Blind Channel feat. GG6 — Snake
Куроо сплевывает кровавую слюну и валится на горячий песок, раскидывая руки в стороны. Сухой ветер трется о кожу, забивая песчинки в распухшие губы, сочащиеся сукровицей. Костяшки на руках разбиты — в открытых ранах щиплет гребаный песок — пальцы отказываются сжиматься в кулак, а нож остался покрываться песком метрах в пяти от него. Обойма глока пустая с того момента, как они вышли из бара. Это ебаный конец. Дайшо закашливается где-то рядом. Куроо не видит его — глаза совсем заплыли — но слышит чужое неровное хрипящее дыхание. Кажется, он сломал ему пару ребер. Так и надо этому сученышу. — Ты же так просто не сдохнешь, да? — Хрипит Тетсуро. Язык еле ворочается, на зубах скрипит песок. Куроо ненавидит Техас. — Так же, как и ты. — Голос Сугуру больше похож на скрип прохудившихся половиц, но раздражает меньше обычного. Надо было давно сломать ему ребра. — Хотя кончаешь ты первым. Определенно надо было. Тетсуро хочет засмеяться, но выходит только закашляться. Он переворачивается на бок, заходится в чахоточном кашле, выплевывая вместе со слюной сгустки темной крови. Кажется, его селезенке нехорошо. «Тебе все равно нравилось» застревает где-то в глотке. Куроо обратно валится на спину; так почему-то легче дышать. Наверно, его ребра тоже сломаны. Два два, Дайшо. Красное солнце заплывает за красные каменные горы, золотя песок последними лучами. Затуманенный взгляд Куроо врезается в красную линию горизонта. (Наверно, завтра будет ветрено). Весь чертов мир вокруг кажется красным, будто охвачен пожарами. Куроо всегда думал, что, умирая, видишь только тьму, но вокруг бесконечное алое зарево. Куроо ненавидит Техас. И Дайшо Сугуру он тоже ненавидит.***
Сугуру никогда не нравился Тетсуро. Прилизанная челка, вечно прилипшая ко лбу — клеем он что-ли ее мажет? — слишком острые черты лица, тонкие брови и сучий взгляд. Взгляд, за который можно случайно зацепиться и вспороть вены. Высокомерный и постоянно твердящий тебе: я все знаю. Он не менялся, даже когда Тетсуро трахал Сугуру. Теперь Куроо понимает, что Дайшо и правда все знал. Отвратительно. Этот блядский взгляд — единственное, что нравилось Куроо. Этот блядский взгляд — первое, что он вылавливает в толпе дальнобойщиков и левых типов, черт знает за каким хреном оказавшихся посреди техасской пустыни. Дайшо смотрит прямо на него и улыбается самой отвратительной из своих улыбок. Слащавой. Куроо думает: я приехал сюда, чтобы сыграть партию американского пула и убить тебя. Как видишь, Дайшо, кий уже у меня в руках. Кий, который Тетсуро с удовольствием сломает о чужую спину. Но пока ему нужно время. Он летел из Токио в Техас с двумя пересадками в Москве и Лос-Анджелесе, чтобы оказаться в Остине в третьем часу ночи без машины, с единственным ножом в ботинке и парой сотен баксов. Первая сотня ушла на глок со срезанным номером — они дороже, но меньше шанс наследить — еще полтинник на тачку. Остальное на провиант. Что-то вроде сигарет, кофе, пары банок пива и какой-то дерьмовый сэндвич, в котором Тетсуро почувствовал вкус собственной жизни. Кенма нашел Дайшо в Остине примерно три дня назад. У Куроо не было времени на раздумья, гаденыш опять мог залечь на дно — ну, там где ему комфортнее всего — и выполз бы только через месяц, а то и больше. Тетсуро взял билеты на ближайший рейс, заплатив втридорога, потому что оставались только места бизнес-класса. Можно было даже расслабиться — виски входил в счет, и Куроо прилетел в Москву отвратительно пьяным — но обгладывать кости Сугуру и жалеть себя Тетсуро нравилось больше, поэтому с «расслабиться» вышла накладка. Потом полтора дня в дороге на, пердящем из всех