Эхо в Пустоте

      В этот раз он не провалился в грезы. Не было ни снов, ни образов, ни ощущений, и даже негромкая мелодия, заполнявшая сознание, очень скоро стихла, оставив Полого в абсолютной тишине и пустоте. Ему не хотелось просыпаться — бежать, бороться, искать, спасать свою жизнь от незнакомых жуков в кровавых плащах, тонуть в грязи и пробираться по узким тоннелям, каждое движение в которых может стать последним. И Пустота жалела свое дитя, даруя тому абсолютное ничто, привычное и понятное, как простейший математический пример. Так могло продолжаться бесконечно долго, до тех пор, пока что-нибудь не прекратит похожее на смерть забытье, сделав пустоту по-настоящему вечной, или пока еще один зов не нарушит бесконечную тишину его маленькой персональной Бездны. Однако в привычной и спокойной тишине уже было… что-то. Не искры. Не голоса. Не звуки или что-то похожее. Скорее… отголоски.       Тихие и невнятные, они возникали где-то на грани сознания, не позволяя ни уловить себя, ни окончательно раствориться в Пустоте. Призрачные, неуловимые, исчезающие сразу же как Полый пытался сосредоточиться и разобрать их. Это было похоже на прятки в темноте, когда ты не столько ищешь кого-то, сколько пытаешься услышать. И чем больше ты слушаешь, чем больше пытаешься, тем больше звуков улавливает твое сознание, обманывая себя самое, пугаясь шелеста ветра и рисуя монстров в тенях. И очень скоро эти монстры становятся более реальными, чем те, кого ты ищешь. Более плотными, чем ты сам.       Невыносимая мука — ловить невидимое эхо, собирать себя по кусочкам, балансируя на грани между долгожданным спокойствием и тревожным миром страхов и.… боли. Расплавленной… рыжей боли…       Полый вздрогнул, как от удара и резко сел, обхватив голову руками. Воспоминание о золотом свете, разъедающем Пустоту, как кислота пожирает плоть, было таким неожиданным и реальным, что казалось, еще чуть-чуть и на голову крохе хлынет расплавленный чумной поток. Тишина медленно отступала, также как и тьма, уступала место тусклому ровному свету — синему с примесью фиолетового. Вокруг кто-то бесконечно шебуршался, попискивал, приглушенно стрекотал, вздыхал и охал. Зрение еще заволакивала серая муть, и окружающий мир был больше похож на расплывчатые цветные пятна, которые медленно кружатся вокруг, смешиваясь с синими и сиреневыми бликами. Под лапками чувствуется что-то твердое, холодное, гладкое… не камень — слишком уж ровная поверхность, ни трещинки, ни выбоинки, ни горбинки. Как… как стекло?       Жучок, озаренный внезапной догадкой, вскинул голову и попытался вскочить. Земля тут же качнулась, а лапы предательски подогнулись, и кроха снова упал, больно стукнувшись локтем о гладкий пол. Боль слегка отрезвила, по крайней мере, теперь не было такого острого желания совершать резкие телодвижения. — Ой-ой, осторожнее! Ты не ушибся? — приглушенно залопотал кто-то рядом. Речь была крайне невнятной, курлыкающей и, казалось, с полным отсутствием согласных в каждом слове. Кроме того, незнакомец говорил очень быстро, из-за чего разобрать отдельные слова становилось еще сложнее. Было бы еще сложнее, почти невозможно, если бы жучок за долгое время общения с Сериз не привык к такому говору и не научился понимать хотя бы общий смысл фраз.       Полый снова сел. Осторожно, позволяя онемевшему телу вновь осознать, что оно снова живо, он поднялся на подгибающиеся лапки и наконец огляделся. Зрение все еще было немного затуманено, а тело ломило от тягучей въедливой боли, но это все ни в какое сравнение не шло с тем кошмаром, который кроха испытывал совсем недавно. Он не знал, сколько времени пробыл в забытьи, но этого хватило, чтобы залечить самые тяжелые раны, немного унять боль и прояснить сознание.       Комната, в которой жучок осознал себя, более походила на проходной зал, длинный, как целый коридор, с высоким потолком, теряющемся в сиреневом мраке. Стен зала было не видно из-за аккуратных подушек из лилового бархата, которые кто-то с упорством и аккуратностью душевнобольного прибил к камням с помощью маленьких гвоздиков. Из-за этих подушек создавалось ощущение, что зал являет собой многократно увеличенную версию диванного замка, и только розовые стеклянные шарики на гнутых ножках, внутри которых бились заточенные светомушки, да фигурная мозаика на полу, почти невидимая под слоем сухой грязи, показывали, что это не так. Окон не было, и единственным источником светя являлись розовые фонарики, чей свет наполнял воздух какой-то неестественной и тревожной краснотой.       Мебель в зале отсутствовала совсем, вместо нее вдоль стен и на небольших возвышениях, слабо поблескивая в мерцающем сиреневом свете, стояли банки. Огромные и поменьше, с резными отполированными крышками, пузатые, толстостенные, с плоским дном или на высокой резной подставке пустые и.… с обитателями. В нескольких сосудах бились о стены длинномордые мстекрылы, зловеще жужжал маленькими крылышками древний аспид, подергивая раздутым от жгучего рыжего яда брюшком, тщетно обламывая коготки, скреб лапками крохотный бальдр, все еще надеясь прорыть тоннель сквозь каленое стекло. В некоторых банках, недвижимые и пустые, лежали высушенные панцири жуков, то ли умерших здесь от голода, то ли уже изначально мертвых.       Сам жучок тоже был заперт в колбе, небольшой относительно прочих, и круглой, как шарик. Стеклянная тюрьма покоилась на красивой металлической подставке и немного возвышалась над прочими банками, словно для того, чтобы маленькому узнику было удобнее рассмотреть убранство зала и соседей по несчастью. — Как хорошо, что ты очнулся, — снова залопотали рядом и чуть снизу. — Я уже испугался, что ты умер.       Повернувшись на голос, жучок наконец заметил еще одну банку, до сего момента наполовину скрытую подставкой его собственной темницы. В ней, поджав жирный хвостик, сидела гусеница… точнее, судя по голосу, гусениц. Он был поменьше чем Сериз и слегка отличался оттенком шкурки, однако по всем остальным признакам был точной копией своих братьев и сестер из гнездовища. Полый помахал новому знакомцу ладонью и прижался лицом к выпуклой поверхности сферы, отчасти чтобы лучше видеть, отчасти, потому что стоять до сих пор было немного сложно. — И тебе привет! — грустно помахал лапкой гусеничкин мальчик. — Я Калеб. Ты меня, наверное, не понимаешь, но я рад знакомству.       Сосуд тихо зажужжал, пытаясь показать, что прекрасно понимает собеседника, но, судя по сему, тут уже его самого не поняли.       В соседнем ряду в одной из банок тоже кто-то закопошился, и еще одна широкая гусеничья мордашка с любопытством прижалась к толстому стеклу банки. — Ой, живой! — радостно закурлыкала она. — Мисти, что я тебе говорила!       С другого конца зала тут же донеслось приглушенное расстоянием радостное посвистывание третьей зеленой узницы: — Ошибаться бывает приятно. С пробуждением, кроха! Будем друзьями по банкам.       Калеб невесело хихикнул и вновь обратился к Полому: — Знакомься, это Вайолет и Мистерия. Они тоже беспокоились, что ты умрешь. Тут иногда такое бывало. Как тебя зовут?       Сосуд, помолчав немного, издал протяжное жужжание крылышками, которое показалось просто оглушительным в узком пространстве банки.       Калеб задумчиво склонил голову к плечу. — Это имя? Или ты просто меня не понимаешь?       Жучок показал один палец, и в следующую секунду мог наблюдать, как стремительно и без того большие глаза гусеницы расширяются от удивления. — Ты понимаешь? Ты ПРАВДА понимаешь меня?! — воскликнул Калеб начав мелко подпрыгивать от возбуждения.       Жучок, болезненно потерев лоб, удивление собеседника тупой болью отозвалось в голове, кивнул. — Ух ты! — донеслось со стороны Вайолет. — Я впервые вижу жука, который не считает нашу речь несвязным лепетом… Ой! Мисти, как думаешь, он слышал то, что мы тут говорили? Ой, как стыыыыднооооо!       Полый быстро замотал головой, спеша показать, что он ничего не слышал, а если бы и слышал, то не видит в сказанном никакой проблемы. — Не обращай внимания, — пробурчал Калеб. — Они ничего такого не говорили. Больше плакали и пищали. — Сам плакса, не меньше нашего, — пробурчала Мистерия, сворачиваясь обиженным и смущенным клубочком на дне своей тюрьмы. — А я и не спорю, — жизнерадостно, но несколько обреченно ответил гусениц, после чего вновь обратился к Полому. — Не придавай большого значения, мы не ссоримся. Просто, когда ты целыми днями заперт в колбе, то единственное, что остается — это упражняться в остроумии с другими такими же как ты.       Пустой кивнул, после чего окончательно встал на лапки и обошел свою темницу по кругу, будто выискивая лазейку. Пробовать стекло на прочность он не стал, прекрасно помня, что от коготков на нем не останется и царапины. Вот если там найдется хоть маленькая трещинка… но нет, эта банка была до противного качественной. Убедившись в прочности стекла, кроха с жужжанием взлетел к крышке и, просунув кончики когтей в вентиляционные дырочки, повис на ней, чуть ли ни вверх головой. — Бесполезно, — крикнул слегка приунывший Калеб, наблюдавший за потугами малыша. — Пробка очень плотно сидит, мы все уже пробовали их выдавить.       Жучок недовольно зажужжал, тщетно, дергая за металлическую крышечку. Уж он-то знал, с каким трудом нужно извлекать эту пробку из тесного баночного горлышка. Тут нужна какая-нибудь железная палка в качестве рычага и помощь одной достаточно упорной гусенички, выдавливающей ее изнутри. Но даже осознание бесполезности своих действий не помешало Пустому с усилием подергать дырчатую, похожую на перевернутый дуршлаг крышку. Металл, как и стоило ожидать, не поддавался. — Говорил же, — уныло протянул Калеб поджимая жирный хвостик. — Мы все уже пытались, маленький. Тут нужно что-нибудь тяжелое, чтобы разбить стекло. А крышку трогать — гиблое дело.       Безнадежное уныние, пропитывающее эти слова, вязкое и всепроникающее, как смоляной клей, вызвало острое желание отряхнуться, скинуть с себя липкие капли и отодвинуться подальше. Полый не хотел пускать в себя эти чувства, парализующие волю и разум, а потому он со все большим остервенением дергал решетку, даже понимая, что это бесполезно. Крылья с тонким гудением взбивали воздух, не принося никакой пользы. Закономерный результат не заставил себя долго ждать. Во время очередного рывка, когти сорвались, выскользнув из неудобных для захвата дырочек, и жучок упал, с приличным ускорением, приданным собственными крылышками, врезавшись в стеклянную стенку.       Испуганное и сочувствующее оханье гусеничек слегка заглушило боль от ушиба. Малыш же, скатившись на холодное дно банки, инстинктивно схватился за слегка качнувшийся пол. В зале повисла гробовая тишина, нарушаемая только едва различимым жужжанием заключенного в стекле аспида, да повизгиваниями мстекрылов. — Осторожнее, — первой нарушила испуганное молчание Мистерия. — А то опрокинешь банку, будет очень неприятно.       Жучок поднял голову, воззрившись на гусеничку пустыми провалами глазниц. — Нет, правда, — пробормотала та, слегка стушевавшись под этим взглядом. — Ушибешься ведь, больно будет. Стенки очень твердые…       Если бы Сосуд мог, то он бы широко улыбнулся. Это был шанс — тот самый — единственный верный в его ситуации. Опрокинуть банку вместе с высокой подставкой и надеяться, что удара при падении будет достаточно, чтобы хотя бы повредить стекло. Тогда можно будет выбраться на волю. Тогда…       Малыш не стал долго думать. Вновь взлетев, он начал методично биться в прозрачные стены своей темницы, беря максимальный разгон. Иногда это и правда приводило к тому, что банка слегка качалась, но чаще дело заканчивалось очередным болезненным ударом о стекло и въедливым гудением в голове. Каждый успех или провал жучка сопровождался испуганным курлыканьем гусеничек, которые явно больше жучка боялись, что тот окончательно расшибет себе голову.       Через некоторое время Пустому пришлось остановиться на отдых и, заодно, подумать. Он уже понял, что банка, точнее подставка под ней, слегка накренялась, если с разбегу врезаться в верхнюю часть стенки. Однако наклон этот был столь незначительным, что конструкция вновь обретала равновесие и возвращалась в исходную точку. Вот если бы можно было как-то усилить это… раскачивание.       Подумав немного, кроха снова встал и снял плащ, который немного мешал крыльям. — Слушай, — испуганно подал голос Калеб, — Ты уверен, что это хорошая идея?       Вместо ответа, Полый громко загудел крыльями, набирая силу разгона, и со всей доступной маленькому тельцу силой врезался плечом в стенку своей темницы сразу под крышкой. Подставка слегка качнулась и, прежде чем она обрела равновесие, жучок с задушенным жужжанием, метнулся в противоположную сторону. Подставка, замерев на секунду, будто раздумывая, медленно качнулась следом, а кроха, поймав ритм, уже несся обратно.       