Два кольца, два конца

В разных местах приходилось бывать Бучу и по службе, и по воле рока, но в таком — ни разу. Заведение было неплохое, вполне роскошное, но странное. Тут заправляли всем два хозяина: Ролли — кролик и Пан — панда, и всё бы отлично, травоядное всегда травоядное поймёт, но! Один, тот который панда, партнёра имел — гепарда самого настоящего, с клычищами и когтищами, такими, что и Бучу с его двухметровой исполинской статью не по себе становилось рядом. И если бы это всё было! С гепардом вместе лев ошивался. Быку от льва тоже мало приятности рядом находиться, инстинкт дерёт самцовый — спасайся, уводи стадо, и пох, что все цивилизованные давно. Вроде же в заведение для травоядных работать нанимался, а тут саванна сплошная когтистая. Но зверьё местное, работники и посетители не шугались, видать, привыкли уже, наоборот глазели во все гляделки. Да и вели себя хищники мирно, не буянили, не скандалили, не цепляли никого, так что Бучу как исполнительному охраннику и придраться не к чему было, да и как придерёшься к хозяйскому гепарду? Ещё бы эти извращенцы запирались, что ли, когда любиться ходят, а то заскочил раз Буч на подозрительный звук в кладовую, вроде как душили кого или били… Вот даром что у нового охранника шкура и нос смоляные, по ощущениям покраснели, как лампочка перегретая. Быку-то что, ебитесь как хотите, он сюда охранять нанялся, раз не убивает никто никого, извинился и вышел, притолоку изогнутыми рогами цепляя, но капец, как ему странно сделалось и внизу живота потянуло от горячей картинки, словно зоо-порно по инету посмотрел с 10D эффектом. Буч — парень простой, прямой и спокойный. Когда ему что не нравится очень сильно или несправедливость большая выходит, он не смолчит, потому и в армии до чинов не дослужился — два раза разжаловали, когда старшим по званию в рыло давал. На гражданке в охрану пошёл, потому что особо больше ничего и не умел, кроме как служить и защищать, тут выбора побольше было, а главное посвободней — не нравится место, пойдём в другое. Так вот — это место Бучу понравилось, не притон какой, не бордель, звери приятные в большинстве своём работают, а посетитель всякий бывает, так что и скрутим, если нужно, и пьяного в машину загрузим — пустяк делов. Странностей в клубе прибавилось, когда понятно стало, что лев не за компанию с гепардом таскается коктейли Пана у стойки цедить, а к Ролли яйца подкатывает и, как в дальнейшем понятно стало — удачно подкатывает. Так что и у второго босса в паре хищник оказался, плюс Ен и Чен — старшие повара — рысь себе вынюхали одну на двоих… Непонятное место, но весёлое и домашнее какое-то, с особой энергетикой, так что Буч к необычностям привык почти, первую неделю отработал, на выходные свалил, а когда вышел после отдыха, уже как в дом родной вернулся, всё тут привычным стало. Бык-охранник курсировал по залам не спеша, внушая уважение посетителям солидным черношкурым телом. И было с чего — литые мышцы обтянуты чёрным же строгим костюмом, только белая рубашка да блики на рогах и в обсидиановых глазах выделялись во мраке и всполохах подсветки танцзала. Иногда останавливался возле небольшой лампы на стене, доставал из кармана блокнот, который в его огромной ладони терялся почти, щёлкал ручкой и записывал что-то вдумчиво, поднимал глаза, смотрел вдаль, чёркал бумажки, писал быстро дальше и опять в карман прятал. Некоторые посетители, любящие пошуметь по пьяни, полагали, что бычара их косяки записывает, и когда счёт перевалит за допустимый — под зад копытом и в чёрный список. Неизвестно, с чего они так решили, но бузы меньше стало, и то хлеб. Буч, завершив обход залов, маякнул зубру-коллеге, что пойдёт на кухню перекусить, пусть он один пока за всеми присмотрит, вроде тихо сегодня. Получив кивок в подтверждение, свалил в технический коридор. В относительной, по сравнению с шумными залами, тишине стук его тяжёлых копыт был отчётливо слышен. Что-то вечер только начался, а Буч уже уставшим себя чувствовал. Э-эх, нужно было меньше железа вчера в тренажерке таскать! Плёлся бык, вздыхал, а за поворотом остановился как вкопанный — в карманчике коридора, где основной электрощиток, жеребёнок рыжий топтался в джинсовом широком комбинезоне, красной клетчатой рубашке и отвёрткой в распахнутую дверцу тыкнуть собирался. «Да как же так?! Кто малОго бросил без пригляда? Убьётся ведь!» — взревело сиреной в голове Буча, и, громыхая копытами, он ринулся спасать. Коняшку с наушниками в ушах под мышки подхватил в самый последний момент, когда тот почти отвёрткой дотянулся, на себя дёрнул и ногой дверь захлопнул, так что вмятина на железе образовалась. — Нельзя! Как тебя мамка тут оставила? Ты чей вообще? Пойдём отведу! — потянул маленькую донельзя удивлённую лошадку подальше от опасного места за лямки комбинезона бык, но ему тут же прилетело копытом в колено. — Ты чего? — Буч хэкнул и руку разжал, уж очень удар болезненный был. — Это ты чего, дядя? Охренел совсем? — спросил внезапно хрипловатым голосом жеребёнок. — Там электричество — опасно! Где твои родители? — уже устал удивляться странностям этого места Буч, но на своём настаивать продолжил. — Шёл бы ты отсюда и работать не мешал, кто ты такой вообще? — жеребёнок задиристо тряс подстриженной пушистой каштановой чёлкой, из-за чего его карих глазок периодически не было видно, и перестукивал копытцами, перешагивая с места на место, как боксёр на ринге. Грозный такой, того и гляди в драку кинется. Бучу даже смешно стало, правда, ненадолго, потому что его снова пнули в то же колено, так что он не удержался замычал: — Малыш, перестань драться! — Это тебе за «малыша»! — жеребчик с воинственным грудным ржанием резво подскочил перед быком, трущим колено, и тяжёлым недетским кулачком пребольно стукнул прямо Бучу в пятак, так что у него серьги-кольца на ухе одно о другое звякнули и слёзы выступили — это ж самое нежное место! Только то, что «солдат ребёнка не обидит», спасло драчуна от расправы, но когда Буч, погоняв мелкого и изворотливого, как угорь, конёнка по коридору, всё-таки его изловил, он с особым наслаждением встряхнул рыжего, пару раз поднимая над полом за комбинезон, благо ткань крепкая, джинсовая. Так трусил, что расчёсанным волнистым конячьим хвостом линолеум подмёл. — Быстро говори, паршивец, где твоя мамка? — пускал пар из носа Буч, окончательно потеряв терпение. Мелкий до этого дрыгался и всё лягнуть пытался, кулачком в нос опять зарядить, а тут обмяк, морду пакостную состроил, за спину Буча кивнул: — Вон она, моя мамка, и папка родный. Бык обернулся, не разжимая пальцев. За его спиной, неодобрительно скрестив лапы на груди, стоял Ролли и смотрел на них по-учительски строго, вот только он так может зыркнуть, что сразу стыдно становится. Буч хваталки разжал и жеребёнка подальше от себя на пол поставил. Ну его совсем! В этом странном месте, где у кролика лев в партнёрах, отчего бы не быть у них сыну-жеребёнку?! А он, получается, хозяйское дитя чуть не помял! «Блин! Хорошая была работа, и зарплата, и кормили, жаль, недолгая…» — Что здесь происходит? — упёр руки в бока кроль и возмущённо приподнял уши, весь из себя грозный, но всё равно милый. — Этот бычара на меня напал! — сразу же наябедничал жеребёнок своим хриплым, словно немного простуженным голосом. — Работать не даёт! — Да куда ж работать?! Этот полоумный в электрический щиток лезет! — высказал свою правду бык. — Эээ? — протянул ничего не понявший Ролли. — А куда ещё электрику лезть? Не на кухню же… — Какому электрику? — удивился Буч и осмотрелся, чувствуя себя идиотом конченным. — Так жеребёнок же совсем… Теперь-то он увидел и ящик с инструментами, и отвёртки всяко-разно из нагрудного кармана торчащие. Просто ручки у них цветные, как игрушечные. Но всё равно, куда в такое дело дитёнка допускать?.. — Это — Кесиди, наш электрик. Он пони, а не жеребёнок. Я надеюсь, конфликт исчерпан? — продолжал давить авторитетом Ролли, да так убедительно, что только и осталось обоим копытным кивнуть и глаза отвести. Кроль ушёл обратно, а Буч топтался на месте, мучаясь от неловкости. — Ты это, прости меня! Я тут неделю всего, не всех ещё знаю. А ты маленький такой, показалось, что жеребёнок с проводами поиграться решил. Кесиди был отходчивым парнем и почти здоровяка простил — ошибся, бывает, но после двух слов «маленький» и «жеребёнок», которые были применены к его персоне, по новой обозлился: — Слушай меня сюда, громила! — Кес ткнул в твёрдую грудь, не жалея сил, показал зубы и воинственно задрал морду, так что каштановая чёлка открыла злые глаза. — Я жеребец! Вид — пони! А ты — придурок! Весь хвост мне запутал! Пони отступил внезапно, так же, как и наскочил, и пошел обратно к щитку, ржа что-то возмущённо себе под нос. Действительно, взрослое копытное, просто по размеру мелкое, сейчас Буч отчётливо видел, что не ребёнок-крепыш это, а взрослый жеребец, но тогда, вначале, как морок на глаза навели. — Извини, — ещё раз буркнул Буч и потопал на кухню. Сходил, бля, пожрать, по пути врага себе нажил, похоже. Спину жёг злой взгляд жеребца, окопавшегося в своих проводах.

