И кого-то обнял кто-то, что с него возьмёшь?..

Оттащив горца на берег и, опустившись на колени рядом с ним, мистер Пирсон взял пораненную конечность друга. Мак опять стал пунцовым, торопливо снимая руку с плеча Митоса, но, не мешая тому осматривать ногу. Хотя чего её осматривать-то особо? – костяной полый шип торчал между пальцев так, что не заметить было невозможно. Сердитый Мак, особенно сердитый на себя, выглядел... мило. Хорошо, что злость помешала ему увидеть митосову улыбку, когда сильная рука доверчиво оперлась на острое плечо. Укладывая икру Дункана на собственное бедро, чтобы получше рассмотреть отравленную костяную иглу, Древний констатировал: − Поздравляю, ты выбрал самого интересного ежа на всем побережье. Не смертельно, но неприятно. Одевайся, мы возвращаемся в отель. Легко сказать «возвращаться», а как? На своих троих? – Мак с трудом сдержал новый досадливый рык. Но уж глазами сверкнул от души – это он умел… Лодыжка уже онемела неприятно, но ещё чувствовала тепло митосова бедра. − Ясно, что помереть мне от этого не грозит, − прошипел шотландец рассерженно, но уже остывая. И усмехнулся, хватая и начиная торопливо и оттого неловко напяливать свою жизнерадостную оранжевую футболку. – Но раз везение кончилось, значит, я всё же поумнел? − Боюсь, что для этого недостаточно одного ежа, − скучающим тоном отозвался Старейший, выдергивая шип. Будучи хоть и Бессмертным, но всё же как-никак человеком, а не Терминатором бесчувственным, Мак дёрнулся, и снова выразительно, но, может, и к счастью, малопонятно для большинства чертыхнулся на родном языке, выдохнул и добавил: − Конечно, но еж – это приложение к тебе. Увы, проще было бы действительно горца убить, а так придется, как минимум, день шотландцу проковылять в повязке. Не впервой Адаму быть доктором. Врач, адвокат, шаман, жрец – да кто угодно, кто... понадобится. Шутливо щелкнув Дункана по носу ногтем, Пирсон поднялся, отряхивая песок с колен и снова поднимая свои тапки, намереваясь пока идти босиком, потому как мокрые ноги плотно обхватили слипшиеся песчинки, создавая почти ровный покров, а песок в обуви – весьма неприятственная штука. Дункан себя со стороны не видел, и не знал потому, что в момент, когда Старейший щёлкал его по носу (опять же как мальчишку!) выражение шотландского его лица точь-в-точь повторило мину Митоса, которую сам МакЛауд имел счастье наблюдать, когда-то давно мазнув Древнего кисточкой с белилами по породистому римскому носу во время памятной покраски веранды домика для Энни. Ошарашенное и чуть обиженное, оно сменилось абсолютно такой же счастливо-смущенной улыбкой, какой расцвёл тогда Митос. Но такие греющие душу мелочи мимолётны… от этого, правда, и прекрасны особенно. Пирсон-то уже поднялся, отряхивая песок с джинсов и подбирая свои умопомрачительные тапки. Наблюдатель подал руку ученику, помогая подняться и опереться об себя, как обычно. Дункан вложил ладонь в тёплую ладонь, взялся за поданную руку, встал, злобно, хоть и сдержанно шипя, но, тем не менее, пошатываясь, так что пришлось снова обнимать Древнего, чтоб не свалиться. Всё, конечно, заживёт, как на собаке, пока они дойдут до отеля, но пока… Стоило на горизонте возникнуть МакЛауду из одноименного клана, как спокойная жизнь летела к чертям. И Митос сомневался, что следующие по пятам за горцем неприятности ограничатся морским ежом. «И ад следовал за ними... нет, Дункан, за тобой». − Чувствую, у нас с ежом будет много работы, − усмехнулся Старейший, крепко обнимая МакЛауда за талию (романтика, о да!), дабы тот не рухнул живописно обратно в песок. Впрочем, улыбка горца вполне