Not fair

Ойкава редко запоминает лица своих соперников, а если честно — почти никогда (не говоря уже об именах), но в случае с Хинатой он как-то неосознанно заносит его в свою мысленную картотеку, обещая вспомнить позже. Впрочем, обещание он и правда сдерживает, стабильно думая о десятом номере Карасуно каждую ночь перед сном. Тоору сначала особо не задумывается о причинах — подумаешь, просто стиль игры интересный, блоки пробивает невероятно и сам он просто милашка. Как у него получилось приплести последнее — сам не знает, по правде говоря. Ойкава натягивает одеяло до подбородка, пряча эти навязчивые мысли куда-то далеко, и закрывает глаза. Только сон совсем не идет — мешает яркий образ Шоё в голове. Он зажмуривается и вздыхает со всей тяжестью и навалившейся на него усталостью, утыкаясь носом в сгиб своего локтя. Долго ворочается, отчего простыня под ним мнётся, а одеяло сползает вниз и путается в ногах. Любимая подушка становится холодной и твёрдой, и мокрая от пота футболка липнет к телу. Не открывая глаз, Ойкава трет лицо ладонями, испытывая смесь сомнительной радости с разочарованием: он по-прежнему один в своей комнате, а вокруг него лишь мрак и небольшой беспорядок, без единого намека на рыжего коротышку. Тоору вытягивает руку перед собой, пропуская ночной воздух сквозь пальцы, сжимая и разжимая их, и тихо вздыхает, уставившись в потолок. Ему кажется, что он сходит с ума, когда осознание «Ты чертов гей, Ойкава» бьет его по лицу, а мозг вежливо поправляет: «Бисексуал, вообще-то. У него ведь были девушки». Ойкава некоторое время ерзает, а потом переворачивается на бок, обнимая кусок подушки. Думает о том, что Хината выглядит совсем не как старшеклассник из-за низкого роста и детских для его возраста черт лица, о том, какой он до странности искренний и наивный, суматошный и крикливый, ужасно неуклюжий — спотыкается о собственные ноги и постоянно размахивает руками, грозясь попасть кому-то по лицу, неряшливый, и в довершение — его просто ужасная привычка издавать много странных звуков. Боже, он ведь такой несуразный и раздражающий! И, к тому же, невероятно глупый — дает ему нелепое прозвище «Великий Король», и о том, как Хината придумал это, Тоору может только догадываться. Что Ойкава знает точно, это то, что он пропал — не как пропадают без вести, но если бы была возможность, он бы правда предпочел исчезнуть. Тоору задыхается от собственного бессилия, проваливается сквозь землю вместе с тянущими его вниз сожалениями в сахарные моря и даже не тонет, только немного щипают ранки от прошлых отношений и влюбленностей. — Эй, Ойкава! Он вздрагивает, когда приходит понимание, что его кто-то зовет. Тоору не может понять, кому принадлежит этот голос, потому что слышит все словно сквозь вату. Его слегка шатает и тошнит, а в качестве завершающего штриха — гул в голове, для еще более разбитого состояния. И это, вероятно, от двухчасового сна. Все вокруг немного плывет и мажется, налезает друг на друга, не имея четких очертаний. Его хватают за плечи и встряхивают, и только тогда он, наконец, возвращается в реальность. — Ты меня слышишь вообще? Изображение перед ним наконец приобретает резкость, что заставляет и без того красные глаза слезиться. Ойкава на секунду зажмуривается, а затем быстро моргает, пытаясь сфокусировать взгляд на человеке перед собой.  — Ива-чан?  — Наконец-то… С возвращением на Землю. — Он, кажется, облегченно вздыхает и ослабляет хватку, перестав впиваться пальцами в его плечи. Хаджиме строго равняет его осанку, отряхивает Тоору от невидимой пыли и хмурится. Все его движения — нервные и резкие, что совсем на него не похоже. — Целый день в облаках витаешь. — В голосе Иваизуми едва ли можно различить упрек — скорее, интонация звучит немного взволнованно, и это становится заметнее, когда он неуверенно спрашивает: — У тебя… все хорошо?  — Все отлично! — он почти на физическом уровне чувствует, как над его головой загорается красная лампочка бедствия: Ойкава старается как можно шире улыбнуться и подмигивает, показывая свой излюбленный жест пальцами — лишь скрывает правду за ненужным бесцельным движением, но очень надеется, что выглядит достаточно убедительно. — С чего ты взял? Иваизуми скрещивает руки на груди, чуть прищурившись, с явным недоверием присматривается к его лицу и хочет сразу и много всего спросить, но не спрашивает — Тоору обязательно попытается сморозить глупость. Хаджиме раздраженно вздыхает и, откидывая его челку, ставит ему щелбан.  — Ай! — Ойкава отшатывается от неожиданности и смотрит растерянно — зрение, наконец, проясняется. Странно, что обычный щелчок по лбу моментально приводит его в чувства, в отличие от двух кружек кофе, которые он выпил с утра. И он, конечно, привык к такому своеобразному проявлению любви от Ива-чана и уже совсем не обижается, но не может не сделать вид. Тоору забавно дует щеки и выпячивает нижнюю губу, спрашивая хныкающим голосом: — За что, Ива-чан?  — За все хорошее! — огрызается Иваизуми, но потом, прокашлявшись, продолжает более спокойно. — Думаешь, я поверю в это? Я знаю тебя слишком долго, чтобы купиться на подобное. — Хаджиме, хоть и хмурится, но глаза выдают все его беспокойство, и Ойкаве становится как-то противно. От себя. — Что с тобой происходит? Тоору чувствует маленький, но ощутимый и неприятный укол совести за то, что заставляет близкого человека волноваться. Он был бы рад рассказать все, как есть, ничего не придумывая и не утаивая, но даже заботливый и всегда поддерживающий Ива-чан вряд ли поймет его. Ойкава устремляет взгляд в пол, как провинившийся ребенок, и стискивает зубы, стараясь не смотреть в чужие глаза. Ему не хочется врать, но сейчас это единственный выход.  — Все хорошо, Ива-чан, правда! — заверяет он друга. — Я просто не выспался сегодня. Схожу, куплю кофе в автомате и вернусь бодрячком! — Тоору весело подмигивает и разворачивается, чтобы уйти и закончить разговор без лишних вопросов, но рука, схватившая его за запястье, не дает ему это сделать. У Иваизуми — длинные цепкие пальцы, из которых так просто не вывернешься. Он оборачивается через плечо, вопросительно взглянув на него.  — Я не знаю, что там у тебя случилось, что ты даже мне не говоришь, но… — Хаджиме осекается и замолкает на мгновение, словно подбирая слова, а потом нервно облизывает губы. — Ты можешь доверять мне, помнишь? Я постараюсь помочь, если вдруг. Иваизуми Хаджиме, такой пугающий и грубый на первый взгляд, в действительности самый добрый и заботливый человек из всех, кого он знает.  — Да, конечно. — Ойкава тепло улыбается и это оказывается одной из немногих его искренних улыбок. — Спасибо, Ива-чан. Тоору, в самом деле, пожизненно женат на волейболе, но он определенно был бы не против провести остаток своей скучной жизни с вот тем рыжим мальчиком на другой стороне площадки. От улыбки Хинаты у него внутри что-то надламывается, растягивается и приятно отдает сладостью — он перекатывает ее на языке, смакует, пытается распробовать — в точности, как самое лучшее и дорогое вино. Для него Хината Шоё похож на апельсиновую жвачку в яркой красочной упаковке, приторно-сладкую, с нежными цитрусовыми нотками, которые чувствуются, когда раскусишь ее. Эта кислинка приятно горчит у него на языке, от чего он даже жмурится от удовольствия, хотя заведомо знает, что от этих чувств у него вместо трепета останется лишь неприятное послевкусие. Ведь порыв дотрагиваться, слепо шарить и щупать — стремление слепца к солнечному, к прекрасному. Его тянет к нему почти бессознательно, но Тоору известно точно, что ни к чему хорошему это не приведет.  — О-ойкава-сан? — Хината вздрагивает и отступает на шаг, смотря на него испуганно и совсем чуть-чуть — удивленно. Он прижимает мяч к груди, как что-то родное, и в панике оглядывается по сторонам, словно ищет повод сбежать. А потом понимает, что они одни в зале. Хината — потому что ему сказали убрать инвентарь, а Ойкава — потому что хочет это закончить.  — Да не бойся ты. — Тоору отзывается странно тихим и невыразительным для него голосом, тяжело вздыхая. — Пошли, выйдем.  — Д-драться?! — Хината угрожающе поднимает кулаки в воздух, грозно хмурится — и это выглядит почти убедительно, пока взгляд не опускается к его дрожащим коленкам.  — Поговорить, Чиби-чан. — Он перестает прятать улыбку за ладонью, почти невесомо касаясь его волос. Рука чуть дрожит от волнения, а электрический ток на кончиках пальцев — ставшее привычным ощущение приближения бури и невозможность контролировать ситуацию. Ойкава усмехается смущенно и тепло — скорее влюбленно, и улыбается, когда их взгляды пересекаются. Шоё смотрит, чуть прищурившись, будто ищет подвох и Тоору видит, как он колеблется. — Взамен я потренирую с тобой подачи. Представь себе, такая возможность даже Тобио-чану не выпадала! — слащавым голосом проговаривает он, делая акцент на последнем слове. Ойкава знает, что это — нечестно. Обманывать — плохо и неправильно, давить таким образом — уж тем более, но учитывая, как Хината стремится во всем обогнать Кагеяму, временами их соперничество правда выглядит смешно, и он не может не воспользоваться подобным.  — Правда?! — вдруг оживляется он, подпрыгивая на месте. В его глазах пробегает маленькая искорка, которая разгорается, смешиваясь с небывалой радостью и искренним восхищением. Хината доверчиво заглядывает ему в лицо, от чего у Ойкавы перехватывает дыхание, и он замирает на некоторое время, хотя внутренне кричит от влюбленной паники. Сердце стучит так сильно, что больно бьет по ребрам, жар с шеи постепенно переползает к щекам и ему становится слишком… Просто слишком. Он берет его за запястья и осторожно отодвигает Хинату от себя, отмечая, насколько они тонкие — прямо как у ребенка. Ему становится невыносимо стыдно, и он даже готов признаться, что соврал на самом деле, но потом понимает всю нелепость этих мыслей — ведь вряд ли Хината пойдет с ним, если он озвучит вслух истинную причину разговора. Тоору делает глубокий вдох, в надежде хоть немного успокоиться, прежде чем ответить:  — Да, правда! — заверяет его Ойкава и сует руки в карманы — нервно, разворачиваясь к выходу на улицу. — Пойдем. Хината через секунду спохватывается и, не выпуская мяч из рук, идет следом. Болтает о всем на свете — если честно, Тоору даже не улавливает нити разговора, чтобы хотя бы создать видимость заинтересованности и поддержать беседу. Этот глупый лепет Ойкаву вообще мало волнует, ведь пока он может смотреть на Шоё вблизи и слушать уже совсем не раздражающий голос, разом похожий на все его любимые сладости — все остальное неважно. И он точно не упустит такую бесценную возможность, которая навряд ли появится когда-нибудь еще. Они выходят на улицу и Ойкава тут же сворачивает за угол — от посторонних глаз. — А потом он такой «Вух!», а я ему «Ува-а!». И Кагеяма… О-ой! Хината, слишком увлеченный своим рассказом, впечатывается в спину Ойкавы лицом. Мяч выскальзывает из его рук и укатывается куда-то в траву.  — Ох, извини, Чиби-чан! — Тоору в панике сразу же наклоняется к нему, обхватывая его щеки ладонями и осматривая последствия столкновения. — Сильно ударился? — тревожно спрашивает он и смотрит немного взволнованно, а потом неосознанно приоткрывает рот, как будто хочет сказать что-то еще, но не решается.  — Все нормально… — Спустя время несвойственно тихо отвечает Хината, потирая ушибленную переносицу, и застывает, когда они встречаются взглядами. Тоору пытается не дышать, когда в нос ударяет едва уловимый аромат геля для душа и пота. Если так пахнет любовь, то он бы предпочёл задохнуться. — Эм… Ойкава-сан? Через край. Для Ойкавы это слишком. Хината инстинктивно пятится назад, а когда ощущает за собой холодную стену, то понимает, что бежать ему некуда. Шоё нервно сглатывает, когда Тоору упирается обеими руками аккурат возле его головы, нависая над ним. Ситуация выходит за грань абсурда, и неплохо бы позвать на помощь, а еще лучше — грубо оттолкнуть нарушителя его личного пространства, но он стоит, словно парализованный, и не может выдавить из себя и слово. Хината очарован тем, как вспыхивают и переливаются искорки — отсветы солнца — в шоколадных глазах напротив, и даже не сразу чувствует у себя на талии чужие, но почему-то совсем не вызывающие отвращение руки. Тело реагирует на прикосновения Ойкавы как-то странно — совершенно по-гейски, как бы сказал Цукки, однако это объясняет все, что с ним происходит в последнее время. Семпаи говорят, что у Хинаты «волейбол головного мозга», но эти шутки в один момент перестают быть смешными, потому что у него голова от и до забита не волейболом, а Ойкавой Тоору. Тоору наклоняется еще ближе до ощутимого соприкосновения лбами, не нарушая зрительный контакт. Довольно ухмыляется, когда Хината закрывает глаза и, уничтожая последние миллиметры, обхватывает его лицо руками, приподнимает вверх и… Целует. Осторожно, нежно поглаживая большими пальцами скулы, словно он — его самое дорогое сокровище. В его руках Хината сразу обмяк, но он, не обращая должного внимания на эту загнанную покорность, продолжает целовать его. Почти не дышит, а потом и вовсе распадается на части, когда Шоё начинает неумело и робко отвечать — знак, что он может позволить себе стать более настойчивым. Он вжимает его сильнее в стену и бездумно водит руками у него под футболкой — по животу, слегка касается поясницы, проводя кончиками пальцев вдоль позвоночника. Нежность ползает, дружелюбно обнимает и распространяется по всему телу — Хината от удовольствия жмурится и прижимается к нему сильнее, желая получить больше ласки. Ойкава готов отдать ее всю без остатка, но когда слышит тихий стон, ему приходит осознание того, что он натворил — после чего он медленно, но не отпуская, отстраняется. Не осмеливаясь взглянуть ему в глаза, Ойкава утыкается лбом в стену рядом с его головой, внутренне подготавливая себя к тому, что сейчас он начнет вырываться. Тоору чувствует, как Хината дергает его за краешек футболки. Опуская взгляд — видит, как он все еще судорожно дышит, пытаясь восстановить сбитое дыхание, видит очаровательный румянец на щеках и нахмуренные от смущения брови. Шоё смотрит своими честными глазами в его и спокойно спрашивает, будто абсолютно ничего не случилось:  — Так что вы хотели мне сказать, Ойкава-сан?