря точно Тиллю в глаза: — Поехали, — и ведет бедрами вверх, напоминая об их небольшой общей проблеме. В их номере нет песка и шума прибоя, нет криков птиц и опаляющего кожу, соленого солнца. Зато есть большая, удобная кровать, и, ввалившись в спальню, они сразу же, спотыкаясь и запинаясь о столики и стульчики, бредут к ней, проваливаясь затем в хрустящую чистотой свежесть. — Шнайдер… Ты чего? Тилль уже все понял, но еще не поверил. Смотрит так удивленно и недоверчиво, что Шнайдер даже смеется, устраиваясь сверху на мощных бедрах, склоняясь ниже, чтобы коротко, дразняще прикоснуться к чужим губам. — Не заскучаешь без меня? — спрашивает он, ласково улыбаясь, хотя сердце в груди заполошно трепещет от волнения. Тилль в ответ только сжимает его бедра руками и приподнимает таз — чтобы Шнайдер почувствовал твердый член и рвано, предвкушающе выдохнул. — Я… — он запинается, сглатывает нервно, но Тилль скользит пальцами ему под футболку, гладит по животу и бокам ладонью, и фразу получается закончить без потери лица и самоуважения, — я быстро. Давно нужно было перебороть свои страхи и какие-то глупые предрассудки, но это все-таки сложно. Ломать устоявшуюся в голове систему: ценностей, моральных принципов, собственного отношения… Шнайдер смотрит на свое отражение, нервно ведет ладонью по шее, разминая сведенные мышцы, а затем переводит взгляд на спринцовку. Он делает это ради Тилля. Безусловно, внутри где-то шевелится любопытство: хочется попробовать каково это, испытать на своей шкуре все от и до, но основной мотив все же Тилль. Шнайдер хочет, чтобы они были на равных. В конце концов, не это ли главное? Он уверен в том, что не будет никакого принуждения. Его и сейчас нет. За боль Шнайдер поручиться не может, но, улыбнувшись, решает, что боль — это просто еще одна грань ощущения. Они будут все контролировать. Когда Шнайдер возвращается в спальню, Тилль полусидит, оперевшись на подушки, все еще возбужденный, и это радует. Взгляд скользит по мощному торсу, по жестким, темным волоскам на груди и животе, ниже, к чуть изогнутому, темному члену, который Тилль неспешно поглаживает ладонью. Шнайдера бросает в жар от этой картины. Откровенность, доверие, ожидание — все мешается в яркий, будоражащий и опьяняющий коктейль. Он чувствует в себе желание подойти ближе и самому прикоснуться к члену Тилля — и радуется этому. Обычно все было не так. Обычно был интересен сам Тилль: его глаза и слова, то, какой он сам по себе, то, что говорил во время секса и то, как сжимался у Шнайдера на члене. А вот тело, эстетика и собственные ощущения от прикосновений к этому телу — вторичны. Но только не в этот раз. Шнайдер медлит, но старается это скрыть. Внутри дикая смесь из опаски и предвкушения. Он настраивал себя на этот момент долгие недели, старался адаптироваться и подготовиться — с тех самых пор, как Тилль решил проблему собственным способом. Другой, наверно, мог бы оставить все, как есть, тем более, что секс приносил удовольствие в любом случае, но только не Шнайдер. Поэтому сейчас он медленным, но уверенным шагом приближается к постели, перекидывает ногу через бедра Тилля, усаживаясь сверху, и сразу же целует, позволяя своим руками исследовать то, что и так давно знакомо. Но только визуально, не на ощупь. Сейчас же Шнайдер хочет сопоставить тактильные ощущения с тем, что видит. Волосы у Тилля на груди темные, но уже начинающие седеть, вьющиеся — жесткие. А пальцы могут ощущать сильные мышцы пресса, которые вот так просто не увидеть — только почувствовать. Гладкий, изогнутый шрам на животе, и темный провал пупка. Мощные, широкие плечи и крупные, грубо вытесанные ладони, которые так бережно сжимают сейчас кожу у Шнайдера на ягодицах и бедрах. Он любит все это. Любит скрытую на первый взгляд мощь, любит длинные, темные