щелей, форде по удушающей жаре. Кондиционера, как и ожидалось, в машине нет, а сухой ветер с песком, бьющий в опущенные стекла, уже скрипел на зубах. Десятая магистраль протянулась на тысяча четыреста километров через весь северо-запад Эль-Пасо, и хрен знает, где искать этого ублюдка среди этих песчаных равнин и каменных причудливых гор. Кенма сказал, что его след уходит на запад, и Куроо топил педаль форда, уезжая все дальше от цивилизации. Это как играть в догонялки с невидимкой: ты можешь видеть следы его ботинок на песке, но толку от этого никакого. Только к вечеру он оказался в этом придорожном баре на краю света. Заканчивался бензин и сигареты, а еще терпение Тетсуро. В его планы входило только подзаправиться и купить курева, но последняя десятка жала карман, а тускло-неоновая вывеска над баром «Бильярд» манила к себе легкими деньгами. Куроо решил: всего одна партия, но сорвал целый куш. Когда Тетсуро зашел в бар, Сугуру уже улыбался, будто знал, в очередной чертов раз знал, что Куроо его нашел. Он и сейчас улыбается. Сидит за столиком в шумной компании — втираться в доверие его лучший талант — с пинтой пива, к которому он даже не притронулся. Ловит на себе взгляд Куроо и вздергивает тонкую бровь, будто спрашивает: сейчас? Отворачивается, не получив ответа, и ухмылка змеиной любезностью расцветает на губах. Никогда, Куроо-кун. Ты (не) сможешь. Я знаю. Куроо только усмехается, натирая носик кия мелом. Он проделал такой путь, и теперь готов подождать. Хищники загоняют свою добычу в угол, Дайшо. Даже змеям не ускользнуть. Первый удар оставляет белый отпечаток. По зеленому сукну разбегаются разноцветные шары. Два из них — сразу в лузу. За спиной чей-то свист и раскатистый смех. Куроо поставил последнюю пятерку и знает, что заберет с нее минимум полтинник. Максимум — жизнь Дайшо. Второй удар: красный шар рикошетит, отправляя два других в боковую лузу. Снова кто-то свистит — сломать бы ему его свистульку — из дальних углов тянутся негромкие аплодисменты. Будто в том, чтобы забивать шары в бильярде есть что-то сверхъестественное. Рука у Куроо не дрожит. Он попадал прямо в голову с расстояния в четыреста метров при шквальном ветре, а чужая голова в прицеле была меньше бильярдного шарика. Прицеливаясь к очередному, Куроо представляет голову Сугуру, и носик кия входит прямо промеж бровей. Все шары в лузах за четыре удара. Проигравшийся толстяк в взмокшей рубашке-безрукавке сплевывает под ноги Куроо, швыряя свою десятку, не забывая обозвать узкоглазым. Кулаки чешутся сломать челюсть не только Дайшо, но Куроо только забирает часть выигрыша, уходя к бару за остальным. По пути он успевает подмигнуть Сугуру, в ответ на его показушные аплодисменты и уебанскую ухмылку. Получается как-то даже привычно. Будто не было этих месяцев бесконечных догонялок на выживание. Бармен в полинявшей рейнджерской жилетке без жетонов и нашивок отдает остальной выигрыш. Наливает за счет заведения пинту пива и просит быть осторожнее. — Эти парни не любят приезжих, а вас тут двое. Но этот, — бывший рейнджер кивает в сторону Дайшо, — успел найти компанию, а тебе, парень, не стоит так светить. В конце концов, они все толще тебя раза в два. — Он смеется со своей отличной шутки, и Тетсуро просто кивает в ответ, забирая свое пиво и деньги. Взгляд вправо — секундная остановка сердца. Сугуру нет. Куроо думает, что сил никаких не осталось искать его снова, пусть лучше сдохнет где-нибудь в песках, но родной язык откуда-то из-за спины непривычно режет слух. — Ты же не откажешь мне в партии, Куроо-кун? — Спрашивает Дайшо на японском, играючи растягивая окончания. — Оставь пистолет на