И падает Берлинская стена...

— Шерлок! Выскажись! Ты всегда был взрослым