ресницы, любит, как пальцы дразняще, деликатно скользят в ложбинку между ягодиц, гладят там, а после пропадают, и Тилль отстраняется и смотрит так до странного недоверчиво. Шнайдер тихо посмеивается и опять лезет целоваться. — Уже и смазал себя… Понравилось? — голос Тилля скользит по коже, как песок. Вроде царапается, но в то же время касания ласковые и нежные, мягкие, практически невесомые. Шнайдер выдыхает, стараясь расслабиться, жмется лбом Тиллю к плечу, пряча лицо и позволяя любовнику уже куда более откровенно себя лапать. Он не хочет отвечать и Тилль не настаивает. Зато прикусывает ухо и мягко проталкивает в задний проход кончик пальца, второй рукой при этом оттягивая в сторону одну из ягодиц. Он не спешит — и Шнайдер за это благодарен. Движения мягкие, неторопливые, да и смазки достаточно, чтобы скольжение было легким и практически безболезненным. По крайней мере пока. Шнайдер старается не сжиматься, но цепляется в широкие плечи пальцами, как утопающий за спасательный круг, и нарочито размеренно, плавно дышит. Это не больно, но и приятного мало — гораздо больше нравится ощущать жаркое дыхание Тилля кожей и самому выписывать что-то губами во впадинке у ключицы. Второй рукой Тилль лезет к пространству между их телами и крепко сжимает Шнайдеру едва твердый член. — Хочу это видеть. Как буду тебя растягивать. Кристоф?.. Тилль мягко выдыхает ему в волосы, толкает носом, заставив поднять лицо, а затем мажет губами по скуле, подбираясь к губам и накрывая их мягким, просящий поцелуем. Тилль убрал пальцы от ануса, но не с члена, и сейчас Шнайдер тянется за чуть шершавыми прикосновениями, старается сконцентрироваться на них и на том, как приятно ощущать горячую ладонь на собственной пояснице. Он не уверен, что готов предоставить Тиллю полный обзор на свое тело. Не в этот раз, явно. Он стесняется — и злится на самого себя за это стеснение. Опасная, опасная смесь. — Тише, ну. Я не настаиваю. Но в такой позе будет больнее, — Тилль чуть грустно хмыкает и тянется убрать Шнайдеру волосы с глаз, лижет игриво в приоткрытые губы, а тот коротко, довольно жмурится и почти смеется. — Да. Плевать. Хочу так. Наверно, пора заканчивать с разговорами и переходить к действиями, и Шнайдер ведет ладонями Тиллю по плечам, заставляет вновь вернуть ладони на свою задницу, а сам обхватывает пальцами их члены и коротко, мягко трется. Член Тилля несравнимо тверже и куда более влажный, и Шнайдер почти торопливо качает бедрами, стараясь догнать любовника, пока тот снова кусается — теперь уже за плечи, и вновь скользит пальцами в смазанный проход. Шнайдер боится, что решимость пропадет, что он так и не сможет позволить Тиллю трахнуть себя уже наконец, что не сможет открыться ему и довериться. Боится, что заскорузлые предрассудки возьмут верх, что не получится возбудиться в достаточной мере… Но любовник тактичен и никуда не спешит — они оба никуда не спешат, и от теплых губ на коже, от медленных движений, от ощущения чужого возбуждения, от которого по коже проскакивают искры, Шнайдера ведет и он коротко, довольно стонет, когда один из пальцев Тилля оказывается в нем полностью. Давление внутри, в таком месте — странное, непривычное ощущение, но Шнайдеру слишком нравится чувствовать твердый член Тилля в ладони, слишком нравится смотреть в его потемневшие глаза со слегка расфокусированным взглядом, и потому он ведет бедрами назад, насаживаясь сильнее, чтобы после коротко, взбудоражено выдохнуть. — Блять. У меня яйца лопаются от одной только мысли о твоей узкой дырке, — Тилль смотрит на него с невыразимым восхищением. Всклоченные волосы, поблескивающая от пота шея, подрагивающие, нервно поджимающиеся губы… Шнайдер ловит себя на мысли, что ему нравится все это видеть. Нравится понимать, что это он виноват в таком состоянии Тилля. Он