***

В последующие дни Буч узнал, что Кесиди, а вернее, просто Кеса, в клубе любят работники и артисты-музыканты всякие, он весёлый парень и вообще душа коллектива, вот только, когда быка видел, взгляд его темнел и сверкал недобро, словно искра электрическая на конце оголённого провода. Кес в заведении работал больше двух лет, и все прекрасно знали — у него пунктик про рост и размер. Себя он позиционировал исключительно конём и жеребцом, но никак уж не няшкой-милашкой, которой и смотрелся, пока рта не раскрывал и не начинал пошлые анекдоты травить. Но откуда было Бучу это знать?! Жеребец-пони находился в двухнедельном отпуске, когда бык вышел на работу, и предупредить его об электрике просто забыли, не со зла. Естественно, увидев ухоженного лоснящегося крепыша миниатюрного размера, что Бучу было думать?! Откуда он мог знать, что белки и зайцы с ума сходят по пышному жеребиному хвосту и любят расчёсывать его в служебной раздевалке до блеска, и гривку с чёлкой стричь по-модному. Кес-то не дурак от халявного массажа, стрижки и общего обожания отказываться, он и сам любил белочек и зайчиков потискать, с енотами и обезьянами с кухни пофлиртовать-пошутить, прикольные же и смеются так задорно! Кесиди был первым копытным в коллективе, и его просто обожали за весёлость, немного воинственный, но лёгкий нрав. Потом появился зубр, к нему относились ровно, как к своему, привыкли уже. К Бучу пока приглядывались, не определились ещё. Кес против него не настраивал никого, но так как Буча подчёркнуто игнорил, некоторые пони поддерживали, и бык чувствовал себя не очень уютно в новом коллективе. Только зубр Эб глазки строил, но Буча это не особо интересовало. Здоровяк Эб с него ростом и габаритами, а рогами так и побольше, явно был не прочь, чтобы ему вдул кто-нибудь его размеров, всё время блядским масляным взглядом оглаживал в районе ширинки быка. Только Буч не вдохновлялся от этого, он, когда Эб совсем обнаглел и в душевой подлез, так и объяснил, что зубр — парняга видный и вообще секси, но он, Буч, других вкусов. Каких, пояснять не стал, пусть коллега думает, что он по тёлкам, а про себя бычара грустно подумал, что сам бы не против, чтобы вдули, но где такого найдёшь, когда вокруг зубры-пассивы только и пасутся? В армии с этим всё проще — тёлок и самочек нет, а крупных самцов, желающих сбросить напряжение и приятно провести время, навалом. Естественно, об инциденте в душе на следующий день уже трепался самый последний поварёнок и уборщик в клубе, то ли Эб — трепло — разболтал, то ли видел их кто, но к Бучу как-то потеплели. Кто поймёт, этих зверят, может, проверка, может, зубра не очень жалуют, но на следующий день Буча ждала увеличенная порция на обед и вкусняшка из сочного сахарного тростника, политого карамелью, бонусом на закуску. Бычара даже восхищённое: «Му!» — не сдержал, под хихиканье енотов руша хрустящую конструкцию, и глаза зажмурил от удовольствия, смакуя. Зато, когда открыл, наткнулся на обалдевший взгляд Кесиди, севшего обедать по другую сторону длинного рабочего стола. Коняга выглядел забавно с приоткрытым от удивления ртом, на его глазах громила-бык превратился в восторженного телёнка, но, заметив, как на него смотрят, тут же сделал морду кирпичом и, быстро дожевав, свалил. Буч, несмотря на внешнюю брутальность и простоватость, был глубоко переживающим в душе существом, поэтому ему было неприятно трудиться в коллективе, порой дышащем негативом. Для себя бык постановил, что проработает месяц, а там уже будет смотреть — не ко двору он тут будет, и самому не по нраву, значит, пойдёт дальше. Но месяц пролетел, следующий начался, а охранник остался на прежнем месте. С мелкими зверятами вроде отношения наладились, кому что с полок снять-поставить, кого от ретивого посетителя отбить, ну и так по мелочи — туда отнеси, сюда подтащи, выслушай с участием. Даже с шоу-группой и кордебалетом Буч приятно общался, помогал чем мог и от скуки, и по доброте сердечной. Только одна мелкая рыжая вредина от него морду воротила, и от этого почему-то особо неприятно становилось. Вот пойдёт Буч колонки тяжёлые перетащить, потому что музыканты-фламинго плюгавые все как один, не сдюжат, а за кулисами уже Кес крутится, освещение настраивает, зыркнет только и молчит. На бучево приветствие кивнёт или бросит скупое: «Привет», — кепочку свою с пуговкой и коротким козырьком на лоб натянет, чёлку придавит, как он вообще через неё видит?! Неприятно же, когда вот так, через губу! Бучу — так точно! Кесиди симпотный такой, только грубит быку постоянно, а так хочется просто подружиться, на ощупь гривку жеребиную пощупать, ведь нежная же наверняка, и хвост волнистый шёлковый, тёмной карамелью на фоне рыжей шкуры — красиво! А глаза, как гречишный мёд, карие с огоньком внутри потаённым. И сам милый такой, мелкий, нежность невольно вызывает, молчал бы ещё — цены бы не было! Как рот откроет, голос грудной сипловатый, у Буча мурашки по хвосту бегут отчего-то. Бычара определиться не мог, что лучше — когда поняха молчит или ругается почём зря. За пару месяцев на новом месте ко всем Буч подход нашёл, со всеми подружился, даже с Эбом не дурак был по паре бутылочек пивка после смены пропустить. Зубр пыл свой поумерил, так только, иногда по мускулистой заднице огладит, типа случайно, или хвост жилистый чёрный поймает, жёсткую кисточку причешет — разлохматилась же, и отпускает, только вздохнёт. Но не то чёрному быку было надо, он и сам любит филеем кверху, с его-то размерами, может, и странно, но так уж вкусы распределились по жизни.

