Вся эта затея глупость от начала и до конца.
Неожиданно, да? Наверное, стоило начать с приветствия или хотя бы представиться. Это письмо все равно улетит в топку, так что… какая разница! Привет! Какая же это тупость. Не знаю, чего я хочу добиться. Они все равно мне не верят. Даже Макси. Я, конечно, не говорю, что мама его надоумила, но я ведь старший, разве нет? Нельзя говорить шестилетке, что я «вижу то, чего на самом деле не бывает». Это сейчас он меня «глупым» называет, пока слов покруче не узнал. Только вот переходный возраст не заставляет тебя видеть их, точно так же, как и не срывает тебе башню. Вот что по-настоящему глупо. Я напишу все здесь, кто знает, может стану когда-нибудь писателем, и этот документ на рабочем столе откопает какой-нибудь мой сынок. Решит заработать лишний миллион на папкином маразме. Я все равно не заработаю миллион и даже не стану папкой — так какая разница? Это письмо обещает быть длинным. Ну, раз так, то я начну с самого начала. Вторник, 6 июня. В ночь с пятницы на субботу, а было это 2 и 3 июня, я впервые увидел их. Наверное, они были тут и раньше, просто я их не замечал. Раньше ложился, может быть, а они высовываются только после полуночи, как я заметил. Либо они тогда же появились впервые — черт его знает. На часах 10:44. Во время учебы в это время я уже готовился, но не сейчас. Видимо, поэтому мы с ними и встретились. Впервые я увидел их в углу от своей комнаты, в самой черноте. Если бы не два желтых горящих глаза, я бы и не понял, что что-то не так. Сначала я и не понял. Пытался увидеть в силуэте очертания стула, шкафа, двери: чего угодно, лишь бы не признавать человека. Да он и не человек совсем. Сомневаюсь, что их вообще можно как-то назвать, по крайней мере, пока я не проведу это расследование. В первую ночь он просто смотрел, ничего такого. В субботу, вернее, уже в воскресенье ночью он пришел снова. Я не смог найти ему оправдание типа пальто на дверце шкафа (хотя я не дебил, чтобы носить пальто в июне), потому что он начал шевелиться. Он был другим, не тот же, что и вчера — цвет глаз был голубым на этот раз, ярко-холодным, если можно так описать цвет. Ходил по комнате, подходил к моему столу, кровати. Я наблюдал, как за парой глаз тянется длинный балахон тела. Он двигается легко и плавно, будто в балахоне ничего и нет. Сквозь закрытые глаза смотреть не так просто, как вы думаете. Я слышал шипение. В понедельник их стало больше трех. Снова тут и там, один застрял у кровати и смотрел на меня. Как выяснилось, они складываются и раскладываются как гармонь, а шипение выдают не своими телами — балахоны у них бесшумные, когда они складываются. Я слышал голоса. Голоса разговаривали, но я не мог разобрать ни слова — возможно, это родители в коридоре обсуждали, как бы поскорее меня сдать в детдом. Шутка. Конечно, я им все рассказал. Вернее, сказал Шерон, а она, как всегда, разболтала все маме. Мама пришла в мою комнату и провела со мной «серьезную беседу» о том, что мне не стоит пугать сестру небылицами. Я бы рад, мамуля, да только я сам до дерьма испугался. Конечно, я ей так не сказал. Иначе сейчас бы писал на туалетной бумаге при свечах или вроде того. Если вам интересно, каково жить, когда мать тебя ненавидит — классно. Я все равно это сотру. Я отвлекся. Посмотрел пару роликов, застрял в переписке. Линдси странная: она постоянно мне пишет, но одернула руку, когда я попытался поднять ее майку. Сама виновата: нечего носить такое короткое. Я не знаю, что она от меня хочет, но ей не отделаться. 12:12. Шипение появилось. Надеюсь, они не в восторге от того, что на столе горит свет. Уж к лампочке они не сунутся. Раньше я всегда спал, ну, или притворялся, что спал в это время, но сегодня я не собираюсь спать вообще. Линдси написала, будто я чокнутый. Я попытался объяснить ей. 12:16. Шипение становится громче. В нем снова появляются слова, через наушники ничего не расслышать. Они ждут, чтобы я их снял. Часы сломались: я не могу разобрать цифры. Они ждут, говорят, меня. Я не повернусь, пускай даже не думают об этом. Говорят,будто я в порядке.
Я в порядке. Почему я не должен в нем быть?
Почему она меня ненав идит? Разве я сделал что-то плохо? Я ничего не сделал, говорят, я ничего не сделал. Я ведь ничего не сделал, а она все испортила. Я п ока что я поче му она я же ниче го пока что я сде
лаю я почему я пой ду она испорти ла я говорят
я
прямо сейча с .
***
Суровый мужчина с предательски опухшими глазами поднял голову. Еще несколько минут аккуратные листки с текстом в его руках теперь оказались помяты и тряслись в холодеющих руках. — Почему это так… так… Офицер пожимает плечами. Затем он снимает фуражку и снова протирает седеющую голову платком. Тот, должно быть, уже мокрый. Такие яркие, солнечные деньки, как этот, давно перестали приносить ему радость, когда он перестал наслаждаться солнцем, а только потел. — Компьютер выключился, это было в файле автосохранения. Судя по всему, он написал больше, но часть мы потеряли после ночного скачка напряжения. Он садился за него и после… ну… ты меня понял, Гаррис. Извини. — Значит, кровь?.. — Её, — подтвердил офицер и поднялся с места, чтобы оставить друга в одиночестве. Гаррис немигающим взглядом смотрел прямо перед собой. На какой-то момент ему показалось, что в углу комнаты стала сгущаться чернота, но мужчина тут же закрыл глаза. Закрыл, чтобы как будто не заметить, как мимо гостиной пронесли на носилках по очереди два тела. Чтобы как будто забыть, что под одной из простыней спрятана окоченевшая рука, навеки сжавшая рукоятку ножа.