Это продолжалось бесконечно долго по мнению крохотного жучка, что с остервенением носился из одного угла банки в другой, с каждой секундой раскачивая ее все сильнее и сильнее. Каждый его рывок, каждый наклон опоры, сопровождался испуганными охами и писком гусениц, которые уже и не знали, что думать о новом соседе, который, по их мнению, вознамерился разбить голову о стекло. Пустой же, уже не знающий куда деться от тупой боли в отбитых боках, просто не позволял себе остановиться. Он не был уверен, что у него получится повторить этот фокус позже. Кто знает, может потом… у него просто не хватит на это духу… просто… не получится отгородиться от чужой апатии… от чужого отчаяния… от простого… ожидания чуда… или собственной смерти.       Колба маятником качнулась, на секунду зависнув над полом и в этот раз так и не смогла вернуться в исходное положение. Медленно, словно нехотя, конструкция завалилась на бок, увлекая упрямого пленника за собой. Стекло ударилось об пол с оглушительным треском, банка, отцепившись от своей подставки, откатилась чуть в сторону и, врезавшись в другую, ныне пустующую стеклянную темницу, остановилась, слегка покачиваясь с боку на бок. Жучок, которого сначала ударило об одну стеклянную стенку, а потом со всей силы бросило на вторую, ничком лежал в своем узилище, пытаясь хоть немного справиться со звоном в голове. В тело вернулась тягучая ноющая боль, отдающаяся в голове с каждым движением. — О нет! Он умер! — воскликнула Вайолет, заметавшись по своей банке. — Бедный кроха! — Успокойся ты, — прокурлыкал Калеб без особой уверенности в голосе. — Он цел, так что… ну, наверное, он просто расшиб голову. Это не смертельно… наверное. — Много ты знаешь! Бедный-бедный малыш! Он, наверное, просто хотел вернуться к маме!       «У меня нет мамы,» — немного сердито подумал Полый, приподнимаясь на локтях. На самом деле, он был бы не прочь полежать так, без движения, еще немного, хотя бы пока не стихнет боль в панцире, но гусеничка уже перешла от причитаний к откровенным рыданиям, а ее товарищи по несчастью были к этому близки. — Вот, — с явным облегчением выдохнул гусениц, — я же говорил, что он живой, успокойтесь уже! — Ураааааааа! — хором возликовали Вайолет с Мисти, вскинувшись на дыбки и замахав в воздухе короткими толстыми лапками.       Жучок, абсолютно сбитый с толку, сел и потер гудящий лоб. Настроение гусениц скакало, как бешеный кузнечик и за доли секунды могло перейти от глубочайшего отчаяния к истерике или эйфории. Казалось бы, он должен был уже привыкнуть к этому, но то ли в гнездовище остались самые спокойные в выводке, то ли просто нервная обстановка действовала на узников не лучшим образом.       Гусеницы замолчали и уставились на кроху, явно ожидая его дальнейших действий. Поток вопросов, восклицаний и фонового шума резко стих, сменившись молчаливым выжидающим интересом, за что Полый был своим товарищам бесконечно благодарен.       Неловко поднявшись на ноги, он осмотрел стенки своей темницы, не без удовольствия отметив, что в том месте, где банка соприкоснулась с полом толстое стекло пошло сетью трещин. К сожалению, они были не настолько велики, чтобы можно было с помощью когтей проковырять в стенке дыру, как малыш проделал с окном, но начало определенно было положено.       Колба слегка покачивалась при каждом движении жучка, и, стоило ему сделать несколько шагов как опора снова ушла у него из-под лап, и кроха шлепнулся лицом в стекло, едва успев выставить перед собой руки. Банка откатилась на несколько шагов, увлекая малыша за собой и снова замерла, покачиваясь, как большая прозрачная люлька. — Ты ушибся? — сочувствующе пропищала Мистерия, вытягивая шею, чтобы лучше видеть распростертого на стекле кроху.       Тот напряженно зажужжал и помотал головой. Снова вставать Сосуд не стал, по крайней мере пока. Вместо этого он внимательно осмотрел зал, почти на центр которого сейчас выкатилась его стеклянная тюрьма. Ряды поблескивающих сфер, высящиеся вдоль стен, образовывали подобие коридора с одного конца которого высились высокие створчатые двери, сплошь покрытые филигранной резьбой, а с другой чернела столь же высокая стрельчатая арка, за которой, смутно угадывался спуск вниз. Подумав немного, Пустой с сомнением посмотрел на двери, на обшитые лиловыми подушками стены, на чернеющую в дальней части залы арку, после чего снова осторожно встал и тихонько толкнул банку в одну из стенок. Та слегка качнулась, отчего кроха снова чуть не упал, и немного повернулась.       Следующие полчаса жучок потратил на то, чтобы заставить свою сферу повернуться боком к проходу. Было сложно. Опора постоянно норовила уйти из-под лап, когти скользили по гладкому стеклу, а непослушная стекляшка крутилась вокруг своей оси, поворачиваясь то в одну, то в одну стену, то в другую, но никак не в сторону врат и лестницы. Однако граничащее с безумием упорство, которым могло похвастаться только совершенно бездумное, либо сумасшедшее существо, в конце концов принесло свои плоды, и стеклянная темница повернулась боком ровнехонько к лестничному проходу. — П-постой, — внезапно охрипшим голосом сказал Калеб, нарушив царившее доселе заинтригованное молчание, — ты ведь не собираешься…?       Жучок кивнул, не дождавшись конца вопроса. — Серьезно?! — возопил гусениц, суча в воздухе толстыми лапками, — Да ты же убьешься!       Жучок сурово помотал головой, собираясь с духом. — Может, лучше об дверь? — робко подала голос Вайлоет, заранее свернувшаяся в испуганный калачик, так что из-за подрагивающего хвоста торчала только верхняя часть ее головы.       Полый снова помотал головой, чувствуя себя последним самоубийцей, после чего, пока сомнения, или здравый смысл, не взяли верх, побежал, приводя свою тюрьму в движение. Банка тут же тронулась с места, сначала медленно, но все быстрее и быстрее с каждым шагом. Через несколько секунд жучок уже с трудом успевал переставлять лапы, чтобы не полететь кувырком, а окружающее пространство слилось в темно-лиловую круговерть, подсвеченную розовыми вспышками ламп. Уже через секунду лапы безнадежно отстали от стремительно уезжающего куда-то за спину пола, и Пустой, только успев закрыть лицо руками, рухнул ничком, тут же подхваченный набравшей скорость стеклянной колбой.       Его узилище блестящим колесом промчалось через весь зал, немного сбавив скорость только у самой арки. Филигранное навершие баночной крышки зацепилось за косяк, отчего стеклянную тюрьму закрутило и повело в сторону, но так и не остановило. Звеня и подпрыгивая на каждой ступеньке, банка покатилась вниз по лестнице. Жучок не видел, куда конкретно они падают. Его — несчастную маленькую букашку — бросало из стороны в сторону, било о стенки при каждом взбрыке потерявшей управление «колесницы», и непонятно уже было, где пол, где потолок, а где стены этой кажущейся бесконечной лестницы, и в какой момент они снова решат поменяться друг с другом местами.       Все это длилось несколько болезненных секунд, растянувшихся в вечность для запертого в стеклянном мячике жучка. И когда на пути у набравшего скорость снаряда вдруг выросло препятствие, ожидаемое, но неожиданное, кроху снова подхватило и бросило вперед. Мир грохнул, осыпавшись раскаленными осколками. Боль пришла не сразу, а через долгую секунду после удара, словно тело в первые мгновенья было не в силах поверить, что все это произошло на самом деле. Она возникла сразу и везде, вспышкой белого жгучего света, и медленно, как маслянистые шарики Пустоты, начала стягиваться в отдельные очаги, становясь отчетливее вместе с тем, как прояснялось спутанное и сбитое с толку сознание.       Когда черно-розовые круги перед глазами замедлили свой безумный танец, а очертания предметов обрели хоть какую-то четкость, жучок наконец-то позволил себе слабо пошевелить лапами. Тут же зазвенели мелкие осколки стекла, скатываясь со спины и плеч, а пол угрожающе качнулся, словно показывая, что неприятности крохи еще далеко не закончены. Сосуду потребовалось несколько минут, чтобы привести мысли в порядок и осознать, что это не только и не столько пол качается под тельцем, вторя сбивчивому дыханию, а полукруглый, похожий на обломок сброшенной раковины, кусок его банки, переживший столкновение со стеной. Острые грани сколов зловеще поблескивали в свете розовых ламп, ощерившись вокруг неровной дыры в стекле, делавшей бывшую темницу похожую на неровную лодку с изломанными бортами. Теперь ничто не мешало пленнику выйти из нее… или скорее вывалиться, как мешок с опилками.       Жучок, часто и нетвердо перебирая лапами, на четвереньках выполз на усеянный разноразмерными осколками пол. Из многочисленных порезов на теле тонкими струйками сочился черный дым, а на полу оставались быстро истаивающие отпечатки ладоней Полого. В голове все еще звенело, а пол нет-нет да подрагивал под лапками, напоминая о недавно пережитом спуске.       Было тихо. Сюда не доносилось ни писка мстекрылов, ни жужжания аспида, только звук капающей где-то далеко воды, да едва различимый звон бьющихся о стекло светомушек нарушали благостную тишь нижней комнаты. Тесная по сравнению с верхним залом небольшая каменная прихожая была освещена всего лишь одним фонарем, свисающим с потолка на кривой ножке. Света одинокой светомухи явно было недостаточно для освещения, и в углах сгустились жирные тени, скрадывающие детали. Крутая слегка изгибающаяся спиралью лестница уводила наверх, в общую залу, а прямо напротив нее возвышались еще одни тяжелые двери из толстого, потемневшего от времени дерева. Стены, как и наверху, были сплошь обшиты пухлыми подушками, ткань которых слегка подпортила влага, и единственным не защищенным мягким бархатом предметом здесь были намертво запертые створки. Именно в них, подобно снаряду из катапульты, влетела разогнавшаяся банка с безрассудным крохой внутри. Повезло? Пожалуй. Вряд ли стекло бы раскололось при столкновении с подушкой. — Ну все, — нарушив приятную тишину, донесся сверху голос Калеба, приглушенный расстоянием, но все еще отчетливый, — теперь он точно умер.       Ему вторило хоровое хныканье Мистерии и Вайолет.       Издав короткое сердитое гудение, кроха, покачиваясь и цепляясь за старое дерево врат, поднялся на лапы и, подобрав валявшийся вперемешку с осколками плащ, медленно побрел наверх. Лестница, в отличие от зала или прихожей, не была освещена вовсе, и жучок чуть ли не на ощупь отыскивал каждую следующую ступеньку, рискуя после каждого шага отправиться в очередной полет. Правда в этот раз без банки.       Когда Полый наконец показался на верхних ступеньках, хоровое хныканье, которое становилось все отчетливее и отчетливее по мере приближения жучка к залу, стихло. Потрясенную тишину нарушало только ставшее уже привычным жужжание крыльев аспидов, да скрежет бальдеровых коготков по стеклу. Немного растеряно оглядевшись по сторонам, малыш, вдруг осознав свою ошибку, привычно склонил голову к плечу и помахал ладошкой. Что за дела, за всей этой возней с банкой он совсем забыл поздороваться. Хорошо, что это легко исправить. — Ну ты даешь, — тихо выдохнул Калеб, прижимаясь мордой к стеклу своей колбы. — Мы думали, что ты расшибся!       Жучок кивнул и похромал к темнице своего нового знакомого. Идти быстро он не мог, а тельце отдавалось ноющей болью при каждом движении, однако Пустой чувствовал себя невероятно гордым и довольным собой. Он вырвался! Сумел!       Остановившись напротив банки Калеба, кроха окинул ее оценивающим взглядом, прикидывая, с какой бы стороны сподручнее подступиться. — Эм… — неуверенно подал голос гусениц. Исходящий от него легкий испуг немного удивлял, было ощущение, что Калеб серьезно опасается, что кроха может сделать что-то… не очень хорошее. — Ты хочешь меня выпустить?       Сосуд кивнул и, постучав ладошкой по стеклу, вопросительно зажужжжал. Неужели среди гусениц есть хоть кто-то, кому нравится сидеть в банке? Так ведь и с ума сойти не сложно. Может быть, он уже? Хотя… для сумасшедшего собеседник выглядел слишком нормальным. Разумеется, по меркам гусениц.       Калеб, будто подтверждая эту мысль, втянул голову в мясистые плечи и тихо испуганно прокурлыкал: — Только не скидывай меня с лестницы. Пожалуйста.       Малышу потребовалась минута, чтобы осознать, о чем именно подумал гусениц, когда разгадал намерение Пустого. Представлять несчастную гусеничку, у которой нет даже панциря, летящую в стеклянном шаре по ступеням было почти физически больно, и жучок быстро замотал головой, спеша успокоить собеседника.       