Забытая реальность

Злополучно, многострадально, Изумительно и упруго — Мы ведь скроены идеально, Исключительно друг для друга. Вера Полозкова.

— Извините? На Алину смотрела женщина. Красивая. И волна непрошенной ярости поднималась в ее груди, будто кто-то воскресил то, что давно мертво. Ревность? Об этом Алина постаралась не думать. Дернув поводок Масару, которая норовила забежать в квартиру, Алина произнесла: — Даниил Глейхенгауз. Могу… я его увидеть? На лице женщины отразилось недоумение, а потом она наморщилась, будто вспоминая что-то. — О… нет. Он продал нам квартиру год назад. Мы, конечно, не знаем его адрес новый. Я ничем не могу помочь. Такого облегчения Алина давно не испытывала. Она уверена, что оно отразилось на ее лице, потому как женщина поджала губы, ожидая, когда Алина уже уйдет. — Спасибо. Извините за беспокойство. И она поплелась вниз по лестнице, услышав тихое «ничего», обрываемое запертой дверью. Когда первый порыв ревности и облегчения немного сник, Алина поругала себя за то, что не спросила у Дани, где же он теперь живет, прежде чем переться в такую даль. Но она была уверена, что эта квартира никогда не будет им продана. Для них с мамой она была нескончаемым источником воспоминаний, Алина была уверена, что он бы скорее душу продал, чем эту квартиру. Однако. «Ты где живешь? Я думала навестить тебя, да приперлась, э…» Ответ пришел не сразу. Алина опустилась на скамейку, спустив Масару с поводка. Столько воспоминаний навалилось сразу, что Алине пришлось поставить блок: хватит раскисать, так можно довести себя до клиники. Странный совет самой себе, когда в рюкзаке за плечами нет ничего, кроме дряхлого альбома с фотографиями, который она таскает за собой уже третий день. Он действует максимально убого — убивая в ней последние капли самоуважения, заставляя ее чувство вины заиграть новыми красками. Она предала все, во что верила. «А он тебя не бросил, даже когда ты послала всех к черту» Алина впервые за несколько лет открыла свой инстаграм. Столько сообщений непрочитанных, которые Алина никогда не откроет. Лайки, комментарии, фанаты, хейтеры. Все годичной давности. Теперь же тихо. Смирились, устали, нашли других идолов. Алина заметила, что невольно сжимает руку в кулак, когда щелкает на последнюю фотографию в этом профиле. Япония. Страна восходящего солнца. Тот самый день, когда солнце навсегда для нее погасло. Azagitova: На этом наше кругосветное путешествие закончено. Возвращаемся домой!) Когда Алина уже собралась проникнуться воспоминаниями, на телефон пришло сообщение с адресом и после: «отправил к тебе такси, жди там» — И давно это у тебя? — спросила девушка, когда они сидели на кухне, размешивали чай и перебирали старые, твердые конфеты. — Что? — спросил Даня, опуская в чай сухарь. — Что? Конфеты? Нет, или да… — Я про склонность с мазохизму. Ты никогда не любил боевики, с чего бы начинать. Он бросил взгляд на ноутбук. На нем шел какой-то фильм, но особо Даня не обращал внимания на картинку. Тишина угнетала, он не мог находиться в помещении, где было слишком тихо. А так создавалась иллюзия того, что он не одинок, опустошенность отступала, он занимался своим излюбленным делом — копался в старых записках родителей, угнетая себя еще больше. Что ж, Алина была права — склонность к мазохизму у него определенно есть. — Не… забей. Масару выросла. Он перевел взгляд на собаку, она же не спускала взгляда с Юки, чья шерсть встала дыбом. — Все мы выросли, — тихо сказала Алина. — Никогда не думала, что вы с мамой продадите квартиру. Это… по меньшей мере неожиданно. И Алина захотела дать себе такого пинка… ее передернуло от своей же бестактности. Она успела поймать взгляд Дани — полный бесконечной печали и безнадежности, отражающая всю его боль, несправедливость мира, прежде чем он поднялся из-за стола и пошел к холодильнику. Он не хотел обсуждать это, поняла Алина, он не хотел даже думать об этом. «Прости…» — и только в мыслях Алина могла подобрать слова. Горло будто онемело. Возможно, это к лучшему, потому что Даня сделал все, чтобы не продолжать этот разговор. Они пришли к негласному решению — замолчать, перевести тему, избавить его от необходимости отвечать. Алина долго сомневалась, это решение далось ей трудно. Признать, что она нашла его альбом, словно душу обнажить. Но что уж тут… Девушка поставила рюкзак на колени, выудила из него книгу и со стуком положила на стол… Даня вздрогнул от неожиданности и обернулся. — Ты его сохранила? — спросил он с удивлением, будто это было чем-то сверхъестественным. — Нет. Мама. Я его никогда не открывала. Только пару дней назад нашла. Даня почувствовал неловкость за свою глупую надежду, понял, что сморозил лишнего, поэтому постарался вести себя естественно, будто ничего особого не происходит. Точно это не он не спал ночами, приклеивая листочек к листочку. — И письмо… я прочитала. Ему хотелось сгореть от стыда. То письмо, как крик души, написанное им для Алины. Он постарался не смотреть на Алину. Куда угодно, только не на Алину. Только она притягивала его взгляд, его эгоистичная часть нашептывала: пусть она почувствует себя виноватой. — Забудь, — произнес он. — Это было давно. — Здесь столько пустых листов, — тихо произнесла Алина, пролистывая большую половину книги.