***

Буч умел замечать красоту вокруг, с самого детства был крайне чувствителен и переживал за каждую задавленную из-за крупных габаритов букашку. Поэтому и на красавчика пони начал заглядываться чисто эстетически. Красота, она же везде окружает, да и как можно пройти мимо, не залюбовавшись пышным мехом спешащей мимо по тротуару лисички или выросшим из прорехи в асфальте нежным одуванчиком, или капустницей, порхающей над унылыми городскими джунглями? А над домами вон облака какие чуднЫе! Сплошь киты и дельфины, даже на черепаху одно похоже! Завораживает невероятно! Всё вокруг такое яркое, и небо голубое-голубое! Так бы Буч вверх и смотрел, но на грешную землю иногда возвращаться надо, вокруг тоже интересного много — Кесиди, например! Ведь суперский же — не поспоришь! Только успевай строчки записывать, которые сами на лист ложатся. Глаз радуется, как посмотришь. Вроде небольшой, но плотный, шустрый, маскулинностью так и прёт. Присмотревшись и привыкнув к небольшому размеру, Буч признал в Кесиди самого настоящего сильного, волевого жеребца, а потом и вовсе себе признался, что, помимо любования со стороны, не прочь бы был замутить с этим рыжим конягой. Беда только в том, что понь его, похоже, на дух не переносит, стоит что-то случайно не так сделать у Кеса на глазах, как тот губу презрительно приподнимает и смотрит непонятно, а иногда и едким комментарием пройдётся, да так что на сердце неприятно ёкает. Стоит Бучу зазеваться, когда он на жеребчика исподтишка глазеет, и быть спаленным, как Кесиди его одёрнет: не про твою честь, мол, бычара, роза моя распустилась, только сзади подлезь, сразу копытом в лоб получишь! Обидно… Буч бык простой, но гордый, чтобы первым сказать, как Кесиди ему нравится, ну и упрямый тоже, вот и мается почём зря. Не знал не гадал, что на новом месте работы так в чувства вляпается по самые помидоры. Да и как сказать быку такому большому и сильному, как он хочет, чтобы пони его покрыл?! Неловко. Но и не думать о Кесиди с этой самой стороны невозможно — привлекает, тянет магнитом, влечёт, как пчёлку к клеверу. Как-то свидетелем стал, как после очередного массажа с расчёсыванием и тисканьем при участии местных белочек пони слегка возбудился после барахтанья в общей свалке. Зайчик, прихорашивающийся рядом, присвистнул и лапки потянул потрогать то, что широкие джинсы топорщит у самого Кесева колена, тут же по пальцам в шутку получил, а жеребец заржал, что зайка таких экспериментов не выдержит, по швам разойдётся. Эх! Вот Буч бы выдержал! С радостью! И даже не единожды! Но вот только не предлагает никто рыжий, с пышной чёлкой, прячущей бесстыжие глаза. Буч бахнул дверкой своего шкафчика и покинул раздевалку, уныло опустив могучие плечи. Спиной не видя, как проводил его внимательным взглядом жеребчик. И кто этого Кеса поймёт, Буч точно не понимал: то похвалит быка за помощь или разговор поддержит, то обхамит вроде и не страшно, но обидно. Совсем недавно случай был. Клуб только открылся, залы ещё пустые — самый ранний вечер, Бучу показалось, шумит кто-то за тяжёлыми портьерами сцены, он туда сунулся, а там Элла, одна из официанток-белочек, к Кесу привалилась и смеётся, аж привсхлипывает. Чёрному здоровяку неловко стало, что нарушил момент единения, и одномоментно не имеющая прав ревность подняла ядовитую голову. Бычок было обратно подался, как заметил, что Элла рыдает, а понь её по спинке наглаживает не с пошлым умыслом, а успокаивает. Буч поцокал ближе, откашлялся: — Что случилось? Может, помощь какая нужна? — Вот видишь, Элкин, у тебя помощников прибавилось! — наигранно радостно воскликнул Кесиди, а Бучу шепнул: — Она с мужем разводится, тот ещё козёл, хоть и бурундук. Давай мы этому твоему полосатому наваляем, хвост узлом завяжем? — это уже затихшей расстроенной белочке. — Вот и Буч с нами, он большой и с… страшный. Буч плечи могучие развернул от комплимента Кеса, как оказалось, излишне поспешно. Вместо «сильного» он, оказывается, «страшный» — опять обидно. Бык даже размером, казалось, уменьшился, потрепал белочку по плечу: «Говори, если нужно чем подсобить», — и, не оглядываясь на пони, понуро побрёл обратно в зал. — Зря ты так с ним! — шмыгнула носом Элла. — Он хороший и добрый, и ты ему нравишься. — Везде бы тебе на романтИк вывернуть, — наигранно отмахнулся Кесиди, про себя соглашаясь с белкой: ведь действительно зря обидел, нужно теперь придумать, как бы прощения попросить. Понь и сам видел, как Буч смотрит тайком, словно мгновения ворует у вечности, интерес быка очевиден. После разговора в закулисье Буч начал сторониться Кесиди, смотреть в его сторону себе запрещал, к чему сердце рвать, когда с тобой не то что дружить, даже поговорить нормально не могут. Да и Ролли неожиданно озадачил занятием не по профилю службы. Подсел как-то к Бучу во время перерыва, когда тот, благостно жмурясь, запивал сытный ужин чаем с пряными травами и вкусняшкой от поваров. — Буч, у меня к тебе дело. Хочу совет спросить. — М-му? — уточнил бык абстрактно. — Посоветоваться надо… У нас все дни недели тематические в клубе, и песни, и танцы есть, вечер фокусов в четверг, а понедельник ничем не занят пока, — Ролли медленно проговаривал, продолжая обдумывать мысль. Буч, не понимая, что от него хочет босс, мудро молчал. — Так вот… Я и подумал — может, нам вечер поэзии устроить в понедельник? Пусть любой, кто хочет, выходит на сцену и декламирует, только одно условие — стихи должны быть собственные, что думаешь? — А я тут при чём? — уточнил бык и покраснел так, что порванное ухо, в котором звякали два кольца, горячим обожгло. — Ты же не штрафников в свой блокнот записываешь… Вот я и подумал у тебя спросить, что ты думаешь по поводу вечера? — смутился кроль. — Хорошая идея, — справившись с неловкостью и стыдливостью одобрил бык, — только не выйдет никто на сцену. — Почему? — Застесняются, — сверившись со своими чувствами, ответил Буч. — А если мы свет на сцене потушим? А в зале, наоборот, будет ярко гореть, вроде как анонимно всё. И если чтец не захочет быть узнанным, он тихо за кулисы уйдёт, а если его зал поддержит аплодисментами, и он осмелеет, то даст знак, свет включится, и все смогут автора увидеть? — предложил Ролли. — Толково! — одобрил смоляной бык. — Так может заладиться. Если стих понравится и хлопать будут, тогда и народу приятно показаться, только нужно выключатель какой на сцене сделать, чтобы вышедший сам решал, зажигать свет или нет. — Скажи… а ты смог бы… ну, пример показать… первый? — прижал лапки с аккуратными пальчиками к груди Ролли. Кроль тоже был красивый и милый, а Бучу трудно было отказать, когда так вдохновенно и с душой к делу подходят, он почесал грубыми широкими пальцами затылок: — Да у меня стихи не особо интересные выходят, вряд ли они понравятся… — Кесиди всё к понедельнику подготовит, лампу отдельную выведет, ты можешь и не включать свет. Нужно же как-то посетителей вдохновить, чтобы не стеснялись. Попробуешь? Буч, ты не подумай, я не настаиваю, — Ролли опустил мягкую лапку на твёрдое предплечье и, распереживавшись, заглянул в глаза быка, скорее, попытался, если учесть разницу в росте. — Если совсем не хочешь, не нужно себя заставлять. — Чего уж, — постарался беспечно отмахнуться бык. — Есть у меня из раннего, прочту. — Разрешаю выпить для храбрости, — щедро предложил довольный Ролли. — Да я почти не пью, на сухую пойду! — смело решился бык, но, стоя через пару дней на тёмной сцене и смотря в ярко освещённый зал, полный зверья, с сожалением подумывал, что не мешало бы накатить заранее. Как ни странно, но анонсированный вечер поэзии по понедельникам собрал много зевак, и наверняка у половины из них имелись в карманах и сумочках стихотворные записи, но посетители раскачивались медленно, потому Буч, кивнув стоящему неподалёку Ролли, постарался как можно незаметнее проскользнуть в боковой коридор, ведущий за кулисы. В полумраке бык выбрался на сцену, неловко переступил с места на место, вздохнул и кашлянул у микрофона, чтобы галдящая толпа поняла — первый, самый смелый автор появился. Посетители затихли, пытаясь рассмотреть что-либо в полумраке сцены, но освещение было так хитро устроено вокруг арки, что немного отсвечивало микролампами в зал, заставляя щуриться самый зоркий глаз. Буч кашлянул ещё раз, сглотнул выдержал паузу и, преодолевая мандраж, начал читать по памяти тихо и проникновенно:

В мечтах моих — дом на полянке в лесу, Где птицы поют на рассвете. Там травы и листья качают росу, Жужжат громко пчёлы о лете. Хочу засыпать по ночам в тишине, Считать мух и звёзды в окошке, Рассказывать сказки о полной луне Живущей в баллоне рыбёшке. По вечерам пить чаек с чабрецом, Гадать о любви на ромашке… Наверно, я выгляжу жалким глупцом, Читая мечты по бумажке.

Буч стоял на сцене, зажмурившись от страха, хвост трясся мелкой нервной дрожью, когда в зале раздались первые аплодисменты, перешедшие в бурные овации. Волна куража и небывалой лёгкости подхватила быка. «Подавать пример — так до конца!» — решил он и щёлкнул кнопкой освещения. Немного ослепив себя, смущённо улыбаясь, Буч смотрел в зал на аплодирующих, хвалящих за стихи и смелость зрителей, на Ролли с кухонным зверьём, вышедшим в зал в полном составе, на изумлённых официантов, но больше всего ему запомнился обалдевший рыжий жеребчик с открытым от удивления ртом, застывший возле катушки с проводами. Нужно сказать, что секьюрити-поэт после первого дебютного вечера стихов стал знаменитостью местного масштаба, никто и заподозрить не мог раньше в простоватом, молчаливом здоровяке подобных талантов. Кесиди несколько дней пытался поговорить с быком, но всё время кто-то рядом тёрся, поэтому, когда он зашёл в кухню перекусить и увидел там жующего Буча, понь решительно направился к нему. — Привет, я сяду? — Му? — удивился Буч, дожёвывая. — Садись. — Я это… извиниться хотел, да и так просто… поговорить. — Да не за что особо извиняться, правду же сказал, — от жеребиного хриплого голоса у Буча мурашки по хвосту замаршировали. — Слушай! У тебя так классно стихи выходят! — прервал нерешительное мычание Кес. — Здорово ты слова связываешь! — Это рифма называется, — пояснил польщённый бык. — Вот, ты говоришь «рассказывать сказки рыбе в банке»… — В баллоне рыбёшке, — застенчиво улыбаясь, поправил Буч. — Ну да! А зачем ей сказки, она же не поймёт, если и услышит? — Кес почесал шею, лохматя упругий ёжик гривки. — Это называется «аллегория» — передача свойств разумного неразумным существам или явлениям природы, — пояснил Буч, любуясь жеребчиком. — Есть много всякого для подчёркивания выразительности образа, — пустился бык в разъяснения, да так увлёкся, что прочитал целую лекцию с примерами, а к первому слушателю присоединилась часть поварят, пока су-шеф не начал сурово коситься на собравшуюся компанию. Копытные поспешили покинуть кухню, а то ещё десерта в следующий раз лишат, но говорить продолжили в коридоре, привалившись к стене в сторонке. — Получается, ты про любое и любого сочинить можешь? — удивлялся Кес. — Ну, может, не сразу, а подумать придётся… если тема трудная… — задумался Буч. — И про меня сможешь? — Уже есть. Там, правда, больше про меня, но и про тебя тоже, — признался в страшном бык и продекламировал:

Сердце быка — не сорт помидора. Огромно оно, но тоньше фарфора. Разбить его просто — достаточно взгляда Глаз равнодушных и слов, полных яда. Не слышно вам стонов его и рыданий В моменты случайных и редких свиданий… Подстреленной пташкой трепещет в надежде Увидеть вас утром в домашней одежде… Глаза с поволокой, пушистая чёлка, Каштановый хвост, как большая метёлка С плазмой горячей и клетками слились, Под кожей быка как клещ поселились.

— Ну как? — Буч переступил копытами и застенчиво посмотрел на жеребчика, у того было сложное выражение на морде. — Ты совсем дурак? — заржал Кес, посчитав, что над ним смеются, и, возмущённо фыркая, ушёл не оглядываясь. — Чегой-то метёлка! Сам ты клещ! — Кес, я не хотел тебя обидеть, это метафора! Я же объяснял! — крикнул в удаляющуюся спину бык, но был проигнорирован. Пони, к его великому сожалению, так и не услышал признания в нежных чувствах, спрятанное в строчках, ещё и разозлился. С того вечера Буч на сцену больше не выходил и даже с неделю ничего не записывал в свой блокнот — настроения не было, Кес на него серьёзно обиделся и морду воротил. Главное бык сделал, задание Ролли выполнил, запустив поэтическую волну по понедельникам. У быка никогда не было потребности вынести своё творчество на публику, он не воспринимал его всерьёз, только как хобби для развлечения, но, как выяснилось, многие индивиды имели что сказать миру, да в таком количестве, что желающим приходилось записываться на сайте, иначе вечер поэзии протекал бы до утра. С милым сердцу пони у Буча всё длились и длились сплошные непонятки. Кесиди фыркал недовольно на все попытки сблизиться, но при этом пилил взглядом, стоило только Бучу отвернуться. Простоватому чёрному верзиле было тяжело понять эти пассы, взгляды жеребца заинтересованные, вроде даже интимные, и при этом — грубое ржание в свою сторону. Буч бы совсем отказался от своей великой симпатии к одному конкретному копытному и перестрадал чувства молча, стиснув зубы, если бы не эти взгляды. Кесиди продолжал есть глазами быка в любое удобное, а чаще неудобное время. Буч начал пялиться в ответ. После этого в их странных взаимоотношениях наступил вообще странный-странный период гляделок. Ещё бы кто Бучу объяснил, что всё это значит… Косящий взгляд из-под чёлки нёс в себе явные посылы, не в смысле, что бычка посылали подальше, скорее, манили без слов поближе. В штанах твердело, в голове пустело, к носу приливала кровь, того и гляди, пар выдыхать станет. А понь посмотрит-посмотрит, чёлкой тряхнёт, прикрывая бесстыжие гляделки, и снова к своим делам возвращается. Что всё это значит и как с этим быть? Буч решил всё же внести ясность, но подойти припереть Кеса, который ниже его на голову, к стенке и спросить, хочет понь его или нет, смоляной здоровяк стеснялся. Если бы не ёкало в груди от одного только вида пушистого каштанового хвоста, дерзкой гривы и прядающих рыжих ушей, если бы дело было только в сексе, он бы, несомненно, подошёл развязной походкой, помахивая венчиком хвоста, как делал это раньше, и предложил расслабиться с удовольствием для обеих сторон. Как быть, когда в дело вступило внезапное и сокрушительное чувство, впервые в жизни уже давно не телёнка, бык не знал. Буч позорно струхнул подкатить к Кесиди напрямую, потому он пробрался в раздевалку, когда там никого не было, подкравшись к шкафчику жеребца, вложил ему в карман рубашки аккуратно сложенный вчетверо листок и выскользнул так, чтобы ни одна живая душа его не видела. Кесиди долго возился с кабелями и отладкой света в заднике сцены, устал, как собака. Дело было уже ближе к полуночи, и понь только и думал, как бы поскорее смыть с себя трудовой пот и донести копыта до дома. Тяжело цокая, Кес вышел из душа, одним полотенцем вытирая гриву и спутанную чёлку, а другим прикрывая бёдра, возился-сушился дольше, чем обычно, немного потрепался с закончившими смену братьями-енотами, пока в дверь не начал скрестись их муж рысь Рос. Повара унеслись к своему хищнику, и Кес остался один — лениво одеваться и размышлять, заехать ли ему в круглосуточный магазин за жратвой, или снова давиться утром невкусными, но полезными кашками Эллы, которая с недавних пор обитает у него, благо что временно. Понь размотал с бёдер полотенце, натянул бельё и любимые широкие джинсы, не спеша продел в отверстие хвост и расчесал специальной щёткой до гладких волн. «И правда, метёлка!» — хмыкнул Кес, косясь на свою задницу в зеркале. Жеребец снял с крючка рубашку, встряхнул, чтобы завернувшийся внутрь рукав выправился. Из кармана выпала бумажка, Кесиди поднял её и развернул с интересом: он не помнил, чтобы там было что-то. Небольшой лист содержал в себе рифмованные строки, аккуратным почерком танцующие по линиям, авторство не вызывало сомнений.