стоила имеющихся в наличии, да и предстоящих трудов с обработкой раны, которая принципиально не хотела заживать из-за яда, и отчаянно нуждалась в промывании горячей водой с мылом, а также повязке с антисептиком. Нередко мимика гораздо выразительнее слов, и сверкнувшее тихим счастьем лицо Мака согрело митосову душу, вернее хорошенько ее прогрела, словно медицинская процедура, снова подтверждая теорию: люди меняются. И Дункан тоже. Как ни крути, если сам Дункан редко когда понимал Старейшего, то Адам прекрасно мог понять горца, что не мешало считать большую часть из его поступков – глупостью. − Рану надо обработать, − заметил Пирсон отвлеченно, успокаивая не вовремя вылезшую на губы улыбку ласкового понимающего умиления. − Ну да, − со вздохом бормотнул Дункан, не очень-то сосредоточивши внимание на том, что рука Старейшего снова бережно, но крепко поддерживает его, ибо шотландец незадачливый просто пытался устоять на ногах... на ноге, и непроизвольно поджимая другую, немеющую упорно. – Я верю... то есть почти не сомневаюсь, что вы с ежом справитесь. Не пройдет и трех веков каких-нибудь. Парадокс, но пустяковая ранка не заживала, хотя такая же, нанесенная обычной спицей, наверняка уже затянулась бы, и следа не оставив. Вроде бы мгновенная регенерация бессмертного сбоила из-за яда. Странно, однако нервно-паралитические и психотропные вещества действовали на МакЛауда почти так же, как на обычного человека, как он успел выяснить из богатого личного опыта. Достаточно было вспомнить себя, под завязку накачанного наркотиками, когда сумасшедший доктор (увы, такие, как оказалось, бывают не только в кино и комиксах), решил с его недобровольной помощью подопытного образца с номерочком на ноге осчастливить болезную часть человечества панацеей имени себя. Сколько тогда пришлось славному потомку клана МакЛаудов проваляться среди мусора и пустых картонных коробок, как последнему обдолбанному клошару, прежде чем очухаться и перестать видеть мир гудящим и расплывающимся? Вот то-то – целую осеннюю долгую ночь. − Да, ты прав, − вынужденно согласился с Митосом шотландец. – Обработать надо, хромать не хочется. Митос озорно хохотнул, продолжая буквально тащить на себе МакЛауда с неизбежным упрямством идущего на столкновение с айсбергом Титаника. М-да... И пошли они, солнцем палимы. То есть пошел только весело похохатывающий Адам, а вот МакЛауд, которому было как-то не до смеха, именно похромал, подскакивая. Наверное, портье был удивлен «попрыгунчику» и «босому», но когда же Адама в действительности беспокоило чье-то мнение? Жалкое зрелище, что и говорить, неудивительно, что встречные – и постояльцы, и служащие – смотрел и на пару мужчин сочувственно. Они добрались до гостиницы, не сговариваясь, доковыляли до номера Митоса – тот прожил в отеле дольше на целую неделю, не в пример лучше ориентировался в лабиринте этом пятизвездочном, да и жил поближе от входа... и, в отличие от горца, несмотря на бессмертие, таскал с собой среди прочих полезных вещей еще и походную аптечку, так что Мак не спорил. Нога горела и немела, стопа стала совсем непослушной, вдобавок шотландца, (безропотно!) оставленного стоять в одиночестве и ожидании, опираясь на ванную, зазнобило. Он зябко потер себя ледяными руками по голым почти плечам – рукавов-то у футболки, считай, не было. От этого стало еще неуютнее… чертовски холодно стало. Старейший вскоре вернулся с маленьким кожаным футляром, Мак пытался заикнуться о том, что теперь-то справится сам, но затих, когда Пирсон глянул так, что мало не показалось – перечить стало крайне неуютно. Положив коробку в раковину, Митос