Хоровой вздох облегчения сразу трех гусеничек, казалось, был бы способен сбить жучка с ног, если бы не толстое стекло. Те заметно повеселели, заерзали в своих стеклянных камерах, закурлыкали, переговариваясь. Калеб плотнее прижался широкой мордочкой к баночному стеклу, наблюдая за задумчивым крохой. Тот же, убедившись, что тюрьма гусеница ничем не отличается от той банки, в которой была заперта Сериз, начал рыскать по сторонам в поисках подходящего рычага.       К его великому разочарованию, в зале не было ни единой кучи металлолома, в которой можно было бы отыскать подходящую по форме железку, и единственным подручным материалом оказалась уже знакомая кованная подставка, сиротливо лежащая неподалеку. Высокая, украшенная филигранными завитками, она была оснащена тремя кривыми ножками, похожими на скрюченные лапы каких-то неведомых жуков. К верхней части подставка слегка расширялась, выпуская похожие на когти крючья, которые образовывали идеально круглую выемку. Именно в ней удерживалось дно банки. Несмело потрогав подставку кончиком коготка, Полый крепко задумался.       Использовать ее в качестве рычага не получится — просто нечем подцепить крышку. Однако железка выглядела достаточно тяжелой, и возможно из нее выйдет неплохая дубина. Разумеется, не ему, немощному крохе, думать о таком решении проблемы, но вдруг получится. Ведь носят же жуки с собой гвозди, а не бьют врагов кулаками, значит в этом есть какой-то смысл.       Ухватившись за одну из гнутых ножек, жучок с оглушительным скрежетом металла по камню поволок железку за собой. Калеб снова приник к стеклу своей тюрьмы, когда Полый наконец дотащил свою ношу до банки и с явным сомнением в голосе спросил: — Ты уверен, что сможешь это поднять? Хотя бы?       Кроха пожал плечами и, покрепче обхватив гладкий черенок подставки, честно попытался. И, поднапрягшись, у него даже получилось… приподнять один конец подставки, когда противоположная часть продолжала скрести по грязным плиткам пола. Не имея привычки сдаваться просто так, Пустой попытался сделать хотя бы маленький взмах этой штукой.       С раздирающим слух скрежетом, перешедшим в разочаровывающий «звяк», импровизированная дубина сделала легкую дугу, лишь слегка оторвавшись от пола. Жучок зажужжал, досадуя на слишком тяжелую для него штуку и слишком крепкое стекло. Тут не поможет выковырянный из пола камушек, даже если бы была возможность его добыть. А на что-то помощнее, как назло, не хватает сил. — Не расстраивайся, — постарался приободрить кроху Калеб, весьма умело скрывая собственное разочарование. — Мы тут уже довольно давно, привыкли. Лучше ищи выход, пока Коллекционер не вернулся.       Пустой поднял глаза на собеседника, как огнем, ожегшись исходящей от того безысходностью. Гусениц же продолжал улыбаться, невесело, но тепло, радуясь, что хоть кому-то здесь посчастливилось выбраться. Хоть… кому-то.       Сосуд медленно покачал головой. Да, он сейчас мог просто развернуться и уйти, найти какую-нибудь щель и выползти на свободу, оставив новых знакомых здесь. Мог… мог, но не хотел, потому что в какую-то секунду на месте Калеба ему привиделась Сериз. А спустя еще миг, вспомнилась совсем другая тюрьма, сделанная не из прозрачного стекла, а из непонятной непроницаемой черноты. И все это отдалось в крохотном тельце такой отчаянной мешаниной чувств из страха, боли, отчаяния и горечи, что жучок, пытаясь хоть как-то выпустить их на свободу, резко дернул на себя злополучную железяку, делая замах.       Импровизированная дубина, описав полукруг, заскрежетала по полу, дергая малыша за собой, так что тот едва сумел устоять на лапах. Отдышавшись, он снова посмотрел на Калеба и твердо помотал головой, показывая, что не намерен уходить. — Слушай, — протянул гусениц, явно собираясь начать долго и аргументированно убеждать упрямого кроху в неразумности такого подхода, но тут его перебила Вайолет: — А если попробовать сначала раскрутить эту штуку? — спросила она, в свою очередь наваливаясь всем телом на стенку своей сферы. — Она тогда сама поднимется и ударит.       Сосуд и Калеб обменялись огорошенными взглядами и, не сговариваясь, кивнули. — Ну, попробуй, — вздохнул гусениц, отползая от стенки подальше. — Все равно же не успокоишься. Я прав?       Полый кивнул, после чего снова поудобнее ухватил железку за одну из гнутых ножек и, дернув посильнее на себя, поволок, медленно раскручивая вокруг своей оси. Часто перебирая лапками, он изо всех сил тянул свое оружие, стараясь ускорить замах, хоть как-то, хоть чуть-чуть. С въедливым скрежетом подставка волоклась вокруг Пустого, описывая неровные спирали на грязном полу. Сначала медленно, но с каждым оборотом все быстрее и быстрее. Как и предположила гусеничка, железка постепенно ускорилась, и теперь уже не жучок направлял ее, а она влекла кроху за собой, и легкому малышу стоило огромных усилий только удержать свое оружие в пальцах. Сосредоточившись на дубине, он неровно крутился, как сломанный волчок, больше занятый тем, чтобы не упасть, не выронить свое оружие и, что важно, не улететь следом за ним… куда-нибудь… Знать бы куда.       Он не направлял удар — уже не смог бы. Просто в определенный момент неровная траектория, по которой жучка влекла неумолимая инерция, совпала с банкой сжавшегося в комочек Калеба, и с жутким грохотом железная подставка встретилась со стеклом. Железку с хрустом вырвало из судорожно сжатых пальцев, а сам Сосуд подбросило вверх и в сторону, отчего пол несколько раз поменялся местами с потолком, чтобы в следующий момент резко встать на место, впечатавшись крохе в затылок. Из глаз жучка брызнули искры вперемешку с миниатюрными капельками пустоты, и Пустому потребовалось несколько томительных минут, чтобы суметь справиться с навязчивым звоном под маской.       В себя он пришел только когда кто-то аккуратно коснулся его лица, и бережно потряс за плечи. В ушах стоял противный шум, за которым с трудом угадывались какие-то слова и обрывки фраз, в которых испуг мешался с беспокойством. — Эй, малыш!.. Малыш!.. Ну же, пошевелись хоть чуть-чуть!.. не пугай так снова!        Сосуд с трудом сфокусировал зрение, сумев различить за круговертью цветных пятен огромное и широкое лицо склонившегося над ним Калеба. Гусениц смотрел на кроху широко распахнутыми, полными испуга и сочувствия глазами, однако выглядел при этом так, что только-только начавший соображать жучок резко сел, испугавшись чуть ли не больше товарища. В голове снова зазвенела гулкая тупая боль, отчего в глазах на секунду потемнело, а пол качнулся, но упасть ему не дали. — Слава Великим, ты живой! — выдохнул Калеб, подхватывая малыша на лапы. — Никогда так больше не делай, слышишь?!       Жучок поднял голову, еще не до конца веря в то, что он видит. Широкий и мягкий лоб гусеница стремительно наливался чернотой от раздувающейся шишки, а по лицу тонкими струйками стекал ихор из рассеченной на лбу же кожи. На щеках, боках и шее то тут, то там виднелись глубокие неровные порезы, на которые тот не обращал никакого внимания, более обеспокоенный состоянием своего маленького друга.       Сосуд поднял отчетливо дрожащую руку и осторожно коснулся широкого, похожего на высушенную шляпку гриба носа гусеница, слегка дрогнувшего от прикосновения. Калеб медленно выдохнул и поднял его на лапы, прижав к себе. — Глупый маленький детеныш, — ворчал он. — Так ведь и убиться недолго. Ты меня напугал до дрожи.       Полый тонко и растерянно зажужжал, обнимая того за шею. На глаза ему попалась банка, та самая, что служила гусеницу тюрьмой. Она не разбилась, нет. Стеклянный бок покрывала сеть глубоких трещин, в центре паутины которых виднелась неровная дыра, слишком узкая, чтобы через нее могла спокойно протиснуться гусеница. Острые, похожие на шипы дикой ежевики с Зеленой Тропы, края были перепачканы ихором, а пол рядом усеивали более мелкие куски стекла, явно выбитые сильным ударом изнутри. — Ой, Кале-еб, — протянула потрясенно молчавшая доселе Мистерия. — А я и не знала, что ты можешь так сильно бить. Голова сильно болит?       Калеб только отмахнулся, однако Пустой чувствовал, что вместе с тем, как гусеничку отпускает страх за него, постепенно возвращается осознание ситуации, а вместе с этим и боль в распоротых боках и разбитом лице. Чувствуя себя виноватым, Полый уткнулся лицом в грудь гусеница, прижавшись к нему всем телом, благо для этого не нужно было прилагать никаких усилий. Ему очень хотелось помочь, как-то успокоить чужую боль… хоть как-нибудь…       Гусениц что-то тихо бормотал, успокаивающе поглаживая кроху по спинке. Он старался делать вид, что ему совсем не больно, и что его самого не пугает до дрожи сочащийся из порезов ихор. Пусть и внешне это удавалось, жучок прекрасно ощущал, как тупой страх начинает пульсировать в душе Калеба, мешая связно думать. Кроха же, почти не различая слов, лишь крепче прижимался к теплой шкурке, отчаянно пытаясь нащупать в глубине своего естества… что-то. Что-то смутное и почти забытое, как отголоски призрачного бледного света в подсознании. Как тени на стенах, как… эхо голоса, спокойного, уверенного, одного звучания которого было бы достаточно, чтобы моментально решить все проблемы, большие и малые, ответить на все вопросы. Ах, если бы он мог услышать… если бы он вспомнил… — Вот так, дитя, сосредоточься, — теплая ладонь бережно сжимает его руку, направляя и поддерживая.       Можно вывернуться, но в этом совершенно нет нужды. Он чувствует, как по пальцам расходится легкое приятное покалывание, распространяется по телу, не заполняя пустоту внутри, но образуя в ней маленький лучащийся теплотой шарик. Он, подобно пузырьку воздуха в стакане, медленно разрастается вбирая в себя все новые и новые искорки белого света. — Расслабься, — лицо говорившего смазано, Сосуд видит только размытый силуэт — белый на фоне серебристого света. Он не чувствует ничего, просто не умеет, но теплота рук и голоса странным эхом отзываются внутри, заставляя зачарованно внимать каждому слову. — Чувствуешь эту силу, дитя? Это душа. Та сила, что наделяет жизнью все сущее. Она присутствует в каждом жуке, в каждой травинке, земле, воде и даже в воздухе, незримая и зачастую незаметная. Во всем мире нет ничего и никого, кто бы мог существовать без этой силы, и даже ты, дитя мое, нуждаешься в ней.       Сосуд кивает. Он ощущает, как этот маленький светящийся комочек, белой каплей парящий в чернильной пустоте его существа, излучает странную энергию. Она не причиняет боли, как могло бы показаться сначала, несмотря на то что чужда Полому, также как Бледный Свет чужд Пустоте. — Сила души — самая могущественная в этом мире, — негромко продолжал голос, втекая в сознание бархатистым ручейком. — И, пусть у разных жуков разный потенциал и способности, если научиться направлять ее в правильное русло, то можно достичь невообразимых высот. Дикие жуки, лишенные разума, но обладающие могущественной душой, используют эту силу интуитивно, чтобы добывать пищу и защищать свое логово. Ну, а высшие существа, за редким исключением, должны учиться использовать свои силы, но при этом, наши способности во много раз превышают возможности диких.       С каждым новым словом картинка становилась все более отчетливой. Сосуд уже мог разглядеть лицо говорившего и различить хитросплетение узоров на его серебристой мантии, что складками ниспадала до самого пола. Над головой мерно покачивались гирлянды серебристых лиан с широкими округлыми листьями, похожими на изогнутые капельки, и тени от них, дробясь и переплетаясь, плясали по стенам в медленном и чарующем танце. — Основой любого волшебства, — продолжил Отец, придерживая малыша за руку, — является фокус души. Ты должен собрать свою внутреннюю силу в одной точке, а потом направить ее в нужное тебе русло. С помощью фокуса ты сможешь сделать практически что угодно: направить силу души против своих врагов, или же для того, чтобы залечить свои раны.       Жучок склонил голову на бок, безучастно, но с вопросом, который возник уже давно, однако именно сейчас появилась некая возможность, чтобы наконец получить на него ответ. — Да, — в голосе Бледного звучит невеселый, но по-прежнему добрый смех. — У тебя нет собственной души, чтобы ее фокусировать. Поэтому для сотворения волшебства тебе нужно брать чужую. Твоя природа поможет тебе в этом, дитя мое. Даже просто взаимодействуя с жуками, ты будешь поглощать малые толики их духовной энергии, те, которые они непроизвольно выбрасывают в мир. Это не причинит вреда жукам, но позволит тебе получать достаточно энергии для существования. Однако для чего-то большего тебе потребуется… — он запнулся. Отцу явно не нравилось то, что он собирался сказать. — Тебе потребуется установить куда более тесный контакт с жуком. Каждый раз, когда другой жук фокусируется на тебе, он делится с тобой частичкой своей души. И чем теснее связь, тем больше своей силы он отдает. Также, во время сражения, каждый твой успешный удар вместе с жизнью забирает у противника его душу. У кого-то больше, у кого-то меньше. Тебе предстоит научиться разумно использовать этот твой дар, дитя. Но это будет потом. Сейчас же, сосредоточься на той силе, что наполняет тебя, и попробуй сфокусировать душу.       