«Потерять что-то очень близкое тебе — всё равно что потерять самого себя». Ава Деллайра, «Письмо на небеса»
Ей некогда. Именно так она сказала Нику Дюрану, когда тот, встревоженный, позвонил ей, пока кормил их сына, явно решившего, что собака куда больше заслуживает внимания, нежели какая-то безвкусная оранжевая кашица на ложке. Конрад Харлоу, самый нашумевший бостонский серийный убийца, всё ещё был на свободе, и ФБР по сей день ни на шаг не удалось приблизиться к его поимке. Ника назначили на это дело вместе с Эмили, и он также занимался расследованием. Заниматься занимался, но в то же время никогда не забывал о том, что хотя бы иногда нужно возвращаться домой. Эмили же как нырнула в этот омут с головой сразу, как только они обнаружили первое тело, так до сих пор и не показывала носу на поверхность. Ника всегда привлекала её настойчивость: подобно свирепствующему пламени, она вся буквально пылала и искрилась — прежде ему никогда в жизни не приходилось видеть ничего похожего. Он восхищался её упорством и её ревностной приверженностью своей работе, пусть даже это зачастую означало, что именно ему придётся укладывать их сына в кроватку — ему одному. Он прекрасно понимал, что она такая, какая есть. За что бы ни бралась, она отдавалась этому с такой страстью, что у любого голова шла кругом, и с той же страстью она любила и Ника с сыном. Однако как раз эта самая страстная самоотдача и волновала его больше всего, когда дело касалось работы. Эмили выкладывалась из последних сил, постоянно рыла носом землю, порой забираясь очень глубоко, порой даже слишком. Она была замечательным специалистом, одним из лучших, но он так часто становился свидетелем того, как она подвергает свою жизнь опасности, что начал бояться этого её рвения. Чуть меньше часу назад она сбросила ему сообщение о том, что у неё появилась новая зацепка, которой она не пожелала делиться. Ник доверился ей, он всегда ей доверял. Но сейчас, сидя и кормя с ложки широко раскрывшего рот сына, он чувствовал, как изнутри у него всё сжимается и переворачивается, а в горле застыл тугой комок. Его преследовало нехорошее предчувствие, и всё нутро кричало о том, что что-то произошло, одну за другой нажимая на тревожные кнопки и заставляя искры взрываться перед глазами. Он проверил телефон. Ни сообщений, ни звонков — ничего. Вздохнув, Ник поднялся со стула, подхватил на руки Флинна и, ласково чмокнув его в лоб, тяжёлой походкой направился в детскую. Он уложил сына на пеленальный столик, быстрыми ловкими движениями меняя ему подгузник, а разум его тем временем всё продолжал активно работать. Громкий детский крик вернул его обратно с небес на землю, и, глядя на лопочущего что-то на своём непонятном языке малыша, он улыбнулся. — Да, знаю. Она пообещала, что вернётся к десяти, а ещё даже восьми нет, — поймав крохотный кулачок в ладошку, сказал он сыну. — Папочка просто городит ерунду.***
Это была не ерунда. Это была совсем даже не ерунда. Время давно перевалило за полночь, а от неё до сих пор не было ни одной смс-ки, ни одного звонка — ничего. Он уже час как наматывал круги по гостиной; волосы отсвечивали жирным блеском и стояли торчком — результат того, что он уже на автомате протирал руками лицо, прежде чем схватиться ими за голову, ведь с каждой новой минутой волнение и тревога оставляли в его подсознании новый рубец. Резкий рингтон мобильного пригвоздил ноги к полу, и, хотя, по идее, в груди его должна бы разлиться надежда, вместо этого Ника охватило леденящим душу страхом. С трудом сглотнув, он выудил телефон из кармана и взглянул на экран. ФБР. Он шумно выдохнул, только сейчас осознав, что, должно быть, какое-то время не дышал, и провёл пальцем по зелёной иконке. Это всё ещё может быть она, убежал он сам себя. Возможно, если он поверит в это достаточно сильно, то на том конце провода действительно окажется она. — Ник, ты нужен в офисе. Не окажется.***