принялся настраивать воду: не слишком горячую, но и не холодную. − Сонливость, тошнота? – интересовался Старик, мягко промывая намыленной рукой пораненную стопу. Шотландские бараны (ну или волки в овечьей шкуре) иногда отличались не только сообразительностью, но даже, как ни трудно некоторым в это поверить – умом. Вместо ответа на сдержанный по-докторски вопрос Дункан судорожно зевнул. Митос напряг скулы, чтобы машинально не зевнуть следом, ведь это движение уж больно заразительное. Несмотря на жару тропиков, МакЛауда притряхивало – и реакция на яд, и просто прохлада кондиционированного номера давали о себе знать, ведь, в конце концов, ни килта, ни забытых на песочке штанов на шотландце так и не было, только плавки... к счастью, сухие. А вот вода, которой Старейший бережно и по-библейски смиренно промывал ступню Мака, как это не покажется удивительным, оказалась мокрой. Но зато теплой, что хотя бы немного согревало… и радовало тело и душу. Закончив омовение шотландской ноги, Пирсон достал мазь, вату и эластичный бинт. Мягкими, но уверенными движениями нанеся антисептик на поврежденный участок кожи, умело наложил давящую повязку. Теперь можно было либо проводить Мака до его номера, либо уложить прямо на двуспальную кровать в номере Адама. Пушинкой паладин не был, так что новый путь-дорога Наблюдателю не улыбалась. Дункан почувствовал, насколько же его разморило, просто в кисель. Поэтому, так же без возражений он снова обнял Митоса, перебинтовавшего на столь безвинно и глупо пострадавшей шотландской нижней конечности всё, что только можно, и молча допрыгал до кровати Адама. Сбросив на собственную кровать ученика аки мешок с картошкой, Старик встряхнулся, словно отряхивающийся от воды кот, и размял плечо, за которое цеплялся Дункан. − Спать можно. Бегать не желательно. Какое там бегать… Не хотелось думать даже о таких важных вещах, как репутация и совесть, хотелось только спать. Поэтому в широкую постель МакЛауд просто рухнул, будто был тяжело пьян. Только и сумел, что не слишком разборчиво пробормотать, прежде чем смежить веки: − Не уходи. В ответ Митос фыркнул смешливо, дескать, это мой номер, куда ж я пойду-то? Но, видимо, воля горцу отказывала, как и логика, хотя последней не наблюдалось вообще никогда. Песок на ногах высох и успешно осыпался, оставляя последние частички покрова на ворсе гостиничного ковра, но тут шикарные горничные, и Митос не ощутил никакого укола совести, забираясь с ногами на собственную кровать, которую в конкретный момент времени приходится делить (двусмысленность – такая двусмысленность) с собственным же учеником. Ухмыльнувшись по поводу такого интересного положения, ласково Древний погладил Мака по волосам, пропуская между пальцев шелковистые темные пряди. Даже если Дункан еще не заснул, особо возникать не посмеет, потому как кровать-то не его, и пусть все более чем невинно, Адам сможет снова вогнать Мака в краску. Должно быть, знаменитое везение горца и вправду сказалось, и Дункану, на самом деле, «посчастливилось» наступить не только на единственного, но и на самого злокозненного морского ежа на всём белом… пляже. То ли аллергия случилась у МакЛауда, (а кто сказал, что Бессмертные от эдакого счастья застрахованы?), то ли иглокожее попалось до крайности ядовитое, но было шотландцу совсем не здорово. Возможно, человек обычный на его месте уже натуральным образом отдавал бы концы, но лежащий ничком Мак просто засыпал. То есть нет – засыпал, засыпал, а заснуть не мог. Что-то – беспокойство ли, тревога ли – мешало ему, удерживало на грани, на пороге. Будто тончайшая, паутинная, почти