Полый кивнул и сосредоточился на собственных ощущениях. Лучащийся бледным светом теплый шарик, податливый и невесомый, парил в черноте его естества, слегка подрагивая и деформируясь, когда Сосуд пытался коснуться его — сжать воображаемыми ладошками или, если угодно, теневыми щупальцами. Обхватить так, чтобы он не выскользнул и.… сжать в одну точку, сделать из шарика света — направленный луч, из бесформенной капли — поток.       Свет зарябил, медленно подчиняясь его воле. Сияние сначала бледное и спокойное усилилось, наливаясь слепящей белизной, а сама сфера всколыхнулась и словно вскипела изнутри, с легким алхимическим шипением преобразуясь из пассивной сытой силы в готовую выплеснуться на свободу мощь. И, словно отвечая, следом за Бледным Светом вскипела Пустота.       Горячая липкая сила, затмевающая мысли и чувства, в клочья разнесла светлый шарик чужой души и, не удовлетворившись этим, алчным и ненасытным чудищем забилась в стенки маски, пытаясь вырваться наружу. Жадная, голодная, ненасытная многолапая тьма с остервенением стучала в черепной свод, первой в его жизни болью, острой, парализующей, пронзая всю суть новорожденного существа. Не в силах бороться с собой и пробудившимся внутри монстром, Сосуд вырвал ладонь из дрогнувших пальцев Бледного и, схватившись за разрываемую болью голову рухнул на пол, уткнувшись лицом в холодный и равнодушный камень.       Пустота в отчаянии билась под маской. Она выла, кричала, истошно и яростно. Она искала выход. Она искала свет. Она искала… что-то. Что угодно еще, что способно наполнить ее суть, сделать Ничто — Чем-то. И маленький хрупкий сосуд в исступлении бился головой о холодные камни, словно это каким-то образом могло помочь — унять боль, успокоить бушующую голодную Пустоту.       Полый чувствовал, как его подхватили на руки, крепко, не вывернуться, прижали к груди, мешая биться. Он слышал, как его зовут — громко, настойчиво. Но даже Его голос тонул в беззвучном вопле, наполнившим все его существо. И он кричал тоже, вторя этому воплю. Кричал безмолвно, не умея произносить звуки. Кричал от боли. Кричал от непонимания. Кричал от… желания остановить все это. И, когда казалось, что в мире не осталось ничего кроме бушующей, кипящей Пустоты, темным дымом застилающей зрение, оглушительный каменистый треск разбил мироздание надвое. И с этой последней вспышкой боли все прекратилось.       Полый обмяк, чувствуя, как медленно успокаивается тьма в глубине его тела, как похожие на горячую смолу капли стекают по щекам, быстро истаивая черным дымом, а в голову заполняет тупая тягучая боль, ничтожная по сравнению с тем, что было совсем недавно. — Ох, дитя… — в голосе Отца звучит неприкрытая боль и.… вина.       Она острой иголкой уколола Пустого где-то в груди, заставляя слабо дернуться и повернуть голову. Бледный бережно, как чего-то безумно хрупкого и дорогого, коснулся его лица и мягко провел подушечками пальцев по лбу крохи, и белоснежный хитин его рук тут же окрасился маслянисто-черным.       С огромным трудом Сосуд поднял непослушную, неимоверно тяжелую руку и в слабом порыве ухватил Отца за ладонь, пытаясь хоть так… извиниться за свою ошибку… и за свою слабость. Пальцы Отца сжались на его руке в каком-то отчаянном непонятном жесте. — Все хорошо, дитя мое, — мягко произнес он, проводя свободной ладонью по лбу крохи. — Все хорошо. Ты сделал все, что смог.       Полый тихо зажужжал в ответ… слабо, едва слышно, вызвав у Бледного полный горечи смешок. Тот склонился над Сосудом так низко, что закрыл собой слабое мерцание наполненных светомухами сфер. Не боясь запятнать идеальную белизну своей маски, он на пару секунд крепко прижался лбом ко лбу беспомощного жучка, на несколько секунд наполнив того непонятным ощущением, в котором теплота мешалась с привычной сосущей болью. — Все будет хорошо, дитя мое, — повторил Отец, как какое-то заклинание, — Все будет хорошо. Спи дитя. Спи, и прости меня.       Сознанием медленно гасло, погружаясь в мягкую бархатистую тьму, без образов, звуков и чувств. И вместе с ним гасло и видение, оставляя после себя лишь обрывки воспоминаний и чувств.       Жучок сильнее сжал пальцы, крепче прижимаясь к теплой груди гусеницы и, почти не видя ничего перед собой, сосредоточился, пытаясь нащупать в глубине своей Пустоты хотя бы отголосок той силы, что позволяет жукам творить чудеса. Белое свечение множества чужих душ с готовностью отозвалось на призыв, отчего кроха отчетливо вздрогнул. Это был не маленький белый шарик, похожий на каплю масла в черной воде — это была огромная белая сфера, подвижная и податливая. Она свободно парила в черноте, как медуза Туманного Каньона, периодически дробясь на несколько сфер поменьше, которые затем, потанцевав друг против друга, вновь сливались в единую сияющую массу. Полый был растерян и удивлен, он и представить себе не мог, что может накопить так много, не прилагая к этому никаких усилий. Даже не зная толком, как это делать… Как? Откуда? Почему? Вопросы роились в голове, а ответить на них жучок не мог.       Впрочем, недоумевал Пустой недолго. Радуясь уже тому, что у него есть душа, неважно откуда она взялась, он потянулся к сияющему пузырю и сжал его, крепко и сильно. Вскипевшая сила ринулась сквозь поразительно спокойную и инертную Пустоту, белыми пузырьками вспенилась на краях пересекающей маску трещины, потекла по рукам и телу, не причиняя крохе ни вреда, ни пользы.       Калеб удивленно вскрикнул, когда похожие на белые язычки пламени, ручейки магии стекли с кончиков когтей жучка и побежали по его плечам, бокам и шее, стекаясь к порезам, как одуревшие от жажды козявки к лужам воды. Боль утихала, словно сгорая в белом пламени, а порезы на глазах становились меньше, зарастая тонкой пока еще кожицей, ярко выделяющейся на фоне более темной шкуры гусеница. Белый пузырь душ постепенно истаивал по мере того, как затягивались порезы на боках и голове Калеба, ручейки очень скоро истончились, став едва различимыми струйками из белых искорок, потом иссякли и они. Жучок обмяк в лапках у гусеницы, чувствуя себя страшно уставшим, опустошенным и заторможенным, как улитка на свету. — Спасибо, — прокурлыкал Калеб, перехватывая кроху, как новорожденную личинку, так что теперь тот довольно удобно лежал на мягких лапках товарища. — Не знал, что ты так умеешь.       Жучок сонно зажужжал в ответ. Он и сам не знал, что так может, более того, Сосуд был почти уверен, что-то, что он только что сделал, должно работать немного не так. Силы при фокусе не должны вытекать из колдующего, как из дырявого ведра, не должны расплескиваться на всех окружающих, минуя, собственно, хозяина. Наверное… наверное именно поэтому Отец не стал его оставлять тогда. — Ты сам-то как? — меж тем спросил Калеб, внимательно оглядывая свою ношу с лап до головы. — Выглядишь неважно, Маленький Брат. Может было бы лучше подлечить и себя? Я-то перетерпел бы.       Он улыбался, когда говорил это, все еще храбрясь, но облегчение и благодарность, смешанные с беспокойством за кроху и затухающей памятью о пережитой боли не давали Полому обмануться. Он, слегка приподнялся и, протянув руку, осторожно пожамкал широкий и мягкий нос гусеница, заставив того смешно чихнуть. Главное, что Калеб в порядке, а сам жучок выздоровеет. На нем все быстро заживает. — Ладно уж, — ворчливо пробормотал тот, усаживая кроху на крышку небольшой банки, ныне пустующей. — Посиди пока тут, а я попробую достать остальных.       Вайолет и Мистерия взбудораженно завозились в своих колбах, но ничего не сказали, лишь настороженно наблюдали за действиями своих получивших свободу товарищей. Калеб же подполз к уже знакомой металлической подставке и, неловко перехватив ее своими толстыми лапками, поднял и сделал пару пробных взмахов, как какой-нибудь дубиной. — Сойдет, — курлыкнул он и, немного неуклюже заковылял в сторону сферы Вайолет, держа железку прямо перед собой, как какой-нибудь негасимый светоч. — Сдвинься назад и закрой уши, — посоветовал гусениц подруге. — Греметь будет сильно.       Дождавшись, когда та последует доброму совету, Калеб широко размахнулся и ударил по стеклу. Потом еще раз. И еще. И еще! Вайолет, с тихим писком свернулась калачиком, пытаясь хоть так защитить уши от невообразимого грохота, который для нее, запертой в стеклянной колбе, был вовсе невыносимым. После нескольких ударов боковина банки пошла сетью трещин, которые множились после каждого следующего взмаха. Вот, уже несколько некрупных осколков выпало и теперь слабо поблескивало на полу, но гусениц все продолжал и продолжал бить, силясь разрушить ненавистную стенку и сделать в ней максимально большую дыру.       Жучок, как завороженный наблюдал за работой Калеба. Он сейчас был похож на большого и очень усердного шахтера, который наткнулся на серебряную жилу где-то в глубине породы и сейчас с остервенением пытается добраться до заветных сокровищ.       От этого действа обоих отвлек внезапный возглас Мисти. Резкий и испуганный, как у ребенка, которого строгие родители застали за чем-то непотребным, он перекрыл даже мерный звон, с которым уже слегка помятая местами железка сталкивалась со стеклянным боком колбы.       Калеб и Полый синхронно повернулись к подруге, которая, сжалась в комок и смотрела на них широко распахнутыми остекленевшими от тихого ужаса глазами. Жучку с гусеницей потребовалось несколько мучительно долгих секунд, чтобы осознать, что та смотрит куда-то за их спины. Туда, где темнеет узкий проход на лестницу, вниз к выходу. Обернулись они одновременно.       В проходе, частично скрытое уходящими вниз ступенями, но уже прекрасно различимое, стояло… НЕЧТО. Это не было насекомым, не было даже его близким подобием. Высокая двуногая фигура со сгорбленной худой спиной не имела ни панциря, ни суставов, ни шкурки, ни даже меха, как у пчел или мотыльков. Его тело, абсолютно черное, как дыра в пространстве, словно состояло из неимоверно густых маслянистых теней, и тонкие ниточки Пустоты, едва различимые с такого расстояния, полупрозрачным шлейфом тянулись за существом при каждом его движении. Четыре длинных лишенных суставов руки с тонкими гибкими пальцами, похожими на лапы плетельщика, вцепились в косяки, будто создание само чуть не потеряло равновесие, узрев представшую перед ним картину. Лишенная рогов каплевидная голова на длинной шее была наклонена вперед, словно принюхиваясь, а с гладкого смазанного лица на собравшихся смотрели огромные, круглые, как блюдца, глаза, налитые бледным светом, как у безмолвных теней Бездны. — Маленький брат, — осипшим от ужаса голосом выдавил из себя Калеб, до боли в толстых пальчиках сжимая ставшую непомерно тяжелой дубину, — беги…       И эта фраза будто разрушила повисшие в комнате чары. Лицо твари разошлось пополам, открыв огромный рот, в котором, ярко выделяясь на фоне чернильной пустоты, белели затупленные треугольные зубы, которые образовывали безумную жуткую улыбку. Возмущенный вопль — протяжный и высокий, разнесся по комнате, разбив всеобщее напряжение. Гусенички, еще не покинувшие банки, свернулись испуганными калачиками, а Калеб выставил перед собой дубину, явно не сильно рассчитывая на то, что та его защитит. Сосуд, шарахнувшись назад, кубарем слетел со своего насеста и больно ударился спиной об пол.       Теневой монстр одним длинным прыжком преодолел большую часть зала, с тихим стуком приземлившись прямо рядом с крохой. Рот его изогнулся в широкой, похожей на серп улыбке, а одна из ладоней, размером с хорошее одеяло, бережно обхватила жучка вокруг торса гибкими, как щупальца пальцами. Тот, только сейчас осознал, что это чудовище, огромное, пугающее, пробуждающее в глубинах его внутренней Пустоты странные почти родственные ощущения, ему НЕ МЕРЕЩИТСЯ. С протяжным задушенным жужжанием Полый забился у существа в пальцах, тщетно впиваясь когтями в податливую, но словно бесчувственную чернильную плоть. Чудище что-то визгливо бормотало, сюсюкало, как с маленьким, но продолжало бережно держать кроху на весу, одновременно с этим с легкостью открывая одну из многочисленных здесь пустых колб — новую тюрьму для маленького беглеца. — Не тронь его! — хриплый вопль Калеба, в котором ярость и страх граничили с банальной истерикой, едва пробился сквозь визгливое сюсюканье страшилища. Однако импровизированная дубина из железной треноги, с огромной силой врезавшаяся в руку создания чуть ниже того места, где у всех нормальных жуков находится сустав, заставила существо удивленно вскрикнуть и выпустить свою жертву… больше от удивления, чем от боли. — Беги отсюда! — вопил гусениц бессистемно размахивая железкой перед самым носом у слегка отступившего черного монстра. — Беги! Беги-беги-беги!       В таком состоянии Калеб представлял большую опасность для себя, чем для прыгучего создания, однако, вместо того чтобы отмахнуться от нежданного защитника, то сделало еще один шаг назад, а потом просто перехватило железку, бережно потянув на себя. Гусениц уперся и потянул обратно, явно не собираясь расставаться со своим оружием. Создание, уже приподнявшее отважного бойца над полом, так что тот опирался только на свой толстенький хвост, с обескураженным бормотанием, потрясло подставкой. Оно словно пыталось убедить упрямого гусеница отпустить железку и успокоиться. Зря. — Чего встал! — вдруг заверещала Вайолет, ударив лбом в слабо хрустнувший бок пробитой банки. — Вали отсюда!       И Пустой словно очнулся. Резко вскочив на лапы, он опрометью бросился к лестнице, едва успев проскочить под одной из удивительно быстрых рук создания. За спиной раздался еще один возмущенный возглас, смешавшийся с воплями Калеба, который отчаянно боролся с явно слишком сильным для мягкой гусенички противником.       Жучок, прыгая через ступеньку, сбежал вниз по лестнице. Последний десяток ступеней, он едва ли не пролетел, споткнувшись о собственный плащ, но каким-то чудом сумел-таки избежать падения. Перепрыгивая через осколки своей собственной банки, малыш с разгона врезался в высокие створчатые ворота, украшенные замысловатой резьбой из округлых листиков, и несколько раз в отчаянии ударил в них кулачками, отчего в пальцах тут же поселилась вибрирующая постепенно затухающая боль. Заперто.       Прижавшись спиной к створкам, Сосуд затравленно огляделся по сторонам, пытаясь отыскать хоть какую-то лазейку. Сверху раздался тихий звяк. Такой бывает, когда на пол бросают длинную и довольно тяжелую железку, а после полуминутной тишины снова закричала теневая тварь. Высокий неразборчивый возглас не был агрессивным, скорее игриво-зовущим с нотками заботы, липкой и душной как загустевший мед. Пустой побежал вдоль стены, и успел нырнуть под лестницу как раз в тот момент, когда существо, каким-то неимоверным образом цепляясь за стены, потолок, лестницу и все прочие предметы, спустилось вниз, немного растеряно озирая совершенно пустой предбанник.       Прятаться не было смысла. Здесь, в маленькой полутемной прихожей с обшитыми подушками стенами просто физически негде было укрыться, и теневому существу не потребовалось много времени, чтобы повернуться в сторону лестницы. Кроха же, пытаясь забиться как можно дальше во влажную и грязную темноту под ступеньками, внезапно ощутил спиной решетку. Кажется, это было обычный слив, куда когда-то уходила вода во время мытья полов или потопов, которые должны были быть весьма частым здесь явлением. Однако местный хозяин явно не слишком заботился о чистоте полов, как и о сохранности сопутствующей системы. Фигурная решетка заросла влажной мягкой грязью и проржавела, став хрупкой и ломкой, так что, когда черное улыбчивое лицо с горящими белыми глазами показалось из-за изгиба лестницы, прянувший назад жучок с пыльным лязгом рухнул на пол вместе с провалившейся внутрь трубы решеткой.       Существо что-то успокаивающе бормотало, как матушка, пытающаяся унять капризного детеныша, когда широкая ладонь с длинными как ловчие лианы пальцами снова потянулась к испуганной жертве. Сосуд, почти не соображая от переполнявшего его ужаса и непонимания, попятился, забиваясь все дальше и дальше в трубу, узкую и грязную, со склизким налетом на округлых стенках. Диаметра трубы как раз хватало, чтобы в нее ползком прошла одна маленькая непослушная тень, и теперь кроха спешно перебирал лапами, стремясь максимально отдалиться от мерцающего перед ним чуть более светлого кругляша выхода.       Теневое чучело, сверкнув круглым глазом, заглянуло в дыру и, подобравшись поближе, к вящему ужасу только начавшего успокаиваться малыша, запустило в нее одну из своих чудовищно длинных и гибких рук.       «Нет-нет-нет, ты не пролезешь! Ты не пролезешь! Ты меня не достанешь!» — в каком-то парализующем ступоре твердил про себя кроха, все дальше и дальше отползая от ставших неразличимыми в темноте пальцев. Он слышал легкое склизкое чавканье, с которым они ощупывали стенки трубы, иногда едва не касаясь кончиков лап Пустого. Какой же бесконечно длинной в этот момент казалась ему эта черная невидимая длань, в любой момент готовая ухватить беглеца за лапу и грубо вытащить на свет. Каким же бесконечно долгим показалось отступление по холодной кишке трубы, вонючей и мокрой, в которой невозможно было разглядеть даже собственных пальцев. Наверное, именно поэтому, когда при очередном рывке под ладонью оказался только воздух, жучок не успел даже сообразить, что случилось и, легко соскользнув с неожиданно гладкого края, с безмолвным криком полетел в темноту. Выпутать крылья из намокшего плаща он уже не успевал.       Перед глазами вперемешку с шариками черноты плавали цветные пятна. Накладываясь друг на друга, они порождали смутные и смазанные образы — то ли силуэты, то ли лица, то ли неровные узоры, за которыми сложно было разглядеть окружающее пространство. Жучок не мог точно сказать, сколько он пролежал здесь, находясь в каком-то тупом ступоре, даже близко не похожем на привычный стазис, что заменял Полому сон, или на полнящееся музыкой предсмертное забытье. Раздирающий ужас, свой собственный или же позаимствованный у гусеничек, ушел, оставив после себя свинцовую тяжесть во всем теле и горькое чувство беспомощности, от которого хотелось если не выть в голос, которого у малыша не было, то биться головой о стену — долго, громко, пока хоть кто-нибудь не услышит и не придет узнать, что здесь происходит.       Жучок медленно поднял руку и тупо уставился на ее расплывчатый силуэт на фоне серого полутемного потолка, обильно заросшего какой-то бугристой дрянью. Пальцы казались сильно короче, чем обычно. Они мелко подрагивали на весу, а с неровных сколов, на месте которых совсем недавно были когти, тонкими ниточками сочилась Пустота. Кроха помнил, как в безотчетном ужасе цеплялся за неподатливую и скользкую стену, пытаясь хоть как-то замедлить стремительное падение куда-то в неизвестность. Помнил как когти крошились и стачивались, лишая того последнего шанса на спасение, как слишком длинный плащ обвил тело, мешая раскрыть крылья, а его самого крутило волчком и било о стены, лишая последних крупиц хладнокровия и здравого смысла. Пожалуй, если бы труба закончилась над твердым полом или даже над водой, кроха мог бы попрощаться с жизнью, но на счастье, жучок упал в огромную и мягкую кучу… чего-то, похожего на влажную очень рыхлую землю, перемешанную с измельченной травой и кусочками ила. Было жарко и влажно, в воздухе висел тяжелый насыщенный дух, от которого поначалу было сложно дышать, но по прошествии времени, когда легкие смирялись с положением, становилось немного полегче, однако странный густой запах, казалось, пропитал уже все вокруг.       Полый попытался сесть, что, пусть и не с первого раза, у него получилось. Эта липкая, похожая на рыхлую комковатую глину, субстанция налипла на плащ и маску, заполнив собой все свободное место под жучком, вокруг него и, частично, на нем, так что усталому крохе пришлось буквально прокапываться на поверхность. В какой-то момент Пустым овладело желание просто все бросить и остаться лежать тут, будучи наполовину погребенным в бурой глинистой массе. По крайней мере, она достаточно мягкая по сравнению с каменным полом и в ней нет никого, кто мог бы попытаться жучка сожрать… или навредить ему любым другим образом.       Эта мысль была крайне соблазнительной, но как раз в этот момент у малыша получилось выбраться из недр зловонной кучи на относительно ровный пол. Впрочем, пола как такового было не видно под слоем той же странной субстанции, только слежавшейся и спрессованной под весом постоянно растущих куч. Жучок, обессиленный и разбитый, сел на пол и наконец позволил себе оглядеться повнимательнее.       Он находился в большом, явно созданном жуками зале с довольно низким, давящим потолком. На нем, то тут, то там виднелись круглые отверстия, с позеленевшими от времени и наросшей ряски краями. Стен было почти не видно из-за налипших на них комков этого странного пахучего вещества, в котором, казалось, перемешали траву, землю и всю вонь, которую можно было ощутить на просторах Халлоунеста. Кучи этой… глины возвышались в разных частях зала, превращая созданное жуками помещение в крайне гористую местность с труднопроходимым ландшафтом. Сосуд заметил несколько больших труб, которые, подобно круглым воротам, выходили в зал и, наверное, вели куда-то еще, но не почувствовал в себе ни сил, ни желания двигаться в какую-либо из сторон.       Тишина и спокойствие этого места, грязного, вонючего, но абсолютно безжучного, внушало некоторое чувство безопасности. К тому же, жучок сейчас абсолютно не представлял, в какой части королевства находится и как ему добраться домой. Мысль о Сериз, которая крайне нервно относилась к долгим отлучкам Жужжки, ввергли того в окончательное уныние. Тем более, что им на смену пришли абсолютно непрошеные воспоминания о Калебе и двух его подругах, которые так и остались там, наедине со странным теневым монстром. Не умея плакать или кричать, как сделали бы, например, Клара и Мия в такой ситуации, малыш просто подтянул колени к груди и, обхватив их руками, долго сидел так, мелко и ритмично покачиваясь из стороны в сторону. Он хотел бы сейчас впасть в стазис или, еще лучше, потерять сознание, но роящиеся в голове мысли, образы и воспоминания, подогреваемые острым чувством вины и беспомощности, не давали ни успокоиться, ни отключиться.       Так кроха просидел безумно долго. Так долго, что от пребывания в не самой удачной позе тело затекло и онемело, а в слежавшемся компосте под ним образовалась небольшая ямка. И кто знает, сколько еще он бы оставался в этом состоянии, если бы до слуха жучка не донесся постепенно приближающийся раскатистый звук.       Постепенно нарастая, он эхом отражался от стен зала и, дробясь, разносился по коридорам, в клочья разрывая капающую тишь подземелья. Это было похоже… на пение. Точнее на то, что получится, если жук, имеющий выдающиеся вокальные данные, будет начисто лишен музыкального слуха, всяческого представления о прекрасном и, что немало важно, скромности. Бессистемный набор переливчатых воплей разной тональности, в которых нет-нет да проскальзывали отдельные разборчивые слова, а иногда даже целые строчки, гремел под сводами все ближе и ближе. И непонятно было, то ли это гимны, то ли полные граничащей с сумасшествием радостью боевые кличи, то ли просто невинные песенки-считалки, зачастую полузабытые и додуманные на ходу. Жучок повернул голову в сторону звука и неподвижно сидел, наблюдая как на стене тоннеля постепенно проявляется пляшущая тень кого-то огромного, подвижного и голосистого.       Сквозь всепоглощающую усталость, боль и сосущее чувство вины постепенно проступило здоровое недоумение. Пустой не сказал бы, что видел много жуков, по крайней мере, живых и разумных, однако за время путешествия по разрушенному королевству он прекрасно усвоил главное правило выживания — ты должен соблюдать тишину. Пока ты ведешь себя тихо, есть какой-то шанс, что тебя не заметят хищники, не услышат безумные оболочки и пройдут мимо искатели легкой наживы. Если же ты громогласен как обвал в тоннелях, обладаешь яркой расцветкой или любишь носить броскую одежду, то ты просто обязан быть действительно хорошим бойцом, чтобы справиться со всеми любопытствующими. Впрочем, судя по размерам тени, которая, покачиваясь и подпрыгивая, медленно разрасталась, сливаясь с подземельным сумраком, очень мало кто из обладающих зачатками разума захочет связываться с жуком столь внушительных размеров.       Голос звучал уже совсем близко, а на фоне трубы возникла широкая округлая фигура действительно огромного жука, буквально заполнившего своим панцирем проход. Он широким, практически маршевым шагом шел по коридору, периодически издавая те самые громогласные выкрики, лишенные какой бы то ни было музыкальности. На открытом пространстве они утратили свое мистическое, почти пугающее звучание, вызванное гулким дробным эхом, однако обрели дополнительную силу и теперь просто били по ушам. Однако, прежде чем жучок сумел разглядеть громогласного незнакомца, он отчетливо почувствовал его приближение еще одним совершенно неожиданным для крохи образом. Волна удушливого смрада, вкатилась в зал вперед жука, бывшего его источником. Запах этот, не был похож ни на удушливый аромат грибных спор, ни на едкий запах кислоты, ни даже на гнилое зловоние разлагающегося тела. Сильный, мощный, бьющий в голову, как крепкий удар латной перчатки, он моментально перекрыл все прочие ароматы и, пожалуй, если бы кроха был обычным жуком, у него наверняка начали бы слезиться глаза… а может и не только они.       Певец же оказался настоящим великаном — огромным, с круглым красно-бурым панцирем, покрывающим все тело, как тяжелые латы. На фоне широченных плеч и гигантского туловища голова казалась до смешного маленькой. Шея жука, если она вообще имелась, была очень короткой, отчего великан наверняка испытывал некоторые неудобства, когда возникала необходимость посмотреть под ноги. Покрытую мощными хитиновыми пластинами макушку венчала пара внушительных загнутых серпом рогов с хищно ощерившимися зубьями. В нижней части живота сквозь хитин прорастала короткая серая шерсть, которая слегка колыхалась при каждом широком и размашистом шаге рогатого. Руки же его оканчивались не кистями, как у большинства виденных ранее жителей Халлоунеста, а широкими мощными клешнями, не лишенными некоторой гибкости, но явно неприспособленными для тонкой работы.       Бодро промаршировав до середины зала, жучище остановился и величаво огляделся вокруг, уперев руки в округлые бронированные бока. Таким взором и с таким выражением мог бы смотреть садовник, на невозделанную ниву, или повар на груды только что привезенных продуктов, или творец на девственно чистый холст. С предвкушением, с радостью и с величественной неспешностью уверенного в себе хозяина незнакомец обвел взглядом неровные кучи пахучей глинистой массы, покрытые бугристой грязью стены и замершего в неподвижности Сосуда. Уже набрав воздух в грудь для очередного воодушевленного вопля, витязь вдруг подавился воздухом. Взор его, начавший было путешествовать где-то под сводом пещеры, метнулся вниз и сфокусировался на крохе. Какое-то время тот мог наблюдать за тем, как широкое лицо жука одну за другой отображает целый ряд эмоций: осознание, неверие, удивление, легкое опасение, любопытство.       Не дожидаясь, когда великан придет к какому-либо выводу самостоятельно, Полый, не поднимаясь, помахал тому ладонью. Он не чувствовал угрозы или агрессии: безмерное удивление, почти шок — да. Какое-то странное узнавание — да. Любопытство — несомненно. Легкое опасение, будто перемазанный в нечистотах малыш мог причинить хоть какой-то вред существу в пару десятков раз крупнее, чем он — пожалуй. Но точно не желание причинить вред. Впрочем, сейчас Полый осознавал это особенно четко, то теневое чудовище тоже не хотело ему вредить, что отнюдь не уменьшало наводимой им жути. — О! — воскликнул великан, сумев наконец справиться с удивлением. — Да у меня гость! Приветствую, мой маленький друг! Не ожидал я увидеть живую душу в моих владениях.       Гигант смущенно запнулся, будто только что осознал, что сморозил редкую глупость, однако все равно продолжил. — Ты не выглядишь бравым воином, кроха. Не сочти за оскорбление — я как никто знаю, сколь обманчива бывает внешность, однако долг рыцаря обязует спросить: тебе нужна помощь?        Жучок несколько секунд думал, взвешивая свои шансы на выживание после всего, что успело произойти. Результаты были неутешительными, раненый, лишенный когтей и совершенно потерявшийся в хитросплетении переходов, он наверняка заблудится еще больше, если пойдет дальше один. Посему Полый пристыженно потупил взгляд и коротко кивнул. — Ээээ, да? — уточнил гигант, как будто даже удивившись такому повороту.       Сосуд кивнул еще раз, на этот раз глубже и отчетливее, после чего снова поднял глаза на рогача, который в абсолютной растерянности переминался с лапы на лапу. Поймав этот взгляд, жук вздохнул и, подойдя вплотную присел на одно колено, чтобы хоть немного сравнять разницу в росте. — Стоит признать, я все-таки ошибся, — сказал он добродушно, голос — глубокий и раскатистый — жук явно приглушал, опасаясь оглушить своего гостя. — Мое логово находится в крайне неприятном месте, куда случайному жуку просто так не попасть. Я было подумал, что ты искусный воин, пусть и выглядишь, как дитя, и просто нашел здесь место для отдыха. Что? Нет? — он склонил голову на бок, заметив, как Сосуд с остервенением замотал головой.       Кроха понимал, что все это в корне неправильно. Он не должен был оказаться здесь, израненный и избитый, он не должен был просить помощи и, тем более, он не должен был, обуреваемый стыдом и беспомощной горечью, утыкаться лицом в колени, остро желая разрыдаться, как маленький жучишка. — Ой, ма-ать королева! — протянул великан, удивленно и смущенно. — Не стоит так расстраиваться, дитя. Извини, если я тебя обидел.       Жук аккуратно коснулся клешней плеча Сосуда. Не положил ее, явно опасаясь причинить боль, если малыш ранен, но в этом жесте чувствовалось явное участие. Полый слегка вздрогнул, как иглой ужаленный этим добродушным «дитя» в чужих устах, и снова поднял лицо на незнакомца. — Ты и впрямь выглядишь изрядно потрепанным, — великан широко и несколько неловко улыбнулся, явно пытаясь таким образом приободрить своего собеседника, но толком не умея и не зная, как это сделать. — Как ты сюда попал?       Жучок ткнул обломанным когтем в потолок. Однако, этот жест явно был понят немного не так, как следовало бы. — Да, кроха, — пробасил жук, проследив за его жестом, — я понимаю, что ты пришел сверху. Но все же, как… А.…?       Гигант немного растерянно наблюдал, как Сосуд снова настойчиво тыкает в потолок, а потом, зачерпнув пригоршню склизкой грязи, роняет ее на пол рядом с собой. Им обоим потребовалось несколько минут, чтобы понять друг друга. Ситуация осложнялась тем, что Пустой по-прежнему не находил в себе сил, чтобы встать и показать полноценную пантомиму, а рогатому было явно в новинку объясняться без слов. — То есть ты… упал? — медленно спросил он, насколько позволяла короткая шея, запрокидывая голову к потолку. — Через одну из этих труб? Но ведь они безумно узкие! Ни один жук не смог бы… — великан снова осекся, посмотрел на сидящего перед ним детеныша и, тяжко вздохнув, признал — Хотя такой кроха как ты, возможно, и смог бы. Если все так, то тебе безумно повезло, дитя! Эти сливы могли вести куда угодно, к тому же, даже я не знаю, что за существа могли поселиться в трубах за это время.       Пустой подавленно кивнул и снова опустил голову на колени. — Эх, — вздохнул меж тем жук. — Послушай, малыш, ты выглядишь усталым. Конечно, в этом прекрасном месте тебе вряд ли удастся встретить хоть кого-то, кто осмелился бы причинить тебе вред, однако я все же приглашу тебя в мое скромное жилище, совсем рядом. Там ты сможешь отдохнуть и залечить свои раны, а потом я сопровожу тебя до дома… — он вдруг осекся, прервав свою вдохновенную речь. Было ощущение, что гигант в очередной раз за сегодня вдруг осознал, что сморозил глупость и теперь не знает, куда деться от смущения. — Иэээээм… у тебя ведь есть дом? Ну, куда тебе хотелось бы вернуться, и где ты чувствуешь себя в безопасности.       Сосуд кивнул и, увидев это, жучище просиял. — Это же великолепно! Воистину, мир не без добрых жуков! Так прекрасно, когда одинокие души находят спокойное место для жизни. Пойдем же, мой маленький друг, тебе нужен отдых.       Великан встал и снова протянул жучку одну из своих огромных клешней, чтобы помочь тому подняться. Полый не стал отказываться. Крепко вцепившись израненной ладошкой в кончик клешни, он не без труда встал на лапки и пошел за своим новым знакомым. Тот продолжал вещать что-то вдохновленное, медленно шагая в сторону коридора, из которого вышел каких-то пару минут назад. Ему приходилось мало того, что сильно замедлить шаг, приноравливаясь под маленькие шажки израненного малыша, но и заметно накрениться на бок, чтобы тот мог продолжать держаться хотя бы за кончик гигантской клешни. Сосуд, пожалуй, мог бы идти и сам, однако, держась за спутника, двигаться было гораздо легче, и жучок был благодарен новому знакомому за такое, казалось бы, незначительное проявление заботы.       Скромное жилище великана оказалось довольно просторной норой, которую тот выкопал прямо под тоннелем, предварительно выломав несколько каменных плит из пола. Они теперь служили импровизированной дверью в убежище. И если бы крохе не показали, как войти в нору, он бы и в жизни не заметил, что здесь что-то есть.       Крутой и узкий, для жука-великана, разумеется, похожий на колодец спуск, вел в небольшую прихожую, из которой в разные стороны расходились два коротких коридора. Хозяин сразу же отвел своего гостя в одну из комнат с устланным слежавшейся соломой земляным полом и стенами, обмазанными смесью бурой глины и сухой травы. Из всего убранства здесь был только широкий лежак, покрытый неряшливым матрасом из сена, да низкий стол, на котором в абсолютном беспорядке громоздились грязные тарелки, ложки, черепки каких-то кувшинов, давно не стиранные полотенца и прочие предметы обихода почти неузнаваемые под слоем засохшей грязи. Вдоль дальней стены возвышалось несколько неряшливо, но с огромным вдохновением и любовью слепленных фигур из той глинистой массы, что в изобилии покрывала пол и стены в верхнем зале. В этих изваяниях, жучок насчитал два целых и одно еще не законченное, без особого труда можно было узнать силуэты жуков в полный рост. И внимание Пустого сразу же привлекла смутно знакомая пузатая фигура жука, судя по всему, в очень тяжелых латах.       Заметив интерес своего гостя, гигант смущенно хмыкнул и пробасил, будто извиняясь. — Это Могучий Хегемол, мой добрый друг и великий рыцарь. Уже много лет я не получал от него никаких вестей, не иначе как охрана врат города занимает все его время. К тому же, путь сюда довольно труден, в первую очередь из-за его могучего роста, — гигант рассмеялся. — Я кажется, не говорил. Когда-то я сам был рыцарем и служил нашему славному королю. Что за прекрасное было время!       Сосуд, услышав это, вскинул голову, жадно ловя каждое слово рыцаря. Тот же, не заметив столь явного интереса, вдохновленно продолжал, попутно извлекая из глубин заваленного хламом стола небольшой сундучок с нехитрым лекарским набором: — Мы — вернейшие и сильнейшие воины королевства, хранили покой Халлоунеста от всех угроз. Но, увы, даже наших сил не хватило, чтобы сразить последнего нашего врага, могущественного и бесплотного. Эх… — он сокрушенно покачал головой, затуманенным взором глядя на выстроившиеся вдоль стены пещеры фигуры. — Горько помнить, как же сильно мы ошибались… Впрочем, — он, вскинулся, спеша скрыть скорбь под жизнерадостной бравадой, — ничего еще не потеряно, ты ведь тоже так считаешь?       Жучок кивнул, соглашаясь, после чего тихо зажужжал, указывая на фигуры. Он надеялся, что великан поймет его правильно и расскажет что-нибудь еще о королевстве, о рыцарях и, главное, об Отце… — Бжжжж? — удивленно вскинул брови великан, после чего раскатисто рассмеялся. — Прости, дитя, это просто уморительно, я не могу сдержаться.       Он утер навернувшиеся на глаза слезы то ли смеха, то ли старой тоски, разбуженной собственными воспоминаниями. — Тебе нравятся фигуры? Или ты тоже хотел бы стать рыцарем? — спросил он, слегка взяв себя в руки.       Сосуд кивнул, предоставив хозяину самому решить, какой из вопросов ему нравится больше. — Святые листочки! Это замечательно! — возликовал гигант, оглушительно хлопнув клешнями. — Уверен, если ты действительно этого хочешь, то сможешь добиться успеха. Когда немного подрастешь и научишься сражаться, разумеется. Но, ты ведь знаешь, мой маленький друг, что бытие рыцарем, это не только верная служба королю и умение держать гвоздь?       Жучок заинтересовано и слегка растерянно склонил голову на бок и, после небольшой задумчивой паузы, покачал головой. Все, что он знал о рыцарях, ему рассказывали жучишки из семейства Милы. В основном это были Клара и Мия, да иногда какую-никакую ясность вносила Кристалл, которая то ли много читала, то ли хорошо выдумывала, то ли брала информацию прямо из воздуха. В любом случае, представление о рыцарях у крохи сложилось довольно смутное и весьма противоречивое, как о жуках, которые умели красиво махать гвоздем, разя наповал сотни противников и при этом изъяснялись длинно и высокопарно, периодически поминая то свой великий долг, то даму сердца. — Нет? — удивленно воскликнул рыцарь. — В таком случае, — он уселся на свой лежак и, удивительно бережно для такой громадины подхватив малыша подмышки, усадил его себе на колено, — я тебе сейчас расскажу самое важное, что делает из воина — настоящего рыцаря. Заодно посмотрим на твои боевые раны. Рыцари же не боятся бинтов?       Спокойное дыхание жука-рыцаря заполнял пещеру мерным рокотом. Вопреки ожиданиям, он не храпел, как можно было бы ожидать от столь огромного существа, а медленно и размеренно дышал, глубоко и спокойно, отсчитывая каждым вдохом примерно равные промежутки времени, хоть часы сверяй. Этот непривычный звук вполне мог бы начать раздражать кого-нибудь более восприимчивого к шуму, но Пустой был даже благодарен судьбе, что хоть что-то заполняет тишину, наступившую в пещере после того, как великан уснул.       Вечер прошел за рассказами. Жук, так и не назвавший своего имени, неловко перевязал раны своего гостя, по сути превратив того в немного неряшливую, но заботливо перемотанную куклу, и долго рассказывал: о рыцарстве, кодексе чести, верности и достоинстве, о разнице между важным и личным, о товариществе, братстве и дружбе, которая способна преодолеть все. Когда закончились прописные истины и правила, он начал повесть о самих рыцарях и тех добродетелях, что составляли их суть. Говорил он увлеченно и запойно, как ребенок, только что прослушавший интересную сказку, полностью захватившую его разум. Говорил так, будто заново проживал все то, о чем шла речь. Гигант размахивал руками, произнося имена величайших рыцарей, стоявших когда-то у самого бледного престола так, будто они сейчас находились здесь, рядом, и рогатый жук просто решил представить гостю своих знаменитых друзей. И Полый мог бы поклясться, что в какой-то момент видел их — и могучего Хегемола, рога шлема которого то и дело дырявили потолок, становясь поводом для шуток, и Неистовую Дрийю, яростную, жесткую, суровую, но справедливую. Слышался ему тихий шепот загадочной Зе’мэр, почти заглушенный громогласными возгласами рассказчика, а совсем рядом, буквально по соседству с гигантом, мерещился силуэт Измы, добрейшей и нежнейшей жучихи на свете. Не обделил великан и Бледного Короля, Величайшего Правителя Халлоунеста, который приложил все силы, чтобы защитить королевство и своих подданных от невидимой угрозы. И методы его были жестоки, как жестока была эпоха, в которую все это происходило.       На этом рассказ затих, а жук словно очнулся от грез, вернувшись в реальный мир. Вместе с ним пришел в себя и кроха. Не зная, как успокоить смущенную тоску своего нового друга, он только кивнул на предложение устраиваться на отдых. Ведь завтра будет долгий день, а детям нужны силы, чтобы расти. Да и великим воинам они тоже не помешают.       Рыцарь соорудил своему гостю импровизированную кровать, на которую пожертвовал хороший кусок своего соломенного матраса. Одеял ни у кого из них не было, но в норе было настолько жарко и душно, что попытка накрыться чем-то не привела бы ни к чему хорошему. Жучок лежал на спине и бездумно пялился в низкий бугристый потолок, в который раз уже за сегодня пытаясь впасть в забытье, зная, что только так у него получится по-настоящему отдохнуть и, главное, вылечиться. Однако в голову постоянно лезли мысли и воспоминания, подкрашенные нездоровыми отблесками чужих эмоций, которые не давали крохе отрешиться от происходящего и позволить Пустоте успокоиться.       События прошедшего дня роились в памяти, заставляя Сосуд то и дело вздрагивать, заново переживая то одну то другую сцену, с пугающей отчетливостью всплывающую перед глазами. И стоило только тишине накрыть пещеру, стоило призракам чужих воспоминаний сгинуть в сумраке грез, как вернулась память, а с ней гнетущее чувство вины и парализующая беспомощность. Жучок раз за разом прокручивал в голове свой побег от тени и не мог остановиться. Все казалось, что он мог хотя бы попытаться что-то сделать, как-то остановить четырехрукое существо, имеющее с Полым явно больше общего, чем тому хотелось бы. Он мог бы попытаться поговорить. Попробовать сражаться. Он мог сделать хоть что-нибудь! Что-нибудь… Что? Что угодно, но не бежать. Не бросать в беде! Сериз бы его не бросила. Калеб тоже его не бросил, хотя явно не мог справиться с этой прыгучей тенью. Что с ним? Что же теперь с ним?       «Треснувший сосуд! Ты не подходишь для этой роли!» — померещился ему выкрик жучихи в красных одеждах, едва не лишивший Пустого жизни на залитой дождем площади.       Он вскинул руки, резко закрыв ладонями глаза, будто это могло помочь хоть немного отгородиться от этих слов и собственной мыслей, которые, казалось, крошили его панцирь сильнее, чем гвозди противников.       «Я знаю! Я знаю!» — безмолвно кричал он в никуда, ни к кому конкретно не обращаясь. — «Мне никто никогда не врал об этом! Мне сразу сказали, что я и зачем! Я слабый! Я разбитый! Я сломанный… дефектный. Поэтому меня оставили в Бездне… поэтому я здесь».       Он ведь помнил… Действительно помнил или память пробудилась после попытки сфокусировать душу? Жучок не был уверен в ответе. Хотелось бы верить… хотелось бы верить, что эти воспоминания жили в нем всегда, просто это никогда не казалось таким уж важным. Один из вариантов нормы — кажется эта фраза уже несколько раз всплывала в голове. Просто один из… сотни? Тысячи? Больше? Сколько еще маленьких жучков, слышали это спокойное, окрашенное тихой грустью «Прости меня, дитя. Спи спокойно. Прощай». Сколько еще подобных ему бережно опустили на каменный пол уже тогда усеянный костянистыми обломками масок? Сколько из них так и осталось лежать недвижно, веря спокойному голосу? А сколько даже не дожило до этого момента и было сброшено на дно безвольным мусором?       Просто очередная ошибка с пятизначным номером в заголовке. Ошибка, которая даже душу сфокусировать не может. Вечный немой детеныш со сломанными когтями. Пустышка.       По соседству, прервав скачущий поток мыслей, сонно заворочался рыцарь, бормоча что-то невнятное. Сны его похоже, были тревожными, и теперь жук беспокойно ерзал на своем лежаке, взрывая старую солому. Понаблюдав за своим соседом некоторое время, Сосуд сполз со своего импровизированного ложа и, постояв некоторое время в изножье кровати хозяина дома, осторожно, стараясь не потревожить спящего, забрался тому под бок и свернулся калачиком, ощущая спиной едва различимое из-за толщины панциря тепло рыцаря. Великан на несколько секунд замер, дыхание его, до того ровное и монотонное, пропустило несколько тактов. Комната снова погрузилась в тишину, нарушаемую только негромким задумчивым сопением рогатого. Пустой не двигался, не зная, проснулся ли рыцарь или просто ему стало сниться что-то другое. Крутящиеся в груди эмоции создавали невыносимый фоновый шум, который не давал быстро понять, что ощущал жук, пусть даже они фактически соприкасались панцирями, так что кроха мог разве что предполагать.       Великан медленно и неловко заворочался, переворачиваясь, отчего соломенный лежак заходил ходуном. Он явно пытался двигаться осторожно, но огромные размеры сводили все его попытки к нулю, и жучку стоило некоторых усилий не дернуться и не попытаться отодвинуться от массивного тела. Впрочем, какое-то тупое равнодушие, развороченное острым чувством одиночества, не дали бы крохе двинуться с места, так не хотелось возвращаться назад к скачущим, как сумасшедшие букашки, мыслям и воспоминаниям. Матрас меж тем перестал вздрагивать, рыцарь с тихим вздохом замер и, полежав несколько минут в душной тишине, бережно накрыл скорчившегося под боком кроху своей клешней, способной при необходимости послужить тому одеялом. Жучок с чувством неожиданного, колкого облегчения, будто с него стряхнули целый ворох стеклянных игл, вцепился пальчиками в один из зубчатых выступов клешни и, уткнувшись в нее лицом, наконец смог провалиться в темноту настоящего сна. — Итак! Я надеюсь, ты готов к приключениям! — великан размашисто шагал через уже знакомый зал, с некоторой натугой толкая перед собой огромный грязевой шар, который почти сравнялся с ним размером. — Сейчас мы. Поднимемся наверх. Я отведу тебя на Перепутье.       Жук остановился, почти докатив свой грязевой ком до широкой трубы, уводящей куда-то в капающую темноту, и сделал Полому знак пройти вперед. — Признаюсь, мой маленький друг, — сказал он семенящему рядом Сосуду, опираясь на свою нелегкую ношу, как на колонну, — я так и не понял, куда тебе нужно идти дальше, так что рассчитываю на твою память. Но ты не беспокойся, мы отыщем твой дом, каким бы странным он ни был. А теперь отойди подальше в тоннель, я должен запереть дверь.       Жучок послушно вошел в огромную трубу, похожую больше на коридор в каком-то доме или даже на небольшую дорогу и, отойдя на несколько метров вглубь, терпеливо наблюдал, как его товарищ старательно заделывает проход липкой глинистой массой. Очень скоро о том, что здесь когда-то был выход в зал напоминала только неровная склизкая стена, на разбор которой у обычного жука ушел бы не один час, а то и день. Впрочем, Полый сильно сомневался, что какой-нибудь прохожий в здравом уме и твердой памяти решит по уши закопаться в смердящую смесь из стоков, земли, перегнившей соломы и Черв ведает, чего еще. Особенно, не зная наверняка, что за этой кучей будет что-нибудь кроме камня.       Утром, во время скромного завтрака между ними произошел странный разговор, во время которого гигант попытался выяснить, где именно находится дом жучка, а последний, каким-то образом это объяснить. Однако, то ли рыцарь был не очень хорош в шарадах, то ли сам малыш не настолько умел показывать вещи, но единственное на чем они оба сошлись было название Заброшенного Перепутья. Великан, в свою очередь, поведал, что сейчас они находятся в канализационных стоках под столицей, куда уходит вся вода, обрушившаяся на Город Слез из верхних пещер. По словам витязя, сточные тоннели раскинулись вширь и вглубь, зачастую уходя в такие дебри королевства, куда даже полноценному рыцарю соваться не стоит. Впрочем, они и не собирались.       Закончив с закрытием двери, рогатый воитель двинулся вглубь тоннелей, безошибочно выбирая дорогу, даже в почти полной темноте, которую практически не разгонял чудом уцелевший карманный фонарик со светомушкой. Как и при первой встрече, он не замолкал ни на минуту, то начиная рассказывать об особенностях местных обитателей, то пытаясь петь, отчего со стен осыпались кусочки старой облицовки.       По словам рыцаря, в стоках кишмя кишели различные твари, обезумевшие или изначально дикие. Дескать, не стоит приходить сюда, не имея при себе надежного гвоздя и, желательно, столь же надежного товарища, способного прикрыть спину и скрасить одиночество.       Едва поспевающий за своим спутником жучок, хоть и не почувствовал лжи, все-таки воспринял его слова с некоторым скепсисом. За тот час с небольшим, что они шли по извилистым тоннелям, жукам не встретилось ни одной живой души, агрессивной или не очень. Конечно, иногда кроха улавливал быстрое движение впереди, как будто длинное многолапое существо стремясь, уйти с дороги, сверкнуло в отблесках фонаря сегментированным панцирем. Или изредка до слуха доносилось странный раскатистый хрип, стремительно затихающий где-то в переходах, будто существо, издающее этот звук, спешило как можно быстрее убраться подальше. Однако никто не напал на путников ни в коридорах, ни во время переправы через огромную заполненную мерцающей зеленым светом водой канаву.       Тогда рыцарь посадил кроху себе на голову, прямо промеж рогов и, шумно загребая лапами и поднимая целые волны брызг, поплыл. Высоко над головой под сводчатым потолком, с которого спускалось несколько десятков кривых труб, покрытых красноватыми пятнами ржавчины, парили маленькие кожистые шарики с черными глазками и надутыми в вечной обиде губками. Тельца их были сплошь покрыты тонкими колючками, а сами создания, лишь заслышав посторонний звук, тут же слетелись с разных сторон, чтобы посмотреть на незваных гостей. Сталкиваясь бочками, они спускались к плывущим жукам, но в какой-то момент, словно пересекая невидимую границу, резко останавливались и стремились убраться прочь. При этом создания в мгновение ока раздувались, увеличиваясь в несколько десятков раз, и как огромные споровые шары, поднимались к потолку. Во время этого бессистемного действа глазастые шары издавали напряженный сосущий звук, как будто бесконечно причмокивали своими надутыми губами. — Потешнейшие создания! — отозвался о них рыцарь, заметив интерес своего спутника. — Они совершенно безвредны, пусть и пугливы. Я как-то пытался подружиться с некоторыми из них, однако похоже им не пришелся по душе мой запах.       Жучок задумался и почесал нос. Признаться, уже некоторое время он вовсе перестал ощущать хоть какие-то запахи, приятные или не очень. Возможно, причина этому крылась в какой-нибудь травме, полученной во время падения, либо… в защитной реакции. Немного смутно кроха помнил удивительной силы аромат, который на какое-то время перекрыл даже удушливый смрад канализации, но в то время Сосуд настолько устал и был так расстроен, что не обратил пристального внимания, а потом привык. Или же рыцарь решил слегка приукрасить действительность. В конце концов, сложно хорошо пахнуть, если ты живешь в стоках, так же как сложно обращать внимание на окружающую тебя вонь.       Когда зал, затопленный светящейся водой, остался далеко позади, а возмущенный скрип пузырьков потонул в капающей тишине подземелья, великан начал крутой подъем наверх. То был темный колодец с неровными, покрытыми выбоинами стенами. Сосуд, которого гигант снова усадил себе на закорки, периодически замечал темные провалы труб, уводящие, по-видимости, в другие части стоков. Некоторые трубы были огромными, так что в них легко бы разминулась парочка массивных жуков, подобных громогласному рыцарю, другие, поменьше легко послужили бы улицей обычному жителю, а некоторые сгодились бы разве что какому-нибудь опарышу или ребенку. И те, и другие, и третьи игнорировались рогатым, и он упорно продолжал лезть вверх. И чем дальше спутники продвигались, тем более сырой казалась шахта. Если снизу камни были просто сырыми, то сейчас по ним стекали целые ручейки, оставляя за собой сложный узор из похожих на вспенившийся мел отложений. До слуха путников постепенно стал доноситься до боли знакомый шелест множества капель, падающих на холодные камни с невидимого потолка и журчание ручьев, со звоном уходящих под землю.       Жучок до боли вглядывался в темноту, пытаясь увидеть конец колодца, однако, когда рыцарь все-таки вошел в одну из труб, дрожащий свет фонарика так и не достиг потолка. — Почти дошли, дитя, — подбодрил малыша рыцарь, вновь устремляясь в темноту сливной трубы. Широкие лапы его звонко шлепали по грязной воде, наполнявшей тоннель. — Еще немного и ты увидишь жемчужину Халлоунеста — его столицу и величайший город на земле.       Словно специально подгадывая момент, гигант могучим толчком распахнул изрядно заросший вязкой тиной люк у них над головой. Что-то жалобно звякнуло, отлетев в сторону, и широкая узорчатая крышка откинулась, впустив в подземелье широкую полосу призрачного голубоватого света и целый поток холодной воды.       С шутками и прибаутками про освежающий душ и замечательную прогулку, витязь подсадил Сосуд к выходу и полез следом только когда тот выбрался на мостовую.       Вокруг них шелестел Город Слез. Как и раньше, высокие дома, похожие на дворцы со множеством башенок и стрельчатых витражных окон, нависали над парой путников в неурочный час нарушивших сонное оцепенение умытых дождем улиц. Где-то стучали подкованными сапогами неупокоенные стражи, а в бесчисленных канавах весело звенели ручьи, перекрывая даже шум дождя. — Ах, прекрасный Город Слез! — воскликнул великан, широко раскинув клешни, словно желая обнять склонившиеся над проспектом дома, вместе со шпилями и башнями. — Сейчас в это сложно поверить, но когда-то он полнился жизнью. И не было ни минуты, чтобы эти улицы пустовали, — он невесело засмеялся. — Стоит признать, старина Лурьен — прекрасный управляющий, хоть и редкий зануда. Словно большая ответственность начисто лишает жуков чувства юмора.       Сделав знак следовать за собой, рыцарь устремился к городской окраине, все так же, в открытую, не замедляя шага и не приглушая голоса. За время пути кроха узнал множество мелких деталей о тех улицах, домах, двориках и лавочках, мимо которых они проходили. Где-то по словам гиганта продавали отличные булочки. В небольшом саду часто можно было встретить сварливого мистера Керша с целым выводком восторженных жучат, которые стайкой следовали за рыцарским отрядом, а вон в том доме с красивым узорчатым флюгером жила почтенная госпожа, которая безумно любила оперу. Ее голос, бывало, можно было услышать за три квартала.       Слушая все это, Сосуд почти не замечал того, что ему приходилось практически бежать, чтобы не отстать от своего спутника. Отходить от него далеко крохе не хотелось, слишком свежими еще были воспоминания о драке на площади, да и никто не мог бы застраховать их от встречи с зараженными светом патрульными. Тем более, что голос витязя разносился по пустынным улицам, просвещая о жизни города не только Полого, но и всех вольных или невольных свидетелей их похода. Но, что странно, никто так и не вышел навстречу, чтобы поздороваться и спросить, что именно здесь происходит. Даже недреманные патрульные, казалось, обходили стороной крайне шумного путешественника. Ну, а тот, словно и не подозревая о грозящей каждый миг опасности, даже не смотрел по сторонам, разве что для того, чтобы показать крохе еще один примечательный садик или фонтан.       Впрочем, один раз они все-таки прошли мимо патрульных. Несколько скорчившихся и почерневших мушиных тел в одинаковой синей броне, подобно простому мусору лежали на краю сточной канавы, лишь чудом еще не смытые бесконечным потоком. Рыцарь не удостоил павших даже мимолетным взглядом и, как ни в чем не бывало продолжил путь. Пустой же замедлил шаг, а потом и остановился, пристально разглядывая узкие дыры в доспехах зараженных стражников, словно оставленные огромной, но безумно острой иглой. Почему-то Сосуду показалось, что даже если бы чума дала стражам хоть немного осознавать происходящее, они не успели бы даже пикнуть, когда смерть окончательно забрала их себе. Опасливо осмотревшись по сторонам, будто из-за зубчатых коньков крыш за ним могла наблюдать беспощадная охотница, Полый быстро подошел к одному из тел. Ухватившись за слишком большую для него рукоять гвоздя, который мертвый страж даже не успел вытащить из ножен, потянул. Оружие оказалось очень длинным, больше роста жучка, если поставить его вертикально на кончик, и казалось просто неподъемным. Мокрая рукоятка скользила в непослушных пальцах, однако клинок легко покинул ножны, и Сосуд, спеша, пока спутник не ушел слишком далеко, побежал ему вослед, волоча неподъемную железку за собой.       Волочащийся за спотыкающимся крохой гвоздь издавал оглушительное дребезжание, от которого, казалось, завибрировали стекла в высоких витражных окнах и даже увлеченный собственной болтовней рыцарь замедлил шаг, оглянувшись. Жучок, которого мотыляло из стороны в сторону вслед за подскакивающей на камнях железкой, поравнялся со своим спутником, который от неожиданной картины замер в немом недоумении. Постаравшись скрыть собственное смущение, Полый вопросительно глянул на рыцаря снизу вверх и, неловко перехватив рукоятку гвоздя, сделал вперед несколько неуверенных шажков, будто спрашивая: «ну что, идем?». И тут великан захохотал. — О, мой маленький друг, прости за этот смех, — сказал он, подхватывая кроху подмышки и водружая себе на плечо. — Я вижу, что ты серьезно подошел к своей задаче и уже добыл оружие. Однако, — с этими словами он мягко отобрал гвоздь у Пустого и сунул его себе за пояс, — позволь я избавлю тебя от этой ноши на время пути. Пройдет немало времени, пока этот гвоздь станет тебе впору.       Жучок не возражал и дальнейший путь прошел без происшествий и встреч.       Путь их, как выяснилось, лежал к вокзалу, громада которого заполнила целый квартал и частично заползла на стену пещеры, до этого момента казавшейся бесконечной. В отличие от той разрушенной станции, в центре города, он был больше, но не столь помпезно украшен статуями и фресками, можно даже сказать, что прост. В огромных залах штабелями громоздились обернутые промасленой холстиной тюки и ящики, запыленными силуэтами замерли под потолком длинные шеи подъемных механизмов, а от лестниц, переходов, дверей и платформ очень быстро начинало рябить в глазах. Здесь наверняка было безумно легко заблудиться, и если бы не знающий местность великан, то Пустой потратил бы не один час, чтобы сориентироваться в хитросплетении галерей и лесенок.       Жук, небрежно отряхнув панцирь от воды, поднялся на самый верх вокзального комплекса, откуда сквозь запыленные окна можно было увидеть слабо переливающуюся паутину улиц города с бесконечной громадой башен в самом центре. Неестественная пустота возле главной площади отсюда казалась еще более заметной, будто в цельном и прекрасном узоре паутины какой-то вандал оставил рваную дыру. Узор не стал от этого менее красивым, однако в его структуре пропала стройность и правильность, заставляя то и дело возвращать взор к зияющей в центре… пустоте.       Заметив пристальный взгляд крохи, рыцарь тяжко вздохнул. — Там в центре города находится башня Грезящего Лурьена, вернейшего из подданных короля, помимо рыцарей. Это он создал Город Слез таким, каким ты его видишь сейчас, дитя. Великий архитектор и мудрый управляющий, он привел город к процветанию и всегда был вблизи монарха, чтобы помочь ему советом… иногда непрошеным. Но, стоит признать, он был жук редкого ума… — великан снова вздохнул, словно пытаясь таким образом исторгнуть из себя накопившуюся за годы скорбь. — А вон там, между башнями и вокзалом возвышался Бледный Дворец. Точнее, — он хмыкнул не без гордости, будто сам его строил, — его верхняя часть. Сам дворец уходил глубоко под землю и его переходы расходились под всем Халлоунестом.       Сосуд, от напряжения позабыв как дышать, слегка потряс примолкшего спутника за рог, отчаянно желая узнать, куда же пропал целый дворец. Это ведь не катушка ниток или книга учета, вечно теряющаяся и находящаяся в самых неожиданных местах, а штука… несколько более крупных размеров. Такую сложно не заметить, даже если очень сильно пытаться. Это какая-то магия? Или неведомый враг, не оставивший от обиталища короля даже руин? Или что? Или как?       Прекрасно поняв обуявший жучка интерес, рыцарь добродушно усмехнулся, пряча за улыбкой собственную грусть. — Куда пропал дворец? Не знаю, друг мой, и никто в этом мире не знает. Просто однажды его величество отослал нас, своих рыцарей, по очень важному делу, а когда мы вернулись, и он сам, и Бледный Дворец со всем двором исчезли, будто их никогда и не было. Не осталось и следа, только память… Было время, я пытался найти его, но не приблизился к успеху.       Постояв немного у окна, они двинулись дальше, на этот раз в молчании. Миновав несколько заставленных пыльными грузами залов, они вышли в небольшую по сравнению с прочими помещениями комнату. Она оказалась дном шахты, выход из которой терялся где-то в темноте. — Почти пришли, — вновь пробасил рыцарь, указывая на крупную кованную конструкцию, которая больше всего напоминала украшенную металлическую беседку или гигантскую клетку. В подобных, только меньших по размеру, некоторые жуки держали светлячков или ярких букашек с Зеленой Тропы.       Распахнув узорчатую дверцу, великан помог крохе забраться внутрь, после чего сам боком протиснулся в клеть, едва не погнув явно не рассчитанный на такой напор проход. В центре располагался слегка запылившийся рычаг при нажатии на которой вся клеть содрогнулась, наверху что-то натужно заскрежетало, затрещало, и беседка медленно поплыла наверх, увлекаемая толстыми цепями. — Никогда не ездил на лифтах, мой маленький друг? — рассмеялся витязь, устраиваясь на полу подле рычага. — Это куда удобнее и быстрее, чем идти обходными тропами, особенно если ты не помещаешься на большей их части. Этот ведет прямиком на Перепутье, так что потом ты сможешь периодически навещать меня внизу. Разумеется, если тебя отпустят твои старшие родственники.       Смех рыцаря был заразителен, пусть даже кроха не мог смеяться вслух. Он устроился рядом со своим спутником и, пригревшись под боком у рогатого великана, с интересом наблюдал как за решетчатой стенкой лифта проплывают украшенные резными гербами стены шахты. Иногда на глаза попадались старые платформы, от которых вели черные проходы в неизведанную часть королевства, однако лифт даже не замедлял своей скорости рядом с ними. Только поднявшись на самый верх, в комнату подобную той, что располагалась на вокзале Города Слез, клеть остановилась, а гигант распахнул узорчатую дверцу. — Вот мы и достигли Перепутья, мой отважный друг, — сказал он, делая приглашающий жест клешней. — В дальнейшем рассчитываю на тебя.