Следующие тридцать минут Ник действовал исключительно на автопилоте. Он отвёз Флинна к отцу Эмили, на прощание одарив старика слабой улыбкой, и поехал в офис, по пути пытаясь заглушить роющиеся в голове мысли. Стоило ему переступить порог, как глаза всех присутствующих обратились прямо на него. Вот только тех глаз, которые он так отчаянно хотел сейчас увидеть, среди них не нашлось. — Где она? — прозвучало слишком грубо и хрипло; изнеможение от последних проведённых трёх часов наконец начало брать над ним верх. — Не здесь, Ник, в мой кабинет. Ник проводил начальника усталым взглядом, плечи его безвольно опустились под тягой того, что ждало впереди. Однако, не говоря ни слова, он проследовал за мужчиной, который уже стоял в кабинете и ждал, пока он закроет за собой стеклянную дверь, и на лице его застыло такое выражение, что Ник только покрепче сцепил кулаки. — Мы поймали Харлоу, — скрестив руки на груди, угрюмо объявил Адам, и в его голосе проскользнула сокрушённая нотка. — Хорошо, это же хорошо, — кивнул Ник и пристально уставился на мужчину, который, судя по всему, явно подыскивал нужные слова для своей следующей реплики. — Да, хорошо. Однако я не поэтому тебя позвал. Он с пренебрежительным вдохом провёл ладонью по своему коротко стриженному ёжику. — Где Эмили? Мы оба с вами знаем, чем она сегодня была занята. — Харлоу добрался до неё. У Ника вырвался горький смешок, и, покачав головой, он зарылся рукой в волосы. — Нет. Комната начала вращаться по кругу, земля пошатнулась, а душу и сердце изнутри пересекла глубокая трещина. Продолжая ходить туда-сюда, он с силой оттягивал волосы и, как мантру, повторял одно и то же: нет-нет-нет. Облизнув губы, он покрасневшими глазами уставился на начальника и наградил его полным недоверия взглядом. — У вас есть доказательства? — выставив вперёд палец, обвиняюще произнёс Ник. — Где её тело? Где она?! — выкрикнул он и, повернувшись к одному из стоящих в кабинете кресел, грузно опустился в него. Он сидел, низко склонив макушку, и в очередной раз до побелевших костяшек пальцами насиловал кожу головы. Чужая рука коснулась его плеча и крепко сжала. — Мне жаль, Ник. Замотав головой из стороны в сторону, он смахнул ладонь и, мрачно усмехнувшись, вскочил на ноги. — Нечему тут сожалеть. Она не… Сжавшись, он на пару секунд надавил ладонями на глаза, а затем сделал дрожащий вдох, после чего следы паники на его лице постепенно начали исчезать, уступая место решимости. — До тех пор, пока не нашли её тело, она жива, — твёрдым сухим голосом объявил он, его глаза горели огнём. — Я отказываюсь играть по чужим правилам. С этими словами он двинулся прочь из кабинета начальника и едва ли не бегом бросился к её рабочему столу, на ходу начиная рыться в бумагах.***
Этого не могло быть. Просто не могло. Этот парень просто играл с ними, водил их за нос с самого первого дня. Что вообще у Адама на уме? Ему что, заняться нечем, кроме как верить словам какого-то психопата? Что-то тут было нечисто. Позволив себе откинуться на спинку кресла, он запрокинул голову назад, глазами вонзившись в потолок и не прекращая усиленно шевелить мозгами. Отчаянно пытаясь отыскать смысл во всём том, что свалилось на него за последние четыре часа. Его мир вращался с бешеной скоростью и разваливался по кусочкам так быстро, что внутренности в животе скрутило узлом. Он плотно зажмурил глаза в надежде, что, когда откроет их, то Эмили волшебным образом появится прямо перед ним, сверкая этой своей лукавой улыбкой на губах. Они обсуждали между собой возможный исход, они оба прекрасно осознавали опасность своей работы, но Ник даже на секунду не мог себе представить, что настанет день, когда один из них попросту не вернётся домой. Испустив тяжкий вздох, он закинул подмышку пачку с файлами и, не оглядываясь, вышел из офиса. Что-то во всём этом определённо было нечисто.***
