Ночная песнь

      Декабрь тысяча девятьсот девятнадцатого года выдался не то что аномально холодным, но и далеко не тёплым. Особенно для того, кто должен часами стоять на одном месте в старой одежде, что едва способна защитить от холода, лишь бы получить хоть немного денег. И ведь это только если повезёт! Так, одним очень зябким вечером за три дня до Рождества на пересечении Бродвея и Пятьдесят Второй Ист-Стрит люди спешили по своим делам и делали вид, что не замечают мальчика, который будто чего-то ждал от них. Впрочем, возможно, они действительно не замечали.       У парнишки был болезненный вид, он был бледен и очень измождён, как будто не спал до этого по крайней мере неделю. Однако в его глазах ещё теплился огонёк какой-то радости и надежды. На бездомного бродягу он, на самом деле, совсем не походил — для этого мальчик был слишком ухожен, пусть и казался бледной тенью в сравнении с тем слоем общества, что в основном можно было увидеть на Бродвее. Но почему-то он не спешил домой, чтобы отдохнуть и погреться. Подросток держал старую гитару и тихо напевал мотив какой-то песни. Как же он надеялся, что кто-то подкинет ему денег! Мальчишка просто сверлил взглядом каждого, кто хоть мельком обращал на него внимание. У него были большие зелёные глаза, и это придавало им какой-то теплоты. Хотя сам он уже давно продрог до костей, а его окоченевшие пальцы едва зажимали нужные аккорды. — «A pretty girl is like a melody…»* — уверенно пел он хриплым голосом. Тех, кто ведёт себя более зажато, вообще никто не замечает. — «That haunts you night and day…»       Нужно продолжать петь. Судьба сложилась так, что пока это единственный способ что-то получить. Каждый день он приходил сюда, вставал неподалёку от входа в театр и играл, надеясь, что какой-нибудь сердобольный прохожий подкинет ему доллар-другой. Иногда ему везло, иногда не очень. Иной раз его просто прогоняли, и мальчишка возвращался домой ни с чем. Но на следующий же день упрямо возвращался, вставал на уже ставшее родным место и играл, играл, играл… Пока заледеневшие пальцы не прекращали слушаться и не начинали зажимать Ля Минор вместо Фа Мажор. Тогда он прятал гитару в футляр, из которого — если очень-очень повезёт! — доставал пару купюр и незаметно уходил, будто его никогда здесь и не было. — «She will leave you and then come back again, a pretty girl is just like a pretty tune».       Парнишка допел песню и помахал ладонью, чтобы размять пальцы. Он едва заметно дрожал от холода и постоянно переступал с ноги на ногу, чтобы хоть как-то защитить себя от губительного обморожения. Мальчик совсем не соответствовал своему имени, что значило «Северный человек». Он даже рос не на севере. Но с этим ничего не поделаешь, от собственного имени не убежишь. Поэтому он оставался Норманом Полком, пятнадцати лет, родом из Хьюстона. И практически сиротой. У родственников, что забрали его несколько лет назад в огромный Нью-Йорк, он не чувствовал себя любимым и нужным. Возможно потому, что ему особо не показывали любовь. Норман просто умный, способный и одинокий подросток. Которого, впрочем, это не очень угнетало. Он оставался самодостаточным и острым на язык парнем, который предпочитал брать от жизни то, что дают, и не горевать о том, чего нет. Впрочем, в последнее время это качество стало понемногу потухать у него в душе. — Эй, парень, держи!       Немного детское лицо Нормана осветилось радостью, когда в футляр упала купюра. Первая «добыча» за весь вечер. Что ж, удачным этот день назвать точно нельзя. — Благодарю, сэр, — хрипло сказал он с сильным южным акцентом уходящему мужчине, и опустившись на корточки, взял купюру. Один доллар. Не густо. Но вчера ему, например, не дали вообще ничего.       Низко, унизительно просить милостыню, но другого пути нет. Тем более, единственное, что позволяет здоровье — играть на гитаре и петь своим дурацким голосом. Не воровать же идти. Нет! Норман даже мысли такой не допускал.       Вот в такие моменты и начинает казаться, что в жизни всё плохо, и ничего никогда не наладится. Даже такому неунывающему человеку, как Норман. Впрочем, даже Норман в последнее время поник. Если раньше он хотя бы играл для себя, и это приносило ему удовольствие, то с наступлением холодов радоваться этому стало гораздо труднее.       Думая о своей нелёгкой судьбе, Норман даже не сразу заметил, что на него смотрят. Лишь почувствовав на себе чей-то взгляд, он встал и поднял глаза от земли. Надежда пронзила его сердце. Неужели он сегодня ещё что-то получит?!       Однако это оказался всего лишь ребёнок. Совсем ещё малыш. Рыжий мальчуган с забавным веснушчатым лицом и криво надетой шапкой. У него на личике играла детская наивная улыбка, зелёными — совсем немного темнее, чем у Нормана — глазами, он с восторгом смотрел на подростка. Норман почувствовал разочарование. Судя по лёгкой старой курточке, что была на мальце, тот был явно не из богатой семьи. Таким, зачастую, самим в пору идти милостыню просить. Да и разве могут быть деньги у совсем маленького ребёнка. Норман предположил, что рыжику от силы лет шесть, и поник ещё больше. А мальчишка поправил сползающую шапку и вдруг выдал, немного шепелявя: — А сыграй ещё раз эту песню. Ты красиво играешь.       Норман опешил. Никому ещё в голову не приходило попросить подобное. Да и вообще, вокруг него крайне редко собирались слушатели. Но он уже собирался идти домой, ведь под конец последней песни его пальцы совсем перестали слушаться. Он и так настолько напрягает руки, что в школе едва может держать перо. Некоторое время назад когда ещё было не так холодно и когда Норман более позитивно смотрел на мир, он с радостью согласился бы. Но какой в этом смысл сейчас? Всё равно мальчик не даст ни доллара. — Извини, малыш, не сегодня, — пробормотал Норман, поднимая с земли футляр для гитары. — Завтра приходи.       Ребёнок обиженно надулся. — Я не малыш. Мне уже семь. И вообще, завтра я уже уезжаю. Ну трудно тебе что ли? Пожалуйста!       Ничего не отвечая, Норман положил гитару в футляр. Спасибо на хлеб не намажешь, а отморозить пальцы не хочется. Вот летом хоть до утра будет играть. А сейчас нужно думать о себе, а не о других. — Ну и не надо, — буркнул малец, но старший мальчик не обратил на это никакого внимания. — Я бы на твоём месте и слушателям был рад.       Норман чуть не расхохотался. На его месте? Да что эта мелюзга понимает? — На моём месте ты бы радовался только деньгам, — отрезал он. — А я иду домой.       Рыжик грустно уставился взглядом в землю и насупился. Впрочем, этого Норман уже не видел, он не собирался больше тратить время, торча здесь. Чем быстрее он уйдёт, тем быстрее окажется дома, в тепле и уюте. — У нас, может, тоже денег нет, — с ноткой обиды сказал маленький мальчик. — Ну и что. Зато ты людей радуешь. Вот смотри, мне понравилось, как ты играешь, а значит, у меня будет весь вечер хорошее настроение. А ты что, играешь только для тех, у кого деньги есть?       Что ж, мальчуган прав. И с этим Норман спорить не собирался. Он должен как-то выживать. Он же не на радость другим играет. А что взять с таких нищих? — Так и есть, — согласился он. — Ну ты и глупый, — покачал головой малыш. — Хорошо, иди домой, не нужна мне твоя дурацкая песня.       Нормана, внезапно, охватило лёгкое чувство стыда. В глубине души он готов был признать, что малец прав, но это вытесняла мысль о том, что нечего тратить силы на тех, от кого помощи не дождёшься. Воспитанный практически улицей подросток усвоил такую вещь: каждый сам за себя. Не хотел с этим соглашаться, но делать нечего. Нужно выживать. Будешь помогать таким же несчастным — пропадёшь ещё быстрее. — Вот возьми, — малыш покопался в карманах, извлёк что-то, подошёл совсем близко и вложил что-то в холодную руку Нормана. Шоколадка, завёрнутая в бумагу. Как мило. — Я всегда даю что-то, если могу. Это тебе, потому что ты красиво играешь. Ты музыкант?       Норман прикрыл глаза и тихо вздохнул. Его просто поразил щедрый жест ребёнка. Да и не ожидал он, что его похвалят. Внезапно в душе затеплилось какое-то странное чувство, искренняя радость и благодарность. Почему-то очень захотелось дать что-то в ответ… Такого ни разу не было, когда кто-то бросал ему деньги. Норман улыбнулся — ему ещё не доводилось слышать, что он красиво играет и радует этим других. Он хотел бы, но не очень верил, что это возможно. Норману будто стало теплее. Его грела эта доброта и искренность. В конце-то концов, это всего лишь одна песня. Парнишка достал гитару и с новой силой ударил по струнам. — «I have an ear for music, and I have an eye for a maid…» — даже его голос сейчас звучал гораздо громче и увереннее, чем до этого.       Стоит ли говорить, что этот вечер изменил Нормана. Добрый жест ребёнка, что совсем случайно оказался рядом в тот момент, дал Норману надежду на то, что не зря он проводит вечера на Бродвее. Напомнил о том, что нужно довольствоваться тем, что есть, а не горевать о том, чего нет. А ещё стараться дать что-то другим.       Тот день изменил восприятие мира одного подростка. А, возможно, и его жизнь.