невидимая, но прочная сеть не давала сознанию провалиться в тёмные глубины крепкого сна. И одновременно, почувствовав на затылке руку, ласково перебиравшую волосы, Дункан вдруг понял, что чуть ли никогда… ну уж во всяком случае с раннего детства, когда отец вот так же трепал его по волосам перед сном, ему не было так спокойно и… защищённо. Старейший, что устроился на постели так близко – только руку протяни, был старше и многократно сильнее. Он был грозен, будто древний бог инкогнито. Он был самой Смертью. Но, чёрт возьми!.. − с ним рядом было так безопасно! Пожалуй, как никогда. И Дункан блаженно улыбнулся в полусне. Заметив выражение лица ученика, Митос снова ответил той же мягкой, счастливой, снисходительной и чуть смущенной улыбкой. Рука, выпутавшись из мягких вьющихся прядей, кончиками пальцев прошлась от виска по щеке до подбородка, легчайше очерчивая контур лица, аккуратно погладила жесткий шелк бровей и шутливо коснулась кончика носа. То ли ласка, то ли успокаивающее баюканье, Пирсон разве что колыбельную МакЛауду не мурлыкал. Оставалось дождаться, когда горца все же сморит окончательно, поскольку у Адама имелись еще и свои планы, кроме как хлопотать вокруг в очередной раз глупо вляпавшегося Дункана. Глаза у того были закрыты, потому что веки отяжелели настолько, что не поднимались ни в какую, как у неизвестного ему гоголевского Вия. (Да, неизвестного, ибо если вы думаете, что шотландец за свои четыреста с хвостиком успел перечитать всю мировую литературу… ну или хотя бы классику этой самой литературы – то ошибаетесь, на это и пяти тысяч лет мало будет). По причине как раз того, что ресницы слипшиеся ну никак не разлипались, Дункан не увидел улыбки Старейшего, чем, конечно, был бы разочарован, кабы знал о её появлении – ибо уж так она сердце грела, эта улыбка... Но зато прикосновение он ощутил очень отчётливо – ведь когда не задействовано зрение, осязание обостряется. Это касание пальцев было таким нежным, таким успокаивающим, что краешки рта у горца благодарно дрогнули. Дункан мгновенно провалился в тёплый сон, ибо такой пустяковый жест Пирсона смахнул ту самую стальную паутину над пропастью беспамятства, будто нос МакЛауда был кнопкой, которая отключала эту невидимую страховку. Его сон дал наконец свободу действий Старейшему, чем тот не преминул воспользоваться. Для начала сполз с кровати и достал из-под нее меч, чтобы наконец потренироваться. Желательно под музыку в мп3 плеере, не столько сражаясь «с тенью», сколько танцуя с оружием под диктуемый песнями ритм, не менее от того опасный. Спустя несколько часов почти бесшумных, сопровождаемых лишь тихим свистом острой стали и более шумными, нежели обычно, выдохами, скользящих шагов по ковру, меч был возвращен под кровать, а Митос отправился в душ. А Дункан спал, как дитя, и ему не мешали ни беззвучные шаги, ни музыка, для горца тоже беззвучная, ибо звучала она только в наушниках Адама, ни его, Адама, дыхание. Вот дыхание-то, наоборот, даже помогало спать беззаботно без задних ног, обозначая присутствие Митоса – того, с кем рядом не приходилось чего-то бояться, о чем-то тревожиться. МакЛауд, кажется, много веков так спокойно не отдыхал, даже в те счастливые времена, когда тоскливо опустевшая ныне парижская баржа баюкала их с Тэссой любовь, ведь и тогда в самом глубоком сне Мака терзал страх за любимую женщину, за Ричи, которых он, по праву мужчины и воина, обязан был защищать, в том числе ценой собственной жизни. И неизвестно, чувствовали ли его подопечные столь же полные покой и безопасность, которые сейчас теплым и мягким покровом укутывали самого шотландца.