месте, — говорит, когда Тетсуро инстинктивно тянется за спину, — не станем же мы устраивать перестрелку прямо здесь, — слизывая последние слова с губ языком. Он стоит возле стола — когда только успел — манерно натирая носик кия мелом. Вокруг собираются зеваки — два японца в забытом богом и самим Техасом баре решают сыграть в бильярд, то еще зрелище — и на бар летят первые ставки. Пока все ставят на Куроо. — Теперь тебе не нужно подстраивать аварию, чтобы заговорить со мной? — Тетсуро забирает кий из рук какого-то парня. Древесина приятно оседает между пальцев. Дайшо тихо смеется, разглядывая черный шар в руке. Он подбрасывает его вверх, будто проверяя вес и гармонию, ловит и тут же ставит ровно напротив треугольника. — Ты всерьез думал, что я стал бы разбивать свою мазду, только чтобы познакомиться с тобой? Твоя наивность поражает. — Сугуру перекидывается через бортик, прижимаясь грудью почти вплотную к сукну. Бросает взгляд исподлобья на Куроо, резким ударом разбрасывая шары по столу. Убивает, не прицеливаясь. Куроо знает, что верить Дайшо нельзя. Где-то на подсознательном всегда это знал. Рыбак рыбака. — Авария, как и, — Сугуру скользит взглядом по шарам, раздраженно кривит губы, — все остальное, — выплевывает, как самый отвратительный кофе, — было случайностью. — Ты случайно знал, кто я? — Тетсуро знает, что Дайшо хорош в покере — как и во всем, где нужно менять маски — но с бильярдом у него не лучшие отношения. С первого удара ни одного попадания. Зато с первого взгляда — прямо в цель. Дайшо почти не узнать. Волосы совсем выгорели, на голове очки-авиаторы, лицо и руки схвачены загаром, просторная гавайка с кляксами пальм — размера этак на два больше — свисает мешком, подранные штаны — то ли писк моды, то ли с койотами пересекся — и какие-то разношенные кроссовки. Для вечно ухоженного Сугуру — это преступление против себя, но чего не сделаешь, чтобы выжить. Но в этих тряпках он тут выглядит почти своим. В отличие от Куроо. Он выглядит слишком по-токийски, таким себе урбанистическим чудом среди зашоренных деревенских парней в их полинявших клетчатых рубашках и пыльных носатых ботинках. Правда, кроссовки Куроо тоже пыльные. Тут все пыльное, а гребаный песок скрипит на зубах как не промывай рот. — Вы с Бокуто похожи, — заводит свою любимую волынку Дайшо. Он слышал это столько раз, что тошнит. — Оба сильно отсвечиваете. Куроо нервно дергает плечами, ничего не отвечая. Носик кия пристраивается к крайнему шару в углу — Тетсуро щурит правый глаз — плавным ударом отправляя сразу два в лузу. — А в нашей работе, Куроо-кун, важно оставаться в тени. — Дайшо разочарованно вздыхает и пропускает удар. Упирается кием в пол, почти манерно приглашая Тетсуро для следующего удара. — В нашей работе, Дайшо-кун, — Куроо выбирает следующую цель и обходит стол. Шар прямо по диагонали от Сугуру. Если удачно прицелиться, можно зарядить в глаз. — Важно иметь сноровку и быстро бегать. А отсвечивать или нет — дело каждого. — Тогда почему твое лицо было таким удивленным? — Дайшо говорит прямо под руку. Вместо точного удара в середину кий скользит по боку, едва зацепив шар. Эмоции бьются в глотке невысказанной ненавистью и тонной нелепых упреков, что-то вроде: ты мог мне сказать или хотя бы намекнуть, не знаю, подбросить труп под двери квартиры с подписью «Это сделал Дайшо Сугуру». Но Куроо знает: он (не) мог. Потому что «отсвечивать» у Дайшо против правил. Они с Бокуто разносят чужие офисы, сжигают ценные бумаги, любят шум и свист пуль над головой. Дайшо сносит голову одним ударом острой катаны, затыкает рты мастерски перерезанной глоткой и подсыпает яд в утренний кофе, перехваченный по дороге