***

      В музыкальном отделе было оживлённо. Все куда-то спешили, нужно было записать новую мелодию до того, как Джоуи устроит грандиозный скандал. Можно сказать, что Норману везло. Киномеханик уже давно соединил кадры и теперь у него не было особо срочных дел. Вряд Джоуи найдёт, к чему придраться.       В зале звукозаписи мелькал Уолли — уборщик мыл пол внизу, чтобы не попасть под горячую руку Сэмми. Норман перегнулся через подоконник и наблюдал за ним. — Уолли, а, Уолли? — позвал киномеханик, и тот поднял голову. — Осторожно. Уронишь банджо — Сэмми нам с тобой головы поотрывает.       Фрэнкс недоверчиво приподнял брови, но на всякий случай отошёл от инструмента. — Сэмми сейчас не это волнует, — заверил он, заправив за ухо прядь огненно-рыжих волос. В зелёных — немного темнее, чем у Нормана — глазах плясал весёлый огонёк. — Он всё равно срываться будет на музыкантах. Сегодня можно его не бояться.       Он снова вернулся к мытью пола, а Норман задумчиво наблюдал за ним. Парнишка с забавным веснушчатым лицом, наивной улыбкой и вечно всклокоченными рыжими волосами.       Двадцатипятилетний киномеханик Норман Полк работал в одной студии с семнадцатилетним уборщиком Уолли Фрэнксом. Как же тесен мир…       Уолли не помнил Нормана. А Норман Уолли прекрасно помнил.