В ботанике я не слишком силён, Но выучил крепко основы И всё ж намекну без лиц и имён, Пусть шансы мои и хреновы. Тычинке твоей я подставиться рад, Давно наготове мой пестик… Опять что-то я говорю невпопад, И мы с тобой снова не вместе.

Кесиди сложил листик по линиям сгиба и присел на лавку, снова развернул и прочёл — смысл в них был всё тот же, что и в первый раз. Буч — красивый, здоровенный, сильный, казалось бы, сам, наверняка, осеменитель тот ещё, всем своим видом это внушает, а тут вон как выходит… Понь как полноценный доминантный жеребец всегда был и будет исключительно активом — никак иначе, ну, вот таков он, и упорно раньше не видел в бычке пассивчика, хотя и тянуло к чёрному не по-детски. «Подставиться рад — это в корне меняет дело!» — тряхнул чёлкой Кес, решительно натянул на себя рубашку, прояснившую всё, и бодрой рысью потрусил искать своего здоровяка. Буча, как только он выскользнул из раздевалки и вернулся в зал, накрыло отсроченной паникой. Может, он зря записочки со стишками решил подсовывать? Кесиди её найдёт и что-то, да случится, а вдруг плохое? Бык несколько раз подходил к стойке и просил налить ему воды со льдом, его заметно потряхивало, так что Эб заметил и вывел коллегу из шумного зала в служебный коридор. — Буч, ты заболел? Как себя чувствуешь? — заволновался зубр, видя, что товарищ сам не свой. Полез щупать лоб и даже попытался губами температуру померить, но диагностические процедуры прервали. — Эб, дорогой, убери от него хваталки, — хрипловатый грудной голос звучал насмешливо, но с долей сурового предупреждения. — Не думаю, что у тебя есть лишние конечности… — Почему? Вы вместе? — удивился зубр. — Нет, — смутился и зачем-то поспешил оправдаться Буч. — Да! — одновременно с быком гаркнул жеребец и подвинул чёрного здоровяка, боднув бедром подальше от Эба, так чтобы оказаться посередине. — Иди, Эби-бой, посмотри, всё ли тихо в зале, здесь тебе ловить нечего, кучерявый. Зубр, как ни странно, послушался и, оглядываясь через плечо, ушёл. Буч рот открыл, но слов пока не нашёл, нужно же как-то объясниться. Кесиди оказался более проворен, он притянул бычару к себе за полы пиджака, и тот был вынужден нагнуться, чтобы понь смог заглянуть в блестящие чёрные, как ночь, глаза: — Если ещё не вместе, то будем, как только разберёмся в пестиках-тычинках… — подступил вплотную Кесиди. — О ч-чём ты? — притворился ширмой бык. — Малыш, не канифоль мне яйца! Итак, из-за твоих прекрасных глаз у меня перманентно стоит всю смену, давай конкретно — словами через рот, можно не в рифму. Я хочу, чтобы мы были вместе во всех смыслах. Говоришь «подставиться рад», так я с удовольствием тебя покрою… — прошептал понь в самые губы удивлённого Буча и накрыл их своими, мягкими и нежными. Чёрный мог бы поотпираться, что не о Кесе это вовсе, но был далеко не дурак отказываться от вожделенного рыжего жеребца, который оказался в разы смелее и решительнее его. Бык всё гадал раньше, такие ли у пони бархатные губы, как кажутся, но реальность превзошла самые смелые фантазии. Кес замечательно целовался! Он такие вещи вытворял своим широким ловким языком, что быку оставалось только приоткрыть рот и мычать в самые восхитительные моменты. Когда грубые ладони Кесиди опустились на ягодицы бычка и начали наминать их сквозь плотную ткань брюк, глаза у Буча закрылись сами по себе, и под веками заплясали шальные огоньки чистого кайфа. — Детка, пойдём разложим тебя на горизонтальной поверхности, сейчас яйца лопнут и шея отвалится тянуться вверх, — жеребец огладил тяжёлым возбуждённым взглядом всего поплывшего Буча с головы до копыт, осмотрел сурово натянутую ширинку его брюк, заржал эротично-хрипло: — Смотрю, не у меня одного! Буч вообще себя контролировать не мог, пытался снова поймать мягкие губы Кеса, хотя бы лизнуть их, попал в тёплый нос с подрагивающими нервными ноздрями и слегка колючей щетинкой по кругу и чуть позорно не слил всё, что накопилось в отяжелевшей мошонке, себе в штаны. — Малыш, я тоже дождаться не могу, но не здесь же! — проявил волю понь и властно придержал быка, отстраняя от себя, потянул его за руку, переплетя пальцы. — Терпи! Пойдём отпросим тебя. Моя смена окончена, но твоя-то нет. Буч, как на верёвочке за хозяином, потопал за Кесом в сторону кабинета Ролли. Они почти дошли, когда его переклинило — засмотрелся на покачивающийся в такт каштановый пышный хвост, шикарную упругую попу, эротично-косо укороченную гривку пони и прижался к нему со спины, вминаясь монолитным членом в поясницу. Ростом бык был выше на голову, потому ткнулся влажным широким носом между прядающими острыми ушками и задышал Кесом, не переставая потираться о него. Понь заржал тихо, ругнулся и застонал, у него самого член змейку на джинсах сейчас вырвет, не вовремя их на работе накрыло! Так и танцевали у кабинета босса, благо пока не было никого в зоне видимости. Не услышать, как за дверью топчутся два тяжёлых копытных, чуткое ухо льва не могло. Леон ссадил с себя обратно на директорское кресло Ролли, лизнул шершавым языком по шее почти раздетого, разомлевшего ушастика и муркнув: «Одну минутку, морковочка!» — грациозно, несмотря на крупный размер, скользнул в коридор. — Что здесь происходит? — рыкнул на движущихся словно в танце Буча и Кеса хищник, как будто не было всей той мягкости в его голосе пару секунд назад. — Опять дерётесь? — Леон был наслышан о натянутых отношениях этих двоих. — Нет! — возмутился Буч и попытался затолкать более компактного Кесиди от львиного гнева себе за спину. — Мы отпроситься на сегодня пришли! — мелкий жеребчик упёрся, набычился не хуже Буча и встал рядом с чёрным здоровяком, ещё и к боку его привалился, как бы сигнализируя: «Моё!» Леон втянул тяжёлый запах чужого возбуждения, немного поморщился от его резкости, не стесняясь осмотрел вигвамы на штанах обоих. Такие явно много не наработают… — Лео… — манящий голос Ролли из приоткрытой двери, заставил льва поторопиться. Его член болезненно дрыгнулся, натягивая мокрое от смазки бельё и узкие брюки, так что Леон невольно поправил распалённый орган, не обращая внимания на свидетелей. — Иду, сладкий! — муркнул лев, да так томно, что оба копытных, попавших в волну эротизма другой пары, ощутили эти обволакивающие ноты всей шкурой. — Валите уже! Я передам Ролли… потом! — тихо рыкнул на них львище и удалился к своему кролю, закрыв дверь на замок, чтобы им никто не помешал. — Ну что, пойдём? Папка нас отпустил, — хохотнул Кес и потянул Буча к служебному выходу. Почти дошёл и остановился как вкопанный. — Чёрт, детка! Мне некуда тебя вести сейчас, у меня же Элла временно обитает, а при ней