на работу. Если Куроо с Бокуто не рады, то Сугуру боятся. Боятся, как в детстве боялись темноты, потому что в ней есть монстры. Дайшо — это страшилка для взрослых, только вместо горящих глаз в ночи у него сверкающее острие ножа. Куроо и Дайшо — наемники, которые случайно — или не очень — трахались, и случайно — или не очень — стали целями друг друга. И только один в этом уравнении все знал изначально. Для Куроо это была отличная загадка. Почему его парень, пусть даже с дурным характером, пришел на их недосвидание, на котором они не гуляют за ручку и не целуются, а обычно просто трахаются после похода в бар, с ножом в ботинке, лезвие которого сверкало в фонарных отсветах парка? Дайшо привычно менял свои маски, а штанина явно была неаккуратно задрана не с проста. Дайшо хотел, чтобы Куроо знал. У Тетсуро во внутреннем кармане хеклер, и он не побрезгует им воспользоваться при необходимости, но сначала он хотел бы узнать, в чем эта необходимость? — Оно было не удивленным, а обиженным. — Куроо делает пару глотков пива, пока Дайшо усаживает свою задницу на бортик, заводит кий за спину, пропуская древко через пальцы туда-сюда. — Почему меня заказали первым? — Ну так, — Сугуру аккуратно толкает шар, и тот стремительно катится — ко дну вместе с Куроо — в лузу, — отсвечиваешь же много. Дайшо соскальзывает с бортика, вытирая пальцы о штанину. Теперь там две белые полоски, похожие на дорожки кокаина. О необходимости Куроо узнает из короткого сообщения от конторы — Яку всегда немногословен — привычное «устранить» и отдельным файлом фотография Дайшо. Узнает примерно за десять секунд до того, как Сугуру выхватывает нож из ботинка и отправляет его прямым рейсом в горло Тетсуро. Но Куроо не считался бы лучшим в своей конторе, если бы его можно было так просто убить. Нож пролетел мимо, царапнув скулу. Пуля из хеклера вылетела в ту же секунду, прострелив насквозь плечо Сугуру. И вот они оба в вечернем парке прячутся за деревьями, выжидая, кто покажется первым. Романтика по-наемнически. Помятая пачка красных мальборо тяжело давит карман. Куроо вытаскивает сигарету, закуривает от зажженной спички какого-то добродетеля и благодарит коротким кивком, пока Дайшо прицеливает следующий удар. Лопасти вентиляторов под потолком еле крутятся, плавит от духоты и пары глотков пива на голодный желудок. Куроо затягивается сильнее, проходит за спиной Дайшо, выдыхая едкий дым. Сугуру ненавидит запах табака. Тетсуро об этом знает. Желтый шар катится мимо лузы, ударяясь о бортик стола. Куроо видит, как у Дайшо белеют костяшки пальцев, когда он сильнее сжимает кий. Но ни одной живой эмоции на лице. Один один, Дайшо. — Что входит в твое «не отсвечивать»? — На самом центре стола блестит боками шар. Куроо прижимает пальцы к сукну, перекидывая кий. — Днем притворяться грошовым адвокатом, а по ночам валить своих же клиентов? — Тетсуро щурит глаз, крепче обхватывая древесину рукой — от жары ладони совсем вспотели — резким толчком отправляя шар катиться прямо в бортик. — Говорит мне наемник с собственной автомастерской? — Смеется Дайшо за спиной. Куроо даже не чувствует чужого присутствия, и от этого не по себе. Шар рикошетит от бортика загоняя три соседних в лузу. Куроо ловит шквал свиста и аплодисментов. — Это просто хобби, — говорит Куроо, не вынимая сигареты из губ, и пепел оседает на его ветровку, — ты бы спасибо сказал, что я починил твою мазду. — Я бы сказал спасибо, если бы ты не врезался в нее, — парирует Дайшо, будто забыл, кто виноват в аварии. — Ты проехал на красный. — Куроо упирается ногами в стол, перекидываясь через бортик. Нужный шар смотрит на него с правой части стола. Нужен один