Вплоть до конца недели он так и не вернулся к её отцу, чтобы забрать сына, отговорившись тем, что в ФБР произошло нечто исключительной важности. Не то чтобы он полностью соврал, упомянув всё-таки дело Харлоу, но опустил самую горькую, самую жизненно важную подробность. У него не хватало мужества встретиться лицом к лицу ни со стариком, ни с их сыном. Он не мог собраться с духом, чтобы посмотреть в глаза отцу и сказать, что его дочь больше не вернётся. Не мог найти в себе силы взглянуть на мальчика, который даже сейчас уже был точной копией своей матери. Пожалуй, это было самое худшее. Первая ночь была тяжёлой и безжалостной, реальность всего происходящего заставила его рухнуть на колени прямо посреди гостиной, чувство вины давило своим грузом до тех пор, пока его лоб с громким стуком не ударился об пол — скорбь, этот необузданный и не знающий прощения дикий зверь, разрывала когтями его грудную клетку с такой яростью, что в итоге у него не осталось больше сил нормально дышать и он просто, задыхаясь, жадно глотал ртом воздух, снова, и снова, и снова во мраке ночи выкрикивая её имя. Остаток выходных он провёл, окопавшись в бесчисленных стопках документов. Ночи на пролёт пытался понять, куда она могла отправиться в тот вечер. Днями — колесил по городу, только чтобы вернуться домой ни с чем. Позже он осознал, что какая-то часть него исчезла в тот день вместе с ней. Настолько большая часть, что он уже не узнавал самого себя. Мир вокруг потерял для него всякий смысл, все его эмоции закрылись под замок, здравый смысл отключился. Боль стала его вечной спутницей, и он позволил ей полностью поглотить себя. Он пытался держаться молодцом ради их общего ребёнка, он искренне пытался. Но жажда разобраться во всём, найти недостающие ответы на вопросы с каждым днём становилась всё сильнее и сильнее, и так до тех пор, пока в один из вечеров, когда он в очередной раз припозднился, забирая сына, её отец не вправил ему мозги на место. — Послушай сюда, я не позволю тебе забросить мальчишку и, как последнему трусу, погрязнуть в депрессии, — нещадно заявил тот и уставился на него таким яростным взглядом, что Ник от стыда не мог заставить себя оторвать глаза от пола. — Покажи мне, что ты в самом деле тот самый мужчина, о котором она так много рассказывала. Позаботься о вашем сыне и найди её, наконец. После этого он целиком и полностью посвятил себя мальчику, который продолжал расти и развиваться день ото дня. Все вокруг отмечали это, неустанно повторяя, что в столь юном возрасте любая мелочь имеет огромное значение, и Ник гордился сыном, лишь с его помощью начав вновь собирать себя по кускам. Он не исцелился до конца, нет, этому уже никогда не бывать, ведь каждый новый звук, слетающий с губ Флинна, каждый шаг, который тот делал самостоятельно, — всё это отзывалось невыносимым желанием разделить эту радость с ней. Он буквально видел перед собой её яркую любящую улыбку, которая отразилась бы у неё на губах, видел светящиеся сочной зеленью глаза, в которых заблестели бы слёзы и влажными дорожками потекли бы вниз по щекам — точно капли утренней росы, пробегающей вдоль листка. Недели сменялись месяцами, постепенно, одно за другим на поверхность выплывали новые доказательства её возможной смерти. ДНК под ногтями Харлоу и его официальное признание вины. Она полагала, что он был прямо у неё в руках — там, за пределами Бостона, где-то посреди леса. Харлоу заявил, что заранее знал о её приходе, заверил их, что её смерть была быстрой, и наотрез отказался раскрывать местоположение тела. В комнату для допросов Ника не пустили — вместо этого он, стиснув челюсти, с непроницаемым выражением лица стоял по ту сторону зеркального окна и, сжав руки по бокам в кулаки, боролся с желанием ворваться внутрь и перерезать горло этому ублюдку. Они в чём-то ошиблись. Это был далеко не почерк Харлоу, и от его такой блуждающей улыбки и многозначительного взгляда у Ника все волосы на затылке вставали дыбом. Они в чём-то ошиблись.***
