Часть 1
27 июля 2019 г. в 18:39
В репетиционном зале было полно народу — люди сбились в кучки по паре человек и о чём-то спорили, обсуждали роли, усиленно жестикулировали руками — так типично для актёров, не правда ли?
А вот на крыше было тихо. Тайлер был так рад, что он не остался в зале. Он не чувствовал там себя в своей тарелке. Будем честны, он везде чувствовал себя чужим, где не было Его… Будто бы Он был частью его. А когда Он отсутствовал, когда не стоял рядом и не произносил с такой чрезмерной артистичностью свои эти дурацкие диалоги, когда не смотрел так пронзительно нежно, пытаясь заглянуть в душу Тайлера, которую он, кстати говоря, продал бы, лишь бы Оливер всегда так смотрел на него, лишь бы жестикулировал руками, балансируя на старом поваленном дереве, лишь бы просто дышал рядом, и он — Тайлер мог это слышать.
На крыше было тихо… Только Тайлер и Оливер. Два косяка. И такая нужная сейчас свобода. Тайлер любил это всей душой. Самой дальней клеточкой мозга молился на такие моменты. Когда ветер так беспечно гулял в волосах Оливера, кидая пряди в лицо, а он старательно их приглаживал, прилизывал, откидывал назад и при этом смотрел, с таким слепым обожанием и верой, будто готов был свою жизнь доверить этому кудрявому парню.
— Пьеса отстой, не находишь? — пронзительный взгляд, облизал верхнюю губу. — Не хочешь сбежать куда-нибудь? В подарок к моей компании добавляются прекраснейшее обилие монологов и… — подмигивает, расстёгивает пальто, залезает рукой во внутренний карман, вытаскивает её и вместе с ней частично обличает маленький бумажный пакетик. Травка.
Тайлер кивает. А что ему ещё остаётся делать? Довольный ответом Оливер хватает парня за руку и тащит к выходу из зала. Так открыто, не таясь и не прячась — от того ещё веселее. Это вновь похоже на игру. Это вновь дурманит. А, может быть, даже даёт надежду.
И вот они на крыше, а на ней так тихо… Только Оливер и Тайлер. Два косяка и монологи. Гамлет, Дядя Ваня, Вишнёвый сад… Тайлер не видит разницы — он же не вслушивается в то, что произносят эти пухлые покрасневшие обветренные губы. Он смотрит на них и забывает, как дышать. Ловит себя на мысли, что не дышит уже слишком долго, чтобы его всё ещё можно было считать живым.
Но к чёрту это. К чёрту жизнь, если Оливера не будет в ней. Просто Тайлер и Оливер. И пустая крыша. И два косяка, которые тлеют, а дым тонкой струйкой наполняет воздух. И лёгкие наполняются дымом от каждой новой затяжки. Мозг дурманится. И нет уже разницы, кто дышит, а кто нет. Нет разницы, что происходит вокруг. А если не происходит ничего, тоже разницы нет. Тайлер вновь любуется на эти губы, которые трубочкой сжимаются, когда Оливер делает очередную затяжку.
А ещё он знает, что Оливер, наверняка, на вкус такой же как эти косяки, которые он постоянно курит. И как сигаретный табак. А ещё как свобода. Как закат, который они встречают на крыше. Как любовь. И как боль. Как все чувства в этом мире, и как те, которые ещё не придумали. Как всё самое сладкое и всё самое горькое. Как боль и счастье. Как слёзы и улыбка. Как жизнь. Такой же яркий. Такой же прекрасный. Такой же непостижимый и далёкий. А, может, близкий…
А на крыше всё ещё тихо… И вот уже Оливер спустился с парапета крыши. Он сидит рядом, на серой шершавой поверхности. И смотрит вдаль, а ресницы его дрожат. И губы тоже дрожат. И всхлипы доносятся, но Тайлер их не слышит. Он смотрит на багряную от солнечных лучей кожу Оливера. На дрожащего мальчика. На пальто цвета хаки с какими-то значками на лацканах — откуда они там? И что значат?
Впрочем, не важно. Значки — не Оливер. И пальто не Оливер. Оливер вот он — сидит и плачет, а слёзы по лицу катятся, отражая жёлтое солнце.
— Почему ты плачешь? — он не слышал своего голоса. Он растворился в вакууме, отрекошетив от пузыря, в котором сидел Оливер. Так ему показалось. Но Оливер услышал. Он сглотнул и повернул заплаканное лицо к Тайлеру.
— Потому что чувствую себя полным дураком. Я так давно должен был это сказать. Но молчал, потому что боялся. И сейчас боюсь. Но если не скажу, то буду чувствовать себя полным дураком.
— Что сказать? — а голос дрожал. С чего бы вдруг? Он бы списал это на то что накуренный. Но это не оправдание, ведь так? — Что ты должен был сказать и кому?
Он снова сглотнул. И вновь посмотрел на солнце. Если бы он вытянул руку и большим пальцем попытался измерить его высоту, вышло бы не больше половины фаланги. А ведь солнце такое большое… И такое маленькое. Тайлер бы сравнил Оливера с солнцем. Греет, но издалека…
— Я люблю тебя, Тайлер. Я люблю тебя…
И Тайлер замер. Он перестал чувствовать что-либо. Так же происходит, когда твоя самая заветная мечта исполняется? А была ли эта заветной, знает только сам Тайлер… Но он сморгнул и ущипнул себя за локоть — не спит ли? Не спит. А если не спит, значит в реальности. И если то, что он сейчас услышал — правда, тогда ничему удивляться не стоит. Тогда, может ли он…?
На крыше было тихо, будто весь воздух выкачали, оставив поглощающий все звуки вакуум. На крыше были только Оливер и Тайлер. Тайлер, который подался вперёд и поцеловал Оливера. Оливер, который ответил на поцелуй. И отсутствие воздуха…
А ещё закат. И, может быть, рассвет. Неплохо было бы, да? От заката до рассвета. Только Оливер и Тайлер, и крыша. Два выкуренных косяка (а может и не два). И поцелуй. Поцелуй от заката и до рассвета. Поцелуй, проводивший закат. Поцелуй, встретивший рассвет.
И ещё что-то, что словами не описать никак. Что-то такое, что только чувствуешь, когда рядом любимый человек. Тот, кто тебе нужен. Тот, кто войдёт в твою жизнь и станет всем.
Тот, с кем будешь встречать рассветы и провожать закаты. И целоваться, целоваться, целоваться…