хороший удар. Серебристая спортивная мазда влетела прямо в бок. Куроо выкинуло на оживленную магистраль, спасибо, что не под колеса проезжающего грузовика. Шлем и защита сделали свое: кости целы, на теле пару ушибов. Тетсуро, матерясь, снял шлем в полной готовности им же разбить лицо водителя, правда, не получилось. Стекла мазды оказались бронированными — Тетсуро понял это после двух ударов шлема. Когда окно, наконец, опустилось, а тонировка перестала мешать обзору, Куроо увидел самую отвратительную ухмылку и самый блядский взгляд из-под темных очков в своей жизни. Куроо до сих пор искренне считает, что от кровавого месива вместо лица Сугуру спас этот взгляд. До сих пор спасает. — Я спешил. — В голосе Дайшо ни намека на раскаяние. Голое пренебрежение и тон, не терпящий никаких обвинений. — У меня было дело. — Кто-то так срочно нуждался в смерти? — От тлеющей сигареты пепел сыплется прямо на сукно, а дым режет глаза. Тетсуро забивает почти не глядя. — Кто-то срочно нуждался в грошовом адвокате. — Сугуру вздыхает. Он снова пропускает удар, и это никак не играет в его пользу. Они оба знают, чем закончится эта партия. — Это было слушание по делу об убийце из Гиндзы. — Дайшо уходит из-за спины, но от этого не легче. Как можно быть таким незаметным, неосязаемым в пространстве? Может, ты и правда монстр? — Того, которого оправдали, а через день завалили? — Тетсуро топит сигарету в пепельнице на углу стола, перекидывает кий в другую руку, обходит стол, но спиной к Сугуру не поворачивается. — Ага. — Улыбка тонким лезвием режется на чужих губах, и Куроо догадывается, кто его завалил. Когда только успел, ведь в тот день у них было первое недосвидание. — Он был той еще мразью. — Добавляет Дайшо чуть погодя. Не в оправдание, а констатацией факта. Куроо усмехается и думает: а мы прям святые, как бы нимб не покачнулся. — Так, почему ты не рассказал? — Вопрос срывается раньше, чем Куроо успевает подумать. Он не хотел об этом спрашивать, думать, знать. Но это желчью вертелось на языке, хотелось сплюнуть и избавиться. — А почему не рассказал ты? — Отвечает вопросом на вопрос Дайшо, зная, как это бесит Тетсуро. Куроо смотрит на покерное лицо Сугуру, у него в рукавах либо стрит флеш, либо весь рояль, либо сухое ничего, но никто никогда об этом не узнает. Он стоит, упираясь руками в деревянную спинку стула, всего в двух шагах, пряди его челки разлетаются под ленивыми потоками воздуха от вентилятора. Совершенно привычный и совершенно незнакомый. — Было бы странно, с моей стороны, рассказывать своему парню-адвокату, что я наемный убийца. — Куроо отворачивается. У него не хватает никаких сил просто смотреть, а не разбивать костяшки о чужое, застывшее в своей гримасе угадай-о-чем-я-думаю, лицо. Кий в пальцах делает круг на сто восемьдесят, едва не цепляя пиво на столе. Куроо прикладывается к первому попавшемуся шару и забивает его, не глядя, с такой силой, что он почти выскакивает из лузы. — Ты знал. — Шипящим шепотом из-за плеча говорит Дайшо, и Куроо чувствует чужое дыхание возле уха. — Всегда знал, просто не хотел себе признаваться в этом. Чушь. Тетсуро пихает другим концом кия куда-то в солнечное сплетение Дайшо, но тот даже не закашливается, а просто отходит. — Ты мечтал о нормальной жизни, хотел этих завтраков по выходным и чтобы кто-то носил твои рубашки сразу после секса, чтобы хоть что-то не напоминало тебе о работе. Хотел этого, но не мог. Его голос шепотом по извилинам, почти шелестящей листвой, слышимый на грани осязания, а не слуха. Стол плывет перед глазами. Зеленое сукно резко бьет по глазам кислотными оттенками. — Не мог, потому что нормальная жизнь тебе отвратительна