Последнее признание

      Снаряды разрывали на части улицы Берлина холодным апрельским утром 45-го, когда майор Калтыгин вместе с капитаном Филатовым и капитаном Бобриковым, ведя за собой отряд, штурмовали дом, занятый немцами. Они укрывались за невысокой каменной оградой сквера, каких в Берлине было полно, а над их головами свистели пули немецких пулеметчиков. Кроме того, в этом проклятом доме засел снайпер, а еще откуда-то совсем близко лупила артиллерия, то ли наша, то ли вражеская. Ситуация, в которую попала троица, не была неординарной: втроем они прошли всю войну и бывали на куда более опасных заданиях.       То и дело падали ранеными или убитыми солдаты их отряда: работа снайпера-суки. А ребята не могли даже поднять головы под градом шальных пуль. Майор Калыгин беспокоился за своих парней, из-за снайпера и из-за пулеметов, но больше всего его волновали осколки от артиллерийских снарядов. Нет ничего более подлого, чем маленький осколок, отлетевший от места взрыва за десятки метров от тебя, но угодивший тебе прямо в висок. Кроме того, было бы очень обидно погибнуть в Берлине, когда душа предчувствует скорый конец войны.       Капитан Алексей Бобриков старался слегка успокоить немного шалившие нервы, ему легко удавалось сделать это во время вылазки или под огнем, но сейчас предчувствие, что смерть совсем рядом, не отпускало его. Его старый боевой товарищ Леонид Филатов находился рядом, и по его мальчишескому лицу не было заметно, что Лёня боится умереть.       Он вообще не думал о смерти. Он думал только о том, как ворвется в здание и выгонит оттуда немцев, что он так часто делал за войну. Да, втроем они перебили немцев больше, чем какой-нибудь гвардейский полк, и при этом все целы-здоровы, но почему-то именно сейчас в воздухе витало ощущение скорой гибели.       В этот момент шальной снаряд угодил прямо в крышу дома, пробив её насквозь и взорвавшись внутри. Начался пожар и часть дома обвалилась. Все это продолжалось какие-то секунды, и в эти самые секунды немецкие пулеметчики замешкались и перестали стрелять. Снайпер был погребен под руинами, в этом не было сомнений. Все это пронеслось в сознании Бобрикова за считанные мгновения, и он понял, что это шанс. Поднявшись во весь рост, он закричал солдатам вокруг себя: «За мной!». Но не успел сделать и шага, как улицу, разделявшую его отряд и дом с немцами, накрыло новым взрывом.       В один миг все закутало черным дымом, люди в сантиметре от Бобрикова исчезли и сам он погрузился во тьму, закрыв глаза, совсем ненадолго, и чувствуя что-то очень теплое в области живота.       Когда он открыл глаза, дым уже начал развеиваться. Он лежал на траве в сквере, вокруг него носились и что-то кричали несколько солдат. Наклонив голову, Бобриков увидел свой живот. Из него текло что-то красное и лезло что-то розовое… В этот миг пришло осознание, и Леша Бобриков закричал. Одновременно он ощутил физическую боль от того, что его живот разворотило осколком снаряда и из него теперь лезут кишки, и боль душевную.       Двое совсем молодых солдат медленно и суетливо пытались оттащить своего командира в укрытие, а тот продолжал кричать. Не сразу рядовые поняли, что так истошно кричал капитан Бобриков. «Лёня!». Он звал кого-то. Кого? Солдаты не могли вспомнить. «Лё-ё-ёня!». Солдаты тащили извивающегося офицера, который не останавливаясь, кричал. «Лё-ё-ё-ё-ёня!». Вот им уже удалось зайти за угол дома, здесь обстрел не страшен. «Лёня!». Крик стал срываться на плач. Несчастный Бобриков продолжал звать своего товарища, своего друга, но солдаты не понимали этого. «Лё-ё-ё-ё-ё-ё-ня-я-я-я-я-я-!!!!!». Солдаты старались как можно скорее доставить упирающегося командира в