— Вроде и жизнь была насыщенная… — Я выбирал самые яркие моменты. И ты любишь рисовать. Здесь листы специально предназначенные для акварели. Думал, может, ты могла бы заносить сюда новые воспоминания, помимо фотографий. Это было его идеей. Но только, видимо он опять делал какую-то фигню, которую не понимали люди. Он почувствовал, как пылает его лицо и захотелось забрать свое откровение обратно. Но Алина не засмеялась, напротив, она взглянула на него с удивлением. — О… действительно. Здесь… здесь все периоды моей жизни, так? Даня кивнул, а Алина задумалась. — У тебя есть карандаш? — Что? — Ну, карандаш. Даня не понимал, но ушел искать ей карандаш, хотя это оказалось невыполнимой задачей. В недрах холостятского бардака ему удалось отыскать черную ручку, это все, что имелось у него. Он пообещал себе купить побольше канцелярки. — Есть только это. Алина отодвинулась, показывая Дане, что он может присесть рядом с ней. Только он не сел. Так и стоял, наблюдая за тем, как Алина раскрывает альбом на пустой страничке, проводит по ней ладонью, разглаживая. — Что ты хочешь сделать? — наконец, спросил он. — Ну, ты же сказал, что сюда нужно заносить самые яркие воспоминания. Одно такое было за прошедший месяц. Я думаю, это имеет место быть здесь. И она стала выводить на бумаге образы. Алина рисовала девушку, сидящую за барной стойкой. Она старательно выводила линии, где-то заштриховывала, обводила. Он старался не отвлекать ее, иногда предлагал очередную конфету. Спустя час на бумаге был рисунок, а по правую руку от Алины кучка конфет, о которые можно сломать зубы. — Это-- тот день? — Ага. Рисунок — воспоминание. Два человека держатся за связку ключей. Дане показалось, что с того момента прошло по меньшей мере лет десять, так смутно маячил в его памяти образ того вечера. И все что было после. Алина подняла голову, оторвавшись от альбома. — Думаю, было бы жалко, будь он полупустым? Ты, если хочешь, тоже сюда вноси… свои воспоминания. Даня мотнул головой. — Я рисовать не умею. Жалко портить такую красоту. На губах Алины появилось подобие улыбки. Он уловил в ее взгляде какой-то укор… себе? Она укоряет себя за то, что позволяет себе улыбаться? — Не обязательно быть художником, чтобы сохранить в памяти что-то важное. Вот. Попробуй. Она передала ему ручку, подвинула к нему альбом. И он стал рисовать. Кривовато-то, косо. У него дрожали руки, боялся испортить Алинину книгу. Девушке хотелось напомнить ему, что она так странно выглядит, что ее уже ничем не испортить, но полагала, что это будет звучать грубо. В итоге он плюнул и просто написал: «В контейнере не оказалось лука». — Что? — и теперь она уже не пыталась прятать улыбку. Это было до смешного нелепо — считать такое воспоминание очень важным, но для Дане это был не просто контейнер без лука. — Я его терпеть не могу. — Знаю. Поэтому решила не переводить на тебя продукты. Вот еще… Он ее обнял. Порыв был настолько неожиданный для обоих, что они оба покраснели. Эти объятия казались интимнее, чем оказаться друг напротив друга обнаженными. Это словно оголить душу. Алина обхватила его плечи руками, она уткнулась носом в его шею, чувствуя, как что-то родное, что-то давно потерянное — возвращается. Только ей было страшно. Дружить, ждать кого-то, любить, ненавидеть — все это чувства, которые рано или поздно обернутся против нее самой. В какой-то момент она услышала, как Даня произносит что-то нечленораздельное. Он первый отстранился и захлопнул ее альбом. — Я закину его в ящик стола, там где ноут. Пусть он будет общим. Пользуйся, если что. И это было сродни признанию — «я хочу вернуть прошлое». Алина заставила себя отбросить эти мысли, но они впечатались в ее сознание. «Однажды, — подумал Даня, глядя на обложку потрепанного альбома. — Ты снова исчезнешь». Они оба об этом знали, но никто сегодня не хотел возвращаться к своим обычным ролям, более того, они оба презирали то, во что превратились. Завтра будет новый день. Завтра они снова будут теми, кто сломался и спрятался. Но сегодня они рисовали и писали, делая выходной для самокритики и угрызения совести.