в своей примитивности и скуке. Ты всегда знал, — Куроо упирается руками о бортик, углы больно впиваются в ладони, — кто я такой. Именно поэтому хотел меня. Мутит, как после паленой водки в дешевом притоне. Это было неосторожно. Пиво за счет заведения отдает привкусом классического змеиного яда, который каждый раз разливался по языку, когда Тетсуро целовал Дайшо. — По честному сдохнуть ты не мог, — говорит Куроо почему-то на английском, заставив разом заткнуться всех в баре. Так лучше. У Тетсуро от их галдежа только голова болела. — Это что, лизергин? — Смешанный. — Дайшо выхватывает из рук ослабевшего Куроо кий. Дерево неприятно опаляет пальцы. — Признаю, на открытой местности, вроде ебучей пустыни, я буду тебе уступать. Острое колено впивается в копчик. Куроо валится лицом прямо в сукно. Из носа тонкой струйкой льется кровь. Кто-то кричит проваливать из бара. Тетсуро не разбирает, слышит только шум в ушах от грязного прихода. Его за шиворот стягивают со стола, толкая куда-то в сторону выхода. Ноги еле плетутся, путаются друг о друга. Надо что-то сделать, только бы знать, что. «Знал» бьется в голове дотошной истерикой. Знал все, но не хотел признавать. Наверно, в этом есть доля правды, иначе Куроо завалил бы Дайшо еще в парке, потому что мог. Потому что лишил тогда его рабочей руки, и хватило бы пары точных выстрелов. Но не хотел. Дайшо отвратительный в своих лицемерных улыбках, омерзительный до привкуса падали на языке, соткан из лжи и манипуляций, но Куроо такой же. Разве что шутки у него удачнее. Как-то Тетсуро спросил, что сделает Сугуру, если Куроо умрет. Дайшо не без иронии ответил, что у него, наконец, освободится вечер пятницы. Забавно, Дайшо, сегодня вечер пятницы, а ты все еще занят мной. Тетсуро валится лицом в песок, ощущая, как он забивается в нос и глотку. Нужно подняться, но руки будто отнялись, и пальцем не пошевелить. Чужая тень падает совсем рядом. Дайшо стоит близко, а за его спиной кровавым заревом расцветает закат. В ребра упирается глок, и это дает какую-то мнимую надежду на спасение, хотя какой от него толк, если даже рукой не пошевелить, а силой мысли Куроо пока стрелять не научился, но все таки… Но все-таки контора была права, и Яку Мориске был действительно отбитым. Куроо был уверен: дело в наркоте, потому что в здравом уме никому не придет мысль засовывать палец в открытую огнестрельную рану, чтобы прочистить мозги от прихода. Первая — и единственная, не дай бог еще раз с ним пересечься — стычка с Яку научила Тетсуро многому. Во-первых, маленькие люди не всегда слабее тебя, и могут сломать тебе ноги. Во-вторых, … Куроо закусывает губу и бьется головой о песок со всей силы. Острая боль тупым ножом режет по челюсти, но помогает прочистить мозг. Песок забивает в окровавленные губы, колется в открытой ране, щиплет и трется, но возвращает к реальности лучше укола адреналина. — У тебя там припадки что ли? — Дайшо смеется, но Куроо знает, что это показное. Он следит за каждым движением, а его тень — за каждой мыслью. В воющей ветрами пустыне не услышишь пения лезвия и ножен, этого звука вообще не существует, поганая киношная выдумка, но Куроо его слышит. Прямо сейчас за спиной. Глотка или сердце? Второе было бы символичнее, а первое — переход на личное. Куроо выбирает первое: у него к Дайшо много чего личного. Чужая тень плывет ближе и плавится от жары, и Тетсуро все еще кроет галлюцинациями. Кажется, из чужой тени выползают змеи и шипят над ухом «ты все знал». Последней мыслью в голове: «ну и пусть», переворот на сто восемьдесят, ногой выбивая тонкий нож — наверняка не единственный — из рук. Руки все еще плохо слушаются. Выхватить