неудобно… Не обидишься, если мы пойдём в гостиницу? Ты не подумай, я очень ценю, что ты наконец открылся мне, и не считаю тебя доступным, но не могу же я подругу на ночь глядя из дома выставить? В гостиницу, лады? У Кесиди было столько вины и надежды в выражении морды, что Буч невольно улыбнулся: — Зачем же в гостиницу? Можно ко мне… Я, правда, в пригороде, но на машине быстро доберёмся. Кес рыкнул совсем не по-жеребиному, толкнул быка к стене и, вытянувшись повыше, страстно засосал широкую бычью нижнюю губу, прошёлся языком по верхней, выдал влажным горячим воздухом: «Пф-ф-ф-ф!» — в чёрный нос. — Поехали быстрее! О перемещении на кесевом мотоцикле речи не шло, забрались в массивный, под стать хозяина, пикап Буча и покатили, стараясь сильно уж не превышать и не нарушать: вместо ночи любви оказаться в участке совсем не улыбалось. Кесиди сильно в наружный антураж не всматривался, Бучем всю дорогу любовался, но всё равно заценил свежевыбеленный домик с бордовыми ставнями и наличниками, отличающийся нарядностью от других тоже ухоженных домов тихого пригорода. — Да ладно? Гномики, детка? — необидно удивился понь, рассматривая пасторальную композицию с тележками и домиками на лужайке перед домом: в ночной темноте в маленьких окошках горели огоньки подсветки. — Ну, они милые… — смутился Буч, борясь с входным замком, уж очень пальцы дрожали. — Сейчас я покажу тебе, кто тут по-настоящему милый, — двинул бёдрами жеребец, практически вталкивая быка в провал открывшейся двери. — Буч, или в спальню, или прямо здесь! — как честное копытное предупредил Кес, терпение его уже вышло за рамки возможного. Громко цокая, переступая и натыкаясь в темноте на мебель ржущим, мычащим, фыркающим клубком добрались до спальни, по пути теряя одежду. На широкую кровать завалились, оставшись только в штанах со рвущимися на волю членами. Немного побарахтавшись, Кес прижал к матрасу обезумевшего от желания Буча и приказал властно: «Лежи! Я хочу тебя видеть!» Жеребец, пятясь назад, выполз с широкой кровати, стоящей на толстых, способных выдержать вес и трёх быков ножках, цокнул копытами о гладкие доски пола и дёрнул ажурную цепочку прикроватного торшера. Комната окрасилась тёплым неярким электрическим светом. Кесиди сглотнул голодную слюну, осматривая взбудораженного чёрного здоровяка, растянувшегося перед ним, такого мощного и такого покорного. Навис над Бучем, поставив колено рядом с его подрагивающим боком, неторопливо провёл пальцами от подбородка вниз, по широкой волосатой груди, кубикам стального пресса и принялся расстёгивать брюки. Член такой же чёрный, большой и твёрдый, как сам Буч, распрямился напряжённой пружиной. Огромный и красивый. Понь ещё раз жадно сглотнул, как ребёнок у прилавка с конфетами. — Малыш, какой же ты! — не удержался и заржал в голос восхищённый жеребец. Брюки Буча улетели на пол, Кес взялся за свой пояс, щёлкнул пряжкой, оттягивая момент наступления окончательного помутнения. Это было болезненно, но так сладко. Бык громко дышал в нетерпении, наблюдая, как оголяется вожделенный рыжий жеребец. Когда джинсы сползли с плотных покрытых короткой шёрсткой бёдер, Буч не выдержал и замычал, не сдержав своего восторга. Теперь бык понял, отчего Кесиди, помимо властного характера, полноправно считал себя жеребцом. Огромный на фоне своего хозяина тёмно-розовый, толстый, с широкой головкой член был побольше, чем у Буча, толще — так наверняка! Задница быка предвкушающе и опасливо сжалась, радуясь и пугаясь одновременно. Кесиди, видя, как смотрят на его внушительный агрегат, с гордостью поводил бёдрами туда-сюда, член упруго покачивался из стороны в сторону, бучев взгляд следил за ним неотрывно, как кошка за мышкой. Самодовольно заржав, он провёл кольцом из пальцев по всей длине разлохматившегося хвоста и полез обратно на кровать. Ебать принцессу — это дело ответственное! А выебать её так, чтобы больше никуда не делась, влюбившись окончательно раз и навсегда, и того серьёзней! То, что Буч, несмотря на внушительной размер и вид, не боящийся встрять в драку или полезть снимать глупого котёнка с дерева, в душе — мягкое, податливое существо, жаждущее твёрдой руки и большого члена в своей дырке, Кес понял, но всё поверить своему счастью не мог, пока не увидел своими глазами бумажку со стихом о тайных мечтах быка. Где-то в прошлой жизни он несомненно умер мучеником, чтобы в этой получить такой дар себе в табун. И пусть его табун будет состоять всего из двух голов — этого более чем достаточно. — Иди к папочке, детка! — понь глубоко втянул в себя запах разгорячённой на солнце плодородной земли и клевера, запах Буча, и вытянулся на нём в полный рост. Наконец-то целоваться стало удобно, и шею не ломило от того, что голову закидывать приходилось. Бык под ним томно вздыхал, ёрзал и подкидывал бёдра, пытаясь втереться влажным елдаком в жеребчика. — Не брыкайся, а то укушу! — простонал Кесиди, почти кончая от трения между животами. — Не надо кусаться, не люблю, — прохныкал Буч, пытаясь вжать в себя Кеса сильнее, ухватив того за задницу. — А как любишь? — сдул лезшую в глаза чёлку понь и замер над быком в ожидании. — Когда нежно, люблю… — смутился Буч и отвернулся мордой в подушку, так что серьги в порванном ухе звякнули. Отчего-то многие считали, что если большой, то значит, грубости любит, садо-мазо всякие, прости, Священная Корова! — Понятно, — умилился Кесиди и, фыркнув в дырявое ухо, трепетно сжал его мягкими губами, помусолил, играясь языком с колечками, так что бык задрожал мелкой нетерпеливой дрожью. — Переворачивайся, принцесса, будем из тебя мою кобылку делать, — сглотнул и с придыханием добавил в самое ухо, обволакивая его горячим дыханием: — Нееееежно. Кес скатился с большого тела любовника, когда тот проворно перевернулся и плюхнулся на живот, приподнимая задницу. Жеребчик залез обратно, со знанием дела потёр у основания бычьего хвоста, надрачивая, как член. Мускулистые ягодицы, покрытые жёсткой смоляной шерсткой, немного расслабились, позволяя коротким мозолистым пальцам пробраться к ложбинке и погладить пульсирующий от желания вход. — Малыш, у тебя есть смазка? — оглаживая неуступчивое колечко и потираясь своим членом о твёрдое бедро бычка, простонал Кес: терпеть было невмоготу, но по слюне и собственной смазке иметь такую великолепную дырку и причинять боль своей зазнобе понь не хотел. Буч, млея от интимного массажа, ерзая членом по простыне под собой, не сразу понял, что от него хотят: — Смазка… Нет… Зачем она мне, я ж один живу? — удивился бык, даже не подразумевая, что можно водить сюда косяками кого пожелается, что чрезвычайно польстило пони