Глупое сердце, не бейся.

Глупое сердце, не бейся... - Я тронут был вашим напором, - сжимая в руке бронзовый ключ, возвысил голос Есенин. - Но сейчас прошу об одном, уходите с порога туда, откуда вас принесло. - Послушайте, - бессильно ударив ладонью по дубовой двери, не унимался Владимир. - Наслушался. Льняная простынь слегка приподнималась от порывов ветра, гуляющих по темной комнате поэта, обдавая белоснежное тело колкими холодными пощипываниями. Сергей так и не понял, был ли этот холод незваным гостем из открытого окна или болезненным присутствием Маяковского в его жизни. Хотелось кричать, биться об стены, крушить всю окружающую его обстановку. Невыносимо тоскливо, мучительно страшно и безукоризненно страстно Есенин желал Владимира, желал его одного и никого больше. - Сережа, - издевательски протянул мужчина. - Я слышу ваше сердце, оно не обманет меня. Он знал, чувствовал, как тлеет рассудок поэта, дрожащего по ту сторону двери. Маяковского не так просто обвести вокруг пальца, в попытках изобразить лживое безразличие, если душа просит его еще и еще. Он наслаждался этим. Минутами на пьедестале, которые, казалось, длились вечность. - Глупое сердце, - словно дитя, прижимает руку к груди Есенин, думая, что так он избежит своей участи. - не бейся. - Сергей! - уже надрывисто кричит мужчина, ударив плечом преграду. Дверь содрогнулась, но осталась на месте, в отличие от побледневшего поэта, кинувшегося в другую часть помещения. Он знал, что она выдержит, но выдержит ли он? - Уходите прочь от дома моего, нет мочи вас терпеть и видеть, вы стали мне врагом, о милый друг, так почему вы здесь еще стоите? - Стихами говорить вам не пристало, - гуляя по площадке, раздумывал Владимир. - Волнуетесь? Признайтесь, хватит лжи, поры уже бы повзрослеть. - Не вам меня учить взрослению! Швырнув стакан об дверь, разбился он, на мелкие осколки. Сергей, поникший головой, готов был с крыши спрыгнуть, лишь бы не видеть больше чужие взоры, лики. А пьяных реплик Маяковского по горло он услышал. А утром, словно после семи снов, забудет обо всем Владимир. Ах, чертов алкоголь, и смех и грех в объятьях страсти, вот только почему в груди, раздается звон печали? - Сергей, вы явно не в себе, раз так встречаете гостей, - бурчит себе под нос мужчина. - Пытаетесь закрыться, спрятаться от мира нашего, но знайте, что сердца своего, боитесь как огня вы. А я люблю, люблю вас, друг мой верный, и не сторонюсь я своих чувств. - Вранье. - Ни капли! Вам кажется, что шутки это все, бред пьяного поэта, но вы попробуйте, впустите, выпустите меня в вашу жизнь! - К чему мне это? - Вы любите меня, признайтесь. Молчание в ответ, как молнии удар, прошелся по брюнету. Владимир знал, что врет Есенин, нагло, смело, неумело. Он знал и верил, как христианин в бога, что сердце подвести не может. Сергей, мальчишка, открыть дверь все же соизволит. - Люблю, - себе под нос шептал Сережа, так, чтобы не слышал его гость. - Люблю и жажду, словно воду, заблудший путник в Кызылкум* - Прошу, Сережа... - Уходите, ваш пьяный говор мне далек. Забудьте адрес, лучше имя, и не жалейте ни о чем. Сергей, прислушавшись у двери, минуты три тихонько простоял, затем открыв засовы, следы ботинок наблюдал. Ушел Владимир, ненадолго, придет еще, сомнений нет. И вновь в любви он будет клясться, Есенин к этому привык. Но сердце, глупое, лихое, так жаждет ласки и любви... - Прошу, не бейся, хватит мучить меня и близких мне людей. Довольно страсти и ненастья, что каждый раз приносишь ты. - шептал Сережа, вдаль глядя, где сквозь пургу Владимир исчезал.