глок получается, а вот выстрелить точно в цель — нет. Пуля проходит где-то над головой Сугуру, и Куроо готовится выпускать вторую. Только бы поймать прицел в плавающей перед глазами пустыне. — А чего в постели не показывал свою прыткость? — Дайшо даже не пытается уйти, стоит прямо перед дулом и улыбается по-сумасшедшему. Выстрелить бы. И палец с тяжестью оседает на курок. Дайшо присаживается на корточки, почти вплотную к пистолету. Куроо снимает предохранитель. — Стреляй. — Говорит Дайшо, и Тетсуро видится двойной змеиный язык. Классный был бы отсос. — Давай. — Чеканит по слогам, упираясь лбом в дуло. — Или все повторится, как в прошлый раз в парке? Палец сильнее вжимается в курок. На этот раз ты сдохнешь, Дайшо Сугуру, и никто не найдет тебя в этих песках. Замах такой быстрый, что Куроо не успевает моргнуть. Тихий хруст пальцев и хлопок выстрела смешиваются в один звук. Пистолет отлетает куда-то в сторону с почти полной обоймой. Дайшо ломает Куроо переносицу хорошим ударом лба — хруст отвратительно отдает в перепонки — так, что искры из глаз, и все разом вокруг темнеет. Куроо думает: отличная поза, а потом ловит шею Дайшо в захвате, сдавливая горло ногами. Не видит, но слышит, как у Сугуру заканчивается воздух, и он начинает хрипеть. Чужие пальцы остро впиваются в колени. Прямо в нервы. Тетсуро ослабляет хватку и этого оказывается достаточно, чтобы Сугуру с диким кашлем повалился назад, судорожно сжимая горло, начинающее синеть. Куроо срывается с места в слепой попытке найти глок. В глазах все еще темнеет от удара и плывет от прихода, но мозг работает отлаженным механизмом. Кажется, хорошая встряска от Дайшо окончательно привела его в чувство. Сугуру наваливается сзади, стоит только ладони Куроо найти пушку. Холодное лезвие едва прикасается, но уже оцарапывает кожу — Куроо чувствует, как льется кровь из открытой раны. Третий выстрел Дайшо ловит прямо в ладонь, в которой держит нож. Вскрикивает и одергивает руку, выпуская залитый кровью нож прямо в песок. Пуля проходит насквозь. У Дайшо — дыра в ладони, а вся гавайка залита кровью. Зеленые пальмы на грязном буром фоне. Еще одна пуля пролетает над головой, и Куроо откровенно надоело мазать. Дайшо бежит дальше, в красную пустыню, прижимая простреленную ладонь к груди, выписывая зигзаги в песках. Куроо не хочет бежать следом. Черт с ним. Пусть сам там подыхает. Но задницу от песка все-таки отрывает и палит в спину, не прицеливаясь — без толку — спуская обойму в злоебучий песок. Срывается с места, выхватывая из ботинка нож, едва вылавливая тень Дайшо на горизонте. Кто-то из них сегодня должен сдохнуть. Да здравствуют Голодные игры. Куроо сплевывает кровавую слюну с песком, растирая рукавом по щеке хлещущую из носа кровь. — Дайшо, — хрипит и снова сплевывает, — куда втопил, уебище! — И смех сам срывается истерикой и точкой не кипения, но уже плавления. Дорожка из капель на песке, как в страшных сказках братьев Гримм, только вместо крошек — кровь. Кровотечение у Сугуру серьезное, и это сказывается. Он уже замедлился, не бежит, а плетется, запинаясь о нанесенные ветром песчаные горки. Все как в прошлый раз: Куроо снова лишил его рабочей руки, но здесь нет деревьев, нигде не спрячешься, не ускользнешь, и на этот раз рука не дрогнет. Три метра до своей или чужой смерти. Рукоять ножа крепче оседает в ладони. Дайшо останавливается и оборачивается. В левой руке блестит лезвие ножа в лучах заходящего солнца, правая залита кровью, больше напоминая красную перчатку. Дайшо стоит и улыбается. Наверно даже искренне, потому что Куроо видит в сощуренных глазах усталость и безнадежное спокойствие. Как перед смертью. — Давай