оказанной честью. — Без неё туго придётся во всех смыслах. Не хочу тебе больно делать. — Масло есть… розовое… пойдёт? — предложил бык и на удивлённый взгляд Кеса смущённо пояснил: — Я в качалке обычно мозоли натираю, а оно смягчает хорошо, — и снова спрятал морду в подушку, пробубнил в неё: — В верхнем ящике тумбочки. Кес, не слезая со своего великолепного быка, перекрутился вбок, вытянул ящик. Чего там только не было… и одноразовые маски для морды и крема всяко-разные в ярких тюбиках. «Как есть принцесса, и вся моя!» — ещё больше воодушевляясь от этой мысли, жеребец вытянул полупустой флакон с розой на этикетке и плюхнул из дозатора себе на широкую ладонь, в спальне запахло душистой майской розой, сильно, но не приторно. «Подойдёт!» — протестировал скользкую субстанцию Кес и принялся за расслабляющий массаж напряжённых ягодиц, периодически добавляя масла и подбираясь всё ближе к главной цели. Пальцы были грубоваты и коротки, чтобы промять хорошо у Буча изнутри, потому, распалив заигрываниями упругое кольцо ануса, от души потеребив тяжёлые яйца, которые вместе не умещались на ладони, задразнив член, до такой степени, что Буч уже не стонал, а мычал на одной ноте, как бензопила, Кес приступил к главному делу. Жеребчик пристроился сзади своего мощного любовника, огладил круп, ощущая дрожь под смоляной шкурой, цепко ухватился за основание хвоста, чтобы тот не хлестал его твёрдым бичом с колкой кисточкой на конце, и принялся елозить широкой головкой по скользкой расщелине и приоткрытой манящей дырочке. С каждым разом увеличивая давление и напор до тех пор, пока вся она, размером со среднее яблоко, не проскользнула внутрь. Буч замычал так, что у Кеса уши немного заложило, и взбрыкнул, но понь крепко держался. Он навалился на вибрирующую широкую спинищу, напряг всю силу мускулов, зажимая любовника, и прихватил тупыми зубами, оттягивая кожу на загривке быка. — Тише, тише, успокойся, детка, — сквозь занятые зубы процедил Кес, стараясь не шевелиться, хотя бёдра уже сводило судорогой от желания заехать в это тесное нутро, такое горячее и манящее. У него не было раньше никого столь крупного и такого милого, вызывающего тонны нежности, любые усилия стоили того, чтобы Буч захотел повторить. — Двигайся, Кеси, прошу-у-у-у, — взмолился бык. Может, он и не до конца освоился с крупным калибром у себя в заднице, у Буча тоже раньше не было таких, как Кесиди, но терпеть не нашлось сил. — Кеси, Кесиии, Кесиииии! — мычал, стонал и подвывал бычара, покрываемый жеребчиком. Кес, выпустив шкуру из зубов, заржал в полный голос, ухватился за выгнутые месяцем рога, трахая свою принцессу, как последний раз в жизни. Багровая пелена застилала разум, оставляя только животную страсть, древние, как мир, мощные движения бёдрами и вторжение огромного члена в податливую плоть. Кесиди вышел с громким чпоком из растянутой дырки, ласкающе скользнул пальцами по красному нутру и припухшему краю, окаймлённому чёрной нежной кожицей и скомандовал: — Переворачивайся! У Буча даже мысли не возникло спорить со своим жеребцом, только подчиняться, ведь он так восхитительно делает своим огромным агрегатом, так сладко ебёт. Бычара перекатился на спину, перекинул через любовника копыто и развёл бёдра. Его член стоял вертикально и пульсировал венами, а жилы на животе тянуло напряжёнными канатами, но Буч быстро забыл о всех своих переживаниях, засмотревшись на Кесиди. Понь по-хозяйски устроился между могучих ног, огладил бёдра и подмигнул Бучу совершенно по-бандитски — он и выглядел как пират во время абордажа, решил романтичный бык, любуясь взъерошенным жеребчиком с огромным влажным членом, с которого капала смазка и налитое с избытком масло. «Великая Корова! Это всё было во мне и будет снова!» — только успел подумать восхищённый Буч, как «это всё» въехало в него по самые яйца, влажно шлёпнув о бучевы помидоры. В заднице хлюпнуло, а Кес, перехватив поудобнее тяжёлые ноги, устроил их у себя на плечах: «Вот так детка, иди сюда!» Темп и сила толчков неугомонного жеребца смещали быка к изголовью, пока он не упёрся рогами в спинку и, выгнувшись, замычал во всю мощь от того, что обильное горячее, как лава, семя заполняет его нутро, сочась наружу. Буч кончил следом, брызгая во все стороны тягучей пряной жидкостью под финальное ржание Кеса, продолжающего спускать в него. «Занавес!» — решил бык, когда загнанно дышащий мокрый от пота и спермы понь упал на него сверху. Буч провалился в ласковое небытие. В себя пришёл от того, что бархатные губы прошлись по всей длине челюсти, прищипывая мягко кожу, добрались до уха, которое пошевелилось от ласки. — Ты и правда принцесска, детка. В обморок падаешь. Такой нежный… — лизнул в горячий нос Кесиди, поняв, что Буч снова с ним. А бычку оставалось только смущённо жмуриться, принимая ласку, в теле не ощущалось ни одной косточки и мышцы — сплошное довольное желе. — Мы знатно пошумели, бычок, но теперь пора… У Буча всё внутри оборвалось: совершенно очевидно, что Кесиди, получив своё, сейчас уйдёт. Выразительные глаза подернулись влагой, а широкие губы предательски дрогнули, бычара поспешно отвернулся к стенке: не хватает ещё больше опозориться, и так вёл себя как полоумная доступная корова. Главное, дождаться, когда Кесиди уйдёт, а потом уж жалеть себя. Не хватает еще при нём влагу разводить! — Эй, бычок, ты чего? — не понял, почему от него отворачиваются, Кес, поднялся на локте и развернул морду Буча к себе, держа жёстко, так что не вырвешься, заглянул во влажные глаза. — В чём дело? Давай словами через рот! — Ни в чём. Ты уходить собрался, иди! Я спать хочу, — крепился из последних сил, делая морду кирпичом, Буч. — Никуда я не собирался! — Но ты же сам сказал «пора»… — Ну да, пора пойти смыть с себя всё, в чём мы вымазались, уже шкуру тянет. Ты думал, что я свалить собираюсь? Ну ты вообще! — возмутился Кес и всё-таки укусил Буча за широкую шею, чтобы проучить и показать своей кобылке её место. — Мууу-У! — взвыл бык и подскочил с кровати. — Вот тебе и «Му!», чтобы дурью не маялся больше! Понял? — почёсывая тянущую от засохшей спермы кожу на животе, Кес выбрался из разворошённого ложа и хлопнул быка по заднице, от души, с оттягом. — Пошли мыться, малыш! — и, прижавшись к боку, добавил в самое ушко: — Любимый. Ночь прошла в темпе танго, темпераментного и страстного. Уже брезжил рассвет, когда Кес скатился с заснувшего под ним утомлённого Буча. Шкуру снова тянуло от засыхающей спермы, под задницей ощущалось пролитое масло — капец матрасу. — Хороший тамада, и конкурсы интересные, — пробормотал Кесиди и отрубился, тесно прижимаясь к сопящему чёрному исполину.