смеется. — Ты, как всегда, невероятно романтичен, — прохода касается второй палец, и Шнайдер снова двигает тазом назад, тряся головой и предвкушающе облизываясь. Его захватывает какой-то странный азарт — хочется и самому узнать, сколько он выдержит, что будет дальше, сможет ли он получить удовольствие… Он, зачем-то, полез как-то читать соответствующие статьи, и теперь в голове крутится слишком много ненужной и откровенно глупой информации, отвлекающей от главного. Тилль снова кусает его в шею, и Шнайдер чувствует, как на коже расцветает болезненный, ярко-красный след. Есть что-то извращенно-приятное в том, чтобы гневно пыхтеть у зеркала, пытаясь скрыть отчетливое, чересчур красноречивое подтверждение недавнего удовольствия. — Подай смазку, — неразборчиво бубнит Тилль ему куда-то между ключиц, и Шнайдер торопливо тянется за валяющимся неподалеку тюбиком. — Разве мало? — он чувствует, как горят щеки, но делает над собой усилие, и пальцы почти не дрожат, когда он отдает Тиллю лубрикант. Это немного… Хотя нет, это очень странно, что приходится прикладывать столько усилий, чтобы потрахаться. У Шнайдера ощущение, что все происходящее действо слишком затянулось и что только он в этом виноват, но Тилль успокаивающе его целует. Как и всегда, Тилль очень тонко ощущает то, что он чувствует, и от этого внутри становится тепло. — Нет. Но и много не будет в любом случае. Я ведь не хочу, чтобы ты сбежал, как перепуганный олень, после секса со мной. Шнайдер нервно фыркает в чужое плечо, чувствуя, как между ягодиц становится влажно и холодно. Очень скоро это ощущение пропадает — Тилль поглаживает подушечкой пальца чувствительные, тонкие складочки кожи, разогревая смазку, и это внезапно приятно, если прислушаться к ощущению. Немного щекотно и странно, Шнайдер качает бедрами, чтобы уйти от прикосновения, но только делает себе же хуже, прижимаясь собственным членом к члену Тилля. От этого по телу проходит резкий разряд удовольствия, заставивший задрожать, поджать нервно губы и вновь вернуться к глубокому, размеренному дыханию. Тем более, что Тилль уже проталкивает в него второй палец. Вот это уже вызывает вполне ощутимый дискомфорт — когда нежную кожу тянут в разные стороны, скользят все дальше внутрь, кружа по гладким стенкам. Тилль шепчет ему что-то в шею — что-то про узость, и жар, и чувствительность, но Шнайдер почти ничего не слышит и совершенно ничего не понимает. Он лишь ощущает две горячие ладони на своей заднице и то, как Тилль царапает ему щетиной кожу на груди. Шнайдер пытается напомнить себе о возбуждении, вновь тянется рукой к члену, зажатому между их телами, и мягко ведет на пробу — от яиц до самой головки. Тилль тянет его ближе к себе и одобрительно стонет от такой инициативы, вскидывает бедра, чтобы создать больше трения. Они неловко двигаются навстречу друг другу и никак не могут попасть в общий ритм, но теперь Шнайдер хотя бы немного привык к пальцам и больше не кажется, что его пытаются разорвать на две части. В какой-то момент он чувствует, что Тилль уже на грани. Что он уже не может терпеть, не может ждать. Шнайдер с каплей стыда думает о том, что сам никогда не был столь чутким и терпеливым, когда был сверху. Он обхватывает любовника за лицо ладонями, заставляя оторваться от собственной шеи. В глазах у Тилля нет ничего осмысленного, и, хоть сам Шнайдер и не чувствует должного накала возбуждения, он тянется за поцелуем и решает, что уже пора. — Шнайдер, ты… — Тилль хочет сказать что-то, но не решается — только беззвучно открывает рот, а затем трясет головой и спрашивает: — Уверен? — Нет, — он берет теплую ладонь Тилля в свою, опускает к своему члену, и Тилль принимается надрачивать ему точно так, как Шнайдеру нравится и надо сейчас, в данный конкретный момент. — Но я хочу. Так