закончим, — говорит, и голос срывается. Видимо, Тетсуро повредил ему связки. — Почему бы нам обоим, блять, не сдохнуть посреди ебаной пустыни? Куроо разводит руки в стороны, улыбается залитыми кровью губами и отвечает: — Я за этим сюда и притащился, Дайшо. Потом они падают в песок, и Куроо не помнит уже, в какой момент между его ребер оказался нож — его же — когда сломал Дайшо нос, приложив ему в голову подошвой кроссовок. Как они меняли позы — Куроо всегда нравилось больше сверху — катаясь по песку и засыпая открытые раны им же. Как солнце почти закатилось за горизонт, оставив только плавиться свою красную верхушку. Куроо не понимает, как сломал Дайшо ребра, хотя отчетливо слышал хруст и вымученный стон сквозь зубы. Сложно что-то разобрать с песком в глазах и непрекращающейся болью по всему телу. Куроо не знает, когда перестал чувствовать боль. Просто в какой-то момент все удары стали отдавать слабыми толчками, будто Дайшо бьет не по его почкам, а взбивает масло. Кажется, в какой-то момент Сугуру тоже это понял. Мешком свалился рядом и раскинул руки. Как Иисус на кресте. Они лежали минут десять молча, не двигаясь, пока их заносил песком разыгравшийся ветер, и Куроо надеялся, что Дайшо уже сдох, но надрывное хрипение рядом подсказывало, что зря. А короткий разговор вышел нелепым. Они оба смеются друг другу в лицо кровавыми ухмылками, говорят, что не сдохнут раньше друг друга, а на деле — оба истекают кровью, с парой другой лишних дырок в теле. — Куроо? — На грани слышимости. У Тетсуро в голове мечется агонией красное зарево. Жаль не осталось последней пули для его дурной головы. — Ты же не помер, да? Тетсуро молчит. Хочется что-то сострить, но язык не слушается. — Тетсу? — Почему Сугуру еще может говорить? Надо было сломать ему челюсть, а не ребра. Но в голове что-то щелкает, и ускользающая нить сознания возвращается рывками. Куроо снова начинает чувствовать боль. — Заткнись. — Шепотом. В глотке совсем пересохло, хотя крови во рту хоть захлебнись. — Я не хочу умирать под звуки твоего голоса. — А, может, давай не умрем? — Звучит так по-идиотски. Они уже почти. Куроо точно. — Отъебись. Куроо слышит шуршание песка и тихое шипение Дайшо. Кажется, он поднимается. Если у него остался нож в рукаве, Тетсуро даже сопротивляться не будет. Сил нет. Желания тоже. Он проиграл. Не потому что не мог выиграть, а потому что не хотел. Тупая зазноба по имени Дайшо Сугуру сломала ему к чертям душу, жизнь и ребра заодно. Все эти догонялки были только ради ответа, который Куроо всегда и так знал. На лицо падает тень, перекрывая последние лучи солнца. Куроо насилу открывает правый глаз и щурится сквозь склеенные от крови ресницы. Дайшо нависает над ним, с заплывшим лицом, разбитыми губами и скатавшимися в колтуны волосами. — Давай уже, прикончи меня, — с каждым словом Тетсуро выплевывает кровь прямо в лицо Дайшо. Не специально на самом деле, но приятно. В ответ Сугуру только больно тычет его в рассеченную бровь. — Да ты охренел что ли, придурок! — От резанувшей боли снова искры рассыпаются под закрытыми веками тысячей гаснущих звезд, разрываясь фейерверками в висках. — Поднимайся давай, я за рулем. — Дайшо неуверенно поднимается на ноги и уходит, покачиваясь из стороны в сторону. — Дай мне спокойно умереть! — Куроо закашливается, снова сплевывает кровь, неуверенно поднимаясь. Это оказывается легче, чем он предполагал. — Господи, с тобой даже сдохнуть нормально не получается. Дайшо оборачивается, и линия горизонта последней алой вспышкой перерезает ему глотку. Он улыбается самой отвратительной из своих улыбок. Слащавой. И Куроо думает:ну, может и стоит пожить еще один ебаный день?