с запахом никотина, со вкусом ментола

      Они похожи на карандаши, что у Уилла Байерса лежат в верхнем ящике стола. Бордовый, почти бурый – Борис, и мятный, едва переходящий в светло-лимонный – Ричи. Не самые любимые цвета; те, которыми Уилл никогда не пользуется, которые, забытые, лежат в ящике. Забытые, как и эти мальчишки.       У Байерса чешутся ладони, испачканные в краске тона темно-синего, когда он смотрит на Бориса. У того пальцы пропитаны никотином; длинные и тонкие пальцы, которые Уилл рисовал на уголках своих тетрадей. Пальцы, которые к его губам прижимали сигарету и теребили ворот клетчатой рубашки, расстегивая пуговицы. Борис – одна сплошная вредная привычка, и у Уилла не получается вытравить его из себя, сколько бы ни старался.       Когда Ричи заговаривает, – тараторит голосами ирландского копа или дворецкого Тудлса, – Уилл откладывает в сторону альбом. В присутствии Тозиера он не рисует, потому что Ричи нужно уделять внимание полностью, ему недостаточно лишь наполовину. Ричи занимает почти всё пространство в комнате, всё внимание, и Уилл глядит на него с пятном серой краски на щеке, которое Тозиер тут же принимается вытирать.       У Ричи нет той худобы, как у Павликовского, у Ричи почти ничего нет из того, что есть у Бориса, но Уилл всё равно рисует его профиль у себя в блокноте, когда Тозиер не видит.       С Борисом они лежат в кузове чьего-то грузовика, припаркованного в конце улицы, и делят бутылку пива на двоих. Уиллу не нравится вкус – он кривится с каждым глотком, но Борис смеется и говорит, что пиво расслабит, что Уилл привыкнет. Он говорит так всегда на протяжении уже двух месяцев, но вкус не меняется.       Они лежат на старых одеялах, откуда-то приволоченных Павликовским, и говорят о будущем – Борис ерзает спиной, стараясь разровнять складку на одеяле под собой, а Уилл ощущает, как от него жаром пышет. Борис оголенным плечом жмется будто нарочно, потому что ему нравится, как алый смотрится на щеках Байерса, потому что ему нравится, как меняется в лице Тозиер, когда он рассказывает об этом.       Когда Павликовский приподнимается на локтях, зажимает в зубах сигарету и чиркает зажигалкой, оранжевый огонек играет в сумерках и на его лице красиво. Борис смотрит поверх него прямо на Байерса, смотрит внимательно, делая затяжку и склоняясь низко, к лицу, чтобы дым выдохнуть в губы Уилла. Он никогда не дает ему сигарету в руки; либо подносит сам, либо делает вот так – выдыхает прямо в рот. Он всегда целует потом горячими влажными губами с привкусом алкоголя, целует быстро и напористо, а Уилл никак не успевает подумать о том, что делает.       С Ричи Уилл тоже в кузове чужого грузовика, среди подушек и старого пледа с пятном пролитого машинного масла, но не в конце улицы, а за пределами уличного кинотеатра, где экран виден плохо, а десятки машин то и дело хлопают дверьми. Они сидят, тесно прижатые друг к другу, чтобы не испачкать одежду в масле, но от этой близости Байерс не краснеет, даже не задумывается.       Они тоже пьют пиво, но с Ричи Уилл ограничивается лишь одним глотком, потому что тот не смеется и не убеждает, лишь смотрит внимательно через стекла очков, словно понимая что-то. С Ричи Уилл пьет содовую, которую Тозиер всегда приносит с собой для него.       Они смотрят Чужого так, будто видят каждую сцену впервые, а когда перестают смотреть, у Уилла потеют ладони. Это всегда происходит под конец, в момент финальной битвы – Ричи ладони кладет на его, Уилла, щеки, и кончиком носа по его носу проводит.       У Тозиера нелепые, неудобные очки, которых Уиллу нравится касаться. Он водит пальцами по дужкам, запоминая их линии и потом вырисовывая их в блокноте. У Ричи длинные ресницы и губы со вкусом пива и мятной жвачки, и у него пальцы холодные в отличие от Бориса.       После их поцелуев Ричи не говорит ничьими голосами, но Байерс хочет услышать голос Панчо Ванильи, потому что от него не тарабанит так в груди. После их поцелуев Ричи разговаривает своим голосом, и его голос ломается хрипотцой, которой нет у Павликовского, которая уникальная и только Ричи. Которая нравится Байерсу, как ему нравится голос Бориса, когда тот говорит на своем родном языке.       С руками в темно-зеленой краске Уилл не слушает сухих шипящих фраз Бориса на русском, которыми тот кидается в Ричи, как он не слушает и раздраженного пародийного кудахтанья Тозиера тому в ответ. Он предпочел вообще бы их не слышать; он предпочел бы, наверное, не знать их вовсе, но Борис уже в организме, как наркотик, который тот периодически вдыхает, да и Ричи уже глубоко под кожей, как запах дыма, который тот когда-то вдыхал с друзьями в яме.       Уилл смотрит на них, размазывая по пальцам краску, и думает о карандашах в верхнем ящике своего стола. О карандашах, которыми он никогда не пользовался, но которые ему всегда будут нужны.