что… заткнись. Тилль хмыкает и слушается, торопливо затем раскатывая по члену презерватив. Это больно. Это чертовски больно и странно, когда сзади — давление, заполняющее тебя до краев. Но Шнайдер решительно опускает бедра ниже, впуская в себя член еще дальше. Тилль не пожалел смазки, как и говорил, и между ягодиц влажно, но это все равно мало помогает. — Шнайдер… Стой, Шнайдер, — Тилль цепляется в его бедра пальцами, смотрит так, что Шнайдер бы даже назвал взгляд испуганным, но мозг слишком занят ощущениями и паникой, чтобы думать. Поэтому он снова двигает тазом, насаживаясь еще сильнее. А затем, тяжело дыша, упирается Тиллю ладонями в грудь и долго восстанавливает дыхание, чувствуя, как лоб щекочут капельки пота. — Блять… Блять… — Содержательно, — Шнайдер хмыкает, но при этом благодарен за возможность хоть немного отвлечься. Он даже думать боится о том, что Тилль когда-то начнет двигаться. Он боится думать о том, чтобы самому, даже случайно, пошевелиться. — Ты ведь знаешь это ощущение. Только ты еще уже, — Тилль облизывает пересохшие губы, смотрит внимательно, а затем бешено, довольно улыбается и снова вспоминает о члене Шнайдера, принимаясь поглаживать его ладонью. — Ты молодец. И я так хочу тебя уже трахнуть… Они тянутся друг к другу, чтобы поцеловаться, и Тилль использует это как повод скользнуть рукой к своему члену и погладить Шнайдера по растянутому проходу, надавить, проталкиваясь еще глубже, и добиться взбудораженного болезненного стона. — Прости. Совсем никак? Шнайдер слышит обеспокоенность в чужом голосе, но упрямо мотает головой и, закусив губу, двигает на пробу бедрами. И еще раз. Неглубоко, мелкими толчками, он то чуть выпускает из себя член, то вновь насаживается на него, и пытается думать только о теплых пальцах у себя в паху. Закрывает глаза, чувствует, что давит Тиллю на грудь слишком сильно, переставляет руки назад, упираясь в колени, и двигается, ища нужный угол. Должно же это быть хоть немного приятно? Он читал… Сначала больно, потом — никак, но в какой-то момент Шнайдер слышит тихий, низкий звук чужого стона, и, приоткрыв веки, видит зрелище, которое заставляет его начисто забыть о каком-то недовольстве или усталости. Тяжело, сбивчиво дыша, Тилль двигает ему бедрами навстречу, облизываясь и довольно жмурясь. Шнайдер чувствует, как сильные пальцы нервно, хаотично гладят ему бок, как торопливые движения ладони на члене то прекращаются, то вновь возобновляются, и как внутри все тянет от того, насколько Тилль твердый и горячий. И от этого мозг отказывается нормально функционировать. Шнайдер не верит, что настолько хорош, но Тилль поднимает на него взгляд, до краев наполненный обжигающим восхищением. Шнайдер уже устал, бедра сводит от напряжения и о оргазме не может быть и речи, но Тилль так отчаянно дрожит и так довольно стонет, что это перекрывает любые неудобства и неудовлетворенность. — Ты потрясающий, — выдыхает Тилль ему на ухо после того, как ведет пальцами по груди и плечам, к затылку, тянет к себе, заставляя Шнайдера согнуться, чуть сменить позу и немного расслабиться, а затем принимается резко толкаться в уже разработанную, влажную дырку, вбиваясь как можно дальше и рыча от удовольствия. — Сейчас… Я сейчас. Потерпи… — жарко, сбивчиво шепчет Тилль, нервно и грубо поглаживая затылок. И Шнайдер терпит. Не больно, но и не приятно — просто трение внутри, растягивающее стенки. Тилль кончает с громким стоном, с силой и болью сжимая ему ягодицы, тянет их в разные стороны и после долго старается перевести дыхание, поглаживая Шнайдера, устало откинувшегося назад, по напряженному бедру. — Охуенно, — наконец, Тилль расслабленно, довольно улыбается, и Шнайдер не может не улыбнуться в ответ. Он едва ли возбужден и единственное, что хочется сделать — это вытянуться на кровати и