***

Утром одухотворённый и совершенно счастливый Буч, изливший за ночь и утро на довольного любимого всю возможную телячью нежность, в клетчатом кухонном фартуке и домашних штанах готовил сытный завтрак на двоих, пока Кес, вооружившись куцей, еле найденной отвёрткой и ножом, чинил электрический чайник, который бык хотел уже выкинуть. Ненаглядный понь пообещал привезти свой ящик с инструментом и быстренько починить всё, что нужно. Буч, стесняясь и заикаясь, предложил оставить Элле квартиру Кесиди, ведь нужно же ей где-то жить, а жильё всё равно съёмное… Жеребец даже не раздумывал, согласился, уж больно у них любовь шумно происходит, а в многоэтажке это, считай, что всем подъездом трахаться. Стесняшка Буч такого не переживёт. Да и мужик в бучевом доме необходим не только хуястый, но и рукастый, салфеточки-цветочки-гномики — это, конечно, хорошо, но нужно кран в ванной починить — капает, половицы на крыльце поправить — скрипят, да и много чего сделать, чтобы принцессе комфортно было, ну и любить бычару почаще, чтобы он дурью не маялся — мнительный жуть какой. О ремонтных планах Кеси Буч не ведал, оладьи ловко пеклись, а на душе цвели розы, которыми они знатно пропахли за прошедшую ночь. Жеребчик поглядывал на качественно оттраханного любимого бычка, и в голове рождались стихи, что было совсем внезапно для его конкретных и прямых извилин, от Буча половым путём передалось — не иначе! Получалось нечто рэповское, но Кесу понравилось настолько, что он поспешил записать, выудив из вазочки со всякой мелочью огрызок карандаша и листик-стикер. На следующий день Буч застал любимого, бухтящего что-то у зеркала. — Кеси, всё нормально? Понь явно смутился и выглядел воровато, но всё же ответил: — Я тут одну штуку хочу замутить… В понедельник… — А что будет в понедельник? Какую «штуку»? — не понял бык. — Ну, на поэтическом вечере! Стих написал, выступить хочу! — решительно заржал жеребчик. — Ты пишешь?! Ух ты! — восхитился Буч. — А можно мне послушать? — Я вообще-то эт… первый раз… сюрпризом хотел… чтобы тебя порадовать… — Давай я сейчас порадуюсь? — бычок аж вертелся от нетерпения и любопытства, но взял себя в руки, уселся на скрипнувший под его весом стул и сложил конечности на коленях, приготовившись внимать. — Лааадно, давай я тебя сейчас отсюрпризлю, — подтянул джинсы для солидности Кес, его полувозбуждённый, как и всегда рядом с Бучем, член фактурно выделился на плотной ткани. И продекламировал речитативом:

Электрики в рифмах не шарят, Зато они шарят в контактах. Поэтов электрики жарят — Известно всем множество фактов Нет равных им в сложной науке Приладить свой штепсель к розетке, И в сексе на разные штуки Готовы те парни нередко. Когда замыкается фаза В башке при виде поэта, Встаёт колом член в темпе джаза, И лирика песенка спета. Я синий, как изолента, Но не от вина, а от страсти, Любовь моя крепче цемента К поэту угольной масти.

— Какой кошмар… — после паузы выдавил смущённый бык. Ему было очень лестно, ведь раньше никто и никогда ему стихи не писал, но и стыдно до полыхающего носа. — Что, так плохо? — расстроился понь. — И ты ЭТО собрался читать со сцены? Все же поймут, про кого ты! — На то и расчёт, детка! Пусть все знают, что эта замечательная розеточка занята! — Кес оседлал бёдра любовника, несчастный стул отозвался надрывным скрежетом, и Буч, перехватив своё гривастое счастье под задницу, поднялся от греха подальше. Бычок ткнулся в мягкие губы своими, прошёлся гибким языком по дёснам поня и потащил его в спальню. За замечательное произведение стоило сказать «спасибо», и непременно несколько раз. Отдышавшись и даже немного вздремнув после страстного спаривания, Кес навалился на Буча: — Так я не понял, принцесса, понравился тебе стих или нет? — А разве непонятно? — томно протянул бычок и запустил пальцы в лохматый карамельный хвост. — Очень понравился, только давай такие вещи ты будешь читать только мне? И, пожалуйста, не называй меня принцессой при всех! — А не при всех можно? — фыркнул тёплым выдохом жеребчик и поудобнее распластался на могучем теле своей зазнобы. — Можно, мне даже нравится, — плавясь от переполняющей телячьей нежности, почти промурлыкал Буч.

***

Эб уныло плёлся по проходу мимо полок ближайшего к дому круглосуточного продуктового магазина, в тишине пустого зала его копыта звонко цокали по плитке. Вот почему всем везёт в личной жизни, кроме него?! Буч теперь с Кесом — приходят за ручку, уходят за ручку, по углам как озабоченные лижутся, не клуб, а чёртов корабль любви! За парней, конечно, радостно, но чем он, Эб, хуже? Всего-то и хочется, чтобы рядом был кто-то большой и сильный, чтобы обнял, обогрел, отымел так, что копыта не соберёшь в кучу, да где ж такого встретить?! У ночной кассы массивной пушистой махиной возвышался хозяин супермаркета чёрный медведь и заинтересованно отслеживал курчавую макушку зубра и кончики острых рогов, так хорошо видных над полками с товаром. Когда крупное копытное бахнуло у кассы корзинку и начало выгружать звякающие бутылки со сладким ликером, барибал непринуждённо поинтересовался: — Тяжёлый выдался денёк? — и, облокотившись о стол, поиграл бицухой, демонстрируя мощные мышцы и тайком втягивая живот. — Могу развлечь и отвлечь. — Ты за кого меня принимаешь, животное? — разозлился зубр: не хватало ещё подкатов всяких там скучающих блядунов. — За сладкого пассивчика, который грустит. Нехорошо такому симпатяге одному напиваться! — поиграл бровями медведь, его маленькие глазки смотрели на Эба плотоядно. — С чего ты взял, что я пасс? — замычал зубр, ему впервые такое в глаза говорили, обычно или боялись, или не догадывались. — Ты частенько в мой магазин заходишь ночью и всякое сладенькое берёшь, — барибал кивнул на ликёры. — Такое только самочки пьют, — расплылся в клыкастой улыбке медведь, да такой обаятельной, что Эб почти передумал в драку лезть, тем более всё правда, как есть. — И как развлечься предлагаешь? — протянул Эб, предполагая, что сейчас ему предложат спариться, тогда он от чистого сердца залепит наглецу и пойдёт заливать душевную пустоту своим любимым пойлом. Эб не угадал ни разу. Барибал, которого, как оказалось зовут Рино, кликнул из подсобки ночного продавца на своё место и потащил обалдевшего зубра на плоскую крышу всё того же супермаркета, где стоял широкий пляжный диван, а рядом на треноге большой телескоп, и всю ночь рассказывал копытному про созвездия мифы-сказки всякие, да так интересно, что Эб слушал, раскрыв рот, и мычал удивлённо: «Да ты гонишь? Ни хера ж себе! Никогда бы не подумал!» К утру зубр был немного пьяненький, совершенно влюблённый и сладко зацелованный, когда с ним прощались, а на вечер у него уже было назначено свидание с великолепным чёрным самцом, пахнущим мёдом, который ещё обещал всякого рассказать про звёзды, которыми увлекался. Эбу оставалось только надеяться, что несколько старомодный медведь ему будет рассказывать всё это в постели, ведь там удобней слушать…