полевой госпиталь, который находился совсем рядом, в полуразрушенном доме, в двух кварталах от зоны боевых действий. Им было невдомек, что происходит в голове у раненого. «Лё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ня-я-я-я-я-я!!!». Крик стал переходить на плач и один из солдат с удивлением заметил слезы на глазах Бобрикова. «Лё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ня-я-я-я-я-я!!!». И плач. И рев. Он думал о друге, которого не видел с самого момента, как поднялся из укрытия. Где он? Что с ним? А что с Григорием Ивановичем? «Лё-ё-ё-ё-ё-ня-я-я-я-я!!!». А в голове проносилось: «Где Лёня!!??».       Наконец Бобрикова доставили в госпиталь и тут же положили на операционный стол. Хирург вколол ему морфий, чтобы облегчить страдания от раны, но наркотик не мог помочь от боли душевной. Однако капитан перестал беспрерывно кричать одно лишь имя своего друга. Немного придя в себя, но также задыхаясь, он схватил одного из принесших его солдат за руку: «Капитан Филатов. Леонид Филатов…. Был там… Найдите его, товарищ солдат.» Все, на что хватило его сил, после этого он отпустил руку рядового и ненадолго провалился в забытье.       Очнулся он от того, что его трясли. С трудом открыв глаза, которые заволакивала кровавая пелена, Бобриков увидел лицо Филатова. Своего дорогого друга! «Лёня…». Из последних сил сказал он.       - Леха, что с тобой, куда тебя ранило??, - суетливо начал Филатов, но вскоре заметил дыру в животе Бобрикова.       - Тебя сейчас залатают, - сказал он срывающимся, но, тем не менее, уверенным голосом.       - Забудь, я уже не жилец. Я хотел лишь сказать тебе…кое-что очень важное, - едва проговорил Бобриков.       - Не спорь со мной..Лёня…       Филатов заплакал, крепко сжав ладонь Бобрикова двумя руками.       - Лёня… я всегда…с самого начала…еще там, в школе… Лёня, я всегда любил тебя.       - Ч-что… - сквозь слезы пробормотал Филатов       - Да…Лёня…я всегда любил тебя, друг, и всегда тобой восхищался.       Слезы продолжали течь из глаз Филатова, но выражение его лица все больше принимало выражение глубокого шока.       - Лёня… это правда. Я… я люблю тебя…и всегда любил… Лёня… ты самый лучший человек, которого я только знал, - с этими словами Бобриков сильнее сжал руку друга и попытался приподняться, но ему это не удалось и он заплакал.       - Леша, - начал Филатов, - но как же так… Мы ведь столько с тобой вместе прошли. Ведь столько раз были на волосок от гибели. Столько раз мы…были близки, когда того требовали обстоятельства. Спали в одном окопе, принимали душ…       - Да.. Я знаю, Лёня… И каждый раз, на протяжении всех этих лет, я боролся с желанием… С желанием признаться тебе… Я боялся… что ты не поймешь, что ты отвергнешь меня, что разобьешь мне сердце или хуже… донесешь…       - Я не понимаю, Леша… Как это возможно?... – Филатов все еще не мог поверить в происходящее       - Вот так, Лёня, - это имя Бобриков произносил с особой нежностью, - сам не знаю, но так уж получилось… Я бы все равно не смог это вечно скрывать… а сейчас я умираю…       - Нет, ты выживешь!       - Перестань, Лёня… если бы я не был уверен, что умру, я бы не посмел признаться тебе… Ты мой любимый…       - Нет! Нет! Нет! Это не может быть правдой, Леха!       В ответ Бобриков с трудом поднял вторую руку и нежно, как только мог, погладил Лёню по щеке. Лёню, которого он столько лет любил, но который только сейчас стал по-настоящему его.       - Леша… Я ничего не понимаю… Что… Как…       - Не нужно ничего понимать… - Бобриков выдавил улыбку, которая отозвалась мучительной болью по всему телу.       - Леша…       - Тише, Лёня… Будь со мной, будь моим эти последние минуты…       - Леша…       - Леня…       Он продолжал нежно гладить лицо товарища, который крепко сжимал его вторую руку.       Так продолжалось несколько секунд.       «Отвернитесь все!, - внезапно закричал Бобриков из последних сил, - все! Живо!». Он кричал это врачам и санитарам, которые сновали вокруг, и солдатам, принесшим его сюда и не спешившим возвращаться под огонь и пули. Несколько санитаров суетливо выскользнули из комнаты, где лежал Бобриков, к счастью, других раненых здесь пока не было, но он знал, что это ненадолго. «Живо!», - закричал он на хирурга, опешевшего от внезапного крика тяжело раненого. «Живо!», - закричал он на солдат, тупо уставившихся на командира и его плачущего товарища. Когда криками Бобрикова оставшиеся в комнате хирург, санитар и двое солдат, отвернулись к двери, он сделал усилие и привстал на столе, на котором лежал.       - Леша, что ты…       Ответа не последовало. Вместо этого Бобриков из последних сил притянул к себе Филатова и страстно поцеловал его. Лёня не мог сопротивляться, он все еще не отошел от шока. Он не мог до конца понять, что происходит, но и не пытался. Вместо этого он ответил на поцелуй своего товарища. Он знал, что в последние минуты жизни Бобрикова, он, капитан Филатов, принадлежит ему.       Их поцелуй длился, казалось, целую вечность. Первым начал оглядываться через плечо хирург. Увидев краем глаза двух целующихся офицеров, он не поверил в увиденное, и отвернулся обратно. Затем подглядывать стал один из солдат, он толкнул своего товарища и через минуту все четверо стали свидетелями столь необыкновенной сцены. Бобриков догадывался, что на них смотрят, но ему было все равно. Он не мог оторваться от губ человека, которого так страстно любил и хотел все эти годы, из-за которого страдал, не смея признаться. Теперь, перед смертью, он заслужил этот миг любви. Филатов же ни о чем не думал. В его голове не могло уложиться, почему он вдруг целует своего старого приятеля Леху Бобрикова…       А четверка немых свидетелей продолжала безмолвно наблюдать, но никто из них не смел ни словом, ни жестом прервать целующихся любовников. Любовников на несколько последних минут.       Внезапно Бобриков словно поперхнулся, Филатов тут же отстранился от его губ. Бобриков закашлялся и схватился одной рукой за горло, затем за живот, и затем снова за горло. Видя обеспокоенные глаза Лёни Филатова, он невольно улыбнулся. Наклонив к себе голову Филатова, он прошептал ему на ухо: «Спасибо, Лёня… за то, что ты есть…». Он начал было смеяться, но зашелся кашлем, выплевывая на лицо Филатова капли крови. «Не говори… Калтыгину». В этот момент глаза его на мгновение стали веселыми, а не прекращающий смеяться и кашлять рот разошелся в улыбке, тут же исказившейся из-за очередного приступа кашля. Глядя в глаза другу, но ничего уже не видя, капитан Алексей Петрович Бобриков умер, продолжая держать ладонь в руках своего любимого Лёни…       Спустя какое-то время в палату вбежал майор Калтыгин. Он увидел тело Бобрикова и сидящего на коленях, плачущего Филатова, все продолжающего сжимать ладонь друга. Калтыгину тоже захотелось расплакаться, но он сдержал себя в руках: впереди еще не один бой, прежде чем война закончится. Он увидел потерянные глаза врачей и солдат, но не понял, что здесь произошло. Аккуратно, по-отцовски, он взял Филатова за плечи, поднял на ноги, и, утешая, как мог, стал выводить из палаты. Уходя, Филатов бросил последний взгляд на тело товарища… на его лице застыла улыбка, этому человеку он принадлежал какие-то несколько минут, а мог бы и всю жизнь… В этом Филатову еще предстояло разобраться, а сейчас Григорий Иванович вел его прочь от тела Бобрикова, туда, где гремели взрывы и гибли люди.