поспать, наплевав на все на свете. Но Тилль мягко, нежно гладит его по животу, скользит к члену и принимается поглаживать большим пальцем головку. — Хочешь? — он вопросительно выгибает брови и ухмыляется, когда от очередного движения по телу любовника проходит дрожь. Тилль прекрасно знает, как нужно двигать рукой, чтобы гарантированно принести удовольствие. — Если только быстро, — слабо ухмыляется Шнайдер и благодарно мычит, когда от привычных движений по телу разливается долгожданное и стопроцентно понятное наслаждение. Тилль дрочит ему уверенно, немного дразнится, но в целом тоже настроен на быстрое получение оргазма, и Шнайдер благодарен ему за это. В паху впервые за все это время откровенно, жарко тянет, и он стонет, вторя движениям кулака на своем члене и, забывшись, принимается слабо покачивать бедрами, в то время, как член Тилля все еще находится внутри его тела. Это странное ощущение, но Шнайдер не может сказать, что неприятное, и, кажется, его любовнику нравится такое представление. До дрожи в нервно согнутых пальцах хочется кончить и завалиться спать, и он все активнее и активнее качает тазом навстречу кулаку Тилля, пока наконец под веками не разрастается яркая вспышка, и по телу не проходит дрожь. Открыв мутные глаза, Шнайдер окидывает любовника поплывшим, пьяным взглядом, и Тилль посмеивается с довольным видом, размазывая по своему животу его сперму. С недовольным стоном Шнайдер сползает с чужих бедер, выпуская из себя член, и валится рядом с Тиллем на постель, сразу же заворачиваясь в простыню. — В душ? Я бы тебя еще раз с удовольствием трахнул, — посмеиваясь, Тилль тянется к нему, чтобы поцеловать в плечо, прекрасно зная, что никуда Шнайдер не пойдет, и вызывая тем самым у любовника недовольное, неразборчивое ворчание. Шнайдер спит. — Ну как, терпимо жопа болит или нужно носить с собой подушечку? Шнайдер едва не давится омлетом, когда за завтраком Пауль приземляется на стул напротив и говорит чересчур громко для столь раннего часа. Говорит такое. Он подозрительно косится на друга и не спешит отвечать, отправляя в рот очередной кусочек. Просто есть хочется. А Тилль до сих пор дрыхнет. И жопа правда весьма ощутимо побаливает. Благо, можно обойтись без подушечки. Он гадает, откуда Пауль может знать о произошедшем, но с Паулем всегда столько проблем и тайн, что отгадать всерьез Шнайдер даже не пытается и продолжает жевать с нарочито флегматичным видом. — Я прямо вижу, как в твоей хорошенькой и пустой головушке в панике носятся тараканы с табличками «Откуда он знает?!». Пауль ухмыляется так гадко, что Шнайдер до сих пор удивлен, как не завял небольшой цветок в вазочке, красующийся на столике. — Мы вернулись с пляжа раньше, чем планировали, — друг красноречиво двигает бровями, умолкает на мгновение, а затем спокойно договаривает: — Звукоизоляция ни к черту. Так что спасибо, что не в час ночи решили потрахаться. Шнайдер отпивает кофе из небольшой чашечки. Лучшая тактика в подобной ситуации — игнорирование, и они оба это знают. Пауль бесится. Шнайдер немного тоже. — А если серьезно — как все прошло? Если он сделал тебе бо-бо — только скажи, — Пауль воинственно размахивает ножом для масла, а затем жестом подзывает официантку и просит принести чая. Шнайдер только пожимает плечами. Он не заработал себе моральную травму, вполне свободно передвигается и… В общем, ничего из того, о чем Пауль мечтает. И определенно готов повторить эксперимент, но только теперь на условиях Тилля в надежде, что на этот раз удовольствия будет больше. — Судя по твоей мечтательной физиономии — я зря переживаю, — Пауль наконец смотрит на него максимально серьезно, и, дождавшись положительного кивка, расслабляется и улыбается по-настоящему, как и полагается тому, кто рад за друга и его наконец-то устоявшуюся личную жизнь.