За последующие несколько месяцев ничего нового больше не обнаружили, и ему до сих пор не разрешали увидеться с убийцей. Дело считалось закрытым, и все ожидали, что он должен погрузиться в траур. В конце концов, когда терпеть дольше стало уже попросту невозможно, Ник решил прекратить поиски, он взглянул в глаза своему сыну и понял, что ему нужно продолжать жить дальше — если не ради себя, то ради Флинна. Его сердце и здравый смысл схлестнулись в ожесточённой хватке: одна половина настойчиво убеждала его сдаться и принять то, что её уже не вернуть, зато другая — во всю глотку орала о том, чтобы он продолжал копать глубже. Ему не нравился тот человек, которым он становился, когда проваливался в эту кроличью нору, не нравилась та паранойя, что накрывала его с головой и сдавливала в своих тисках, та невозможность отличить день от ночи, реальность от выдумки. Их дом стал походить на архив: пол усеян документами и фотографиями улик, и порой он садился в самый центр этого безобразия и снова и снова изучал всё вплоть до тех пор, пока кровавые пятна не появлялись перед глазами. Когда малышу исполнилось два года, он окончательно опустил руки и согласился на то, чтобы организовать похороны. Голос внутри него всё ещё неустанно твердил о том, что это неправильно, что он совершает ошибку, но со временем Ник научился затыкать его. На улице было так же пасмурно, как и у него на душе: тёмные кучевые облака в любой миг грозились разразиться дождём, а влажный морозный воздух начинал постепенно сгущаться и окружать их вязким туманом. Волосы мокрыми прядями липли к коже, и, стекая по лбу, холодные капли оседали на ресницах, где, смешиваясь с горькими слезами, продолжали свой путь вдоль по щекам. Маленький мальчик плотно прижался к его груди и, зарывшись лицом в плечо, молча глазами бродил по округе. Он толком ничего ещё не понимал, хотя и прекрасно знал, что они пришли сюда попрощаться с мамой. Ник, как мог, пытался объяснить сыну, что происходит, но двухлетний ребёнок смотрел на него с такой надеждой во взгляде, какой его отец сам не мог никогда похвастаться, и тем самым будто говорил ему, что она ещё может вернуться. Он завидовал душевному спокойствию сына и вместе с тем был ему искренне благодарен. Пёс тоже был здесь. Ник знал, как сильно Эмили полюбила питомца едва ли не с первого взгляда, и это чувство было полностью взаимным, а потому не взять щенка с собой было бы совершенно неправильно. Не издавая ни звука, тот сидел в десятке метров от могилы, гордо, словно в ожидании чего-то, задрав морду высоко вверх. К тому моменту как священник завершил свою речь, он улёгся на живот и, устроив голову на лапах, жалобно заскулил, отчего Флинн тотчас потянул к нему ручки. Это была тихая скромная церемония — лишь он сам, Флинн, собака, отец Эмили и Адам собрались возле пустого гроба и прямо смотрели перед собой. Её отец принципиально держался чуть в стороне, и в его взгляде сквозила такая злоба, что Ник даже на расстоянии чувствовал себя неловко рядом с ним. Он знал, что тот винит его — и в её исчезновении, и в том, что прекратил поиски. Со временем он смирился с этим; он по-прежнему возил Флинна к дедушке в гости, но уже больше не обменивался разговорами со стариком, который предпочёл начисто игнорировать его. Он знал, что Эмили бы это не понравилось, но ничего не мог поделать — её больше не было рядом, она ушла и забрала с собой частицу него. С этим он тоже смирился. Всё кончено. Она в самом деле умерла, и думать иначе — означало обречь себя на лишние страдания. Всё кончено. Её больше нет.