Крэк-пейринги по всему на свете

– « Ты же понимаешь, что это последний раз, когда я вот так могу смотреть на тебя и слышать твой голос?» Я совсем не помню, как это началось. Возможно с того момента, когда человек принес тебя и поставил на соседнюю полку, и наши глаза случайно встретились. Или может еще тогда, когда я увидела твой яркий силуэт сквозь целлофановый пакет, оставшись забытой на обеденном столе? Я бы никогда не подумала, что что-то такое чужое и необычное может настолько въестся в память, что любая возможность переключиться, отпадает без вариантов. Пожалуй, раньше мне было бы от этого смешно. Но теперь только горько. Горько. Слово, которое придумали однозначно не о тебе. Твои губы научили меня сладостям, в них нет ничего горького, и, тем более, кислого. Даже твои взгляды, которые ты украдкой бросаешь в мою сторону с верхней полки – до одурения сладкие, до скрежета зубов приятные. Ты для меня – экзотика, непостижимое чувство, которое заставляет мой белый цвет хотеть заалеть, смешиваясь в причудливых переливах с твоим. Говорят, что белый цвет является синтезом всего цветового круга, но я легко могу с этим поспорить. До того как ты появилась, я не знала, что нежный розовый способен перевернуть мои мысли с ног на голову, и заставить вращаться вокруг тебя. Так, словно ты обладаешь орбитой, сложенной из моих жалких желаний и воспевающих тебя слов. Иногда мне так хочется сказать тебе больше, чем за меня это может сделать язык. А ты помнишь, как я в первый раз сказала тебе, что чувствую? Ты ведь помнишь? – «Тогда прошу,» − Ее голос, казалось, стал еще тише, чем обычно. Практически перейдя на шепот, Малина продолжила, не отрывая взгляда от глаз напротив – « Еще пару мгновений. Никак не могу насмотреться на тебя в последний раз.» Эти слова разбивают сердце, которое итак сейчас не на месте. Будь бы на то ее воля, она бы предпочла, чтобы они вместе сгнили в этом убогом холодильнике, будучи вместе, чем видеть, как ее последний цвет исчезает, уносимый этими отвратительными пальцами в рот этого жестокого существа. Вот бы им до самого конца быть вместе. Вот бы. – « Сколько угодно, радость моя, сколько ты захочешь.» Сметана и Малина. Что за убогое и абсолютно негармоничное сочетание. Так думает человек. Но не Сметана. Она поняла, что нет никого, кто бы был красивее и роднее, чем ОНА. Даже закрывая глаза, перед ней предстает самое прекрасное зрелище, которое она когда-либо видела в своей жизни; нежно-розовые, румяные бугорки ее тела, оплетенные паутинкой инея, ярко посверкивают серебром, маня провести по ним, прогоняя холод и защищая от порывов сквозняка. Ее пристыженный взгляд, опущенный вниз. Избегает зрительного контакта, потому что стесняется. Боже, как мило. Сметана помнит, как она умоляла посмотреть на нее, когда шептала, как она ее любит и никогда не оставит. – « Сметана, послушай,» – Наконец-то ее алые глаза, обрамленные дрожащими ресницами, будто бы осмелев, поднялись в печальном выражении, и впились в глаза напротив – «Обещай, что не будешь грустить без меня. Просто пообещай. Даже если ты просто скажешь это, мне будет легче..» – Ее голос окончательно сорвался, а глаза наполнились влагой. – «…легче уйти». От этого голоса так больно. Дыхание, до этого тяжелое и болезненное, окончательно провалилось. Воздух в тысячу раз потяжелел, оседая в легких. Она так ненавидит эту идиотскую просьбу. Почему она просит ее солгать? Почему просит таким голосом, которому невозможно отказать. – « Обещаю.» – Мгновение кажется невыносимым. Рука человека, до этого застывшая над полкой, повисла прямо над ней. Над той, кого она считает своим смыслом. Ее сердце обрывается, когда пальцы, задев пластиковую крышку, тянутся к алой ягоде. – « Я люблю тебя. Так сильно.» Ее глаза слабо поблескивают в сумерках открывшийся комнаты, и ее слабый и хриплый голос – голос, переполненный отчаянием– слабо звучит, с каждой секундой становясь тише. – « Я тоже лю–» – Внутри все обрывается от этого зрелища. Человеческие зубы небрежно задевают ее румяное тело, практически разрывая ее пополам, а затем стремительно смыкаются. Недосказанные слова тупой болью повисают в воздухе. В ушах звенит, а в глазах мутнеет от слез.

***

Хорошо. Хорошо, что Малина не узнает, ведь каждый раз, видя открывающуюся дверцу холодильника, Сметана умоляет, чтобы настала ее очередь. Ей больше нет причин существовать. Нет дела до продуктов, до того, как она покинет этот холодильник. Растворится она в человеческом желудке, либо сгниет в мусорной урне. Плевать. Лишь бы это все наконец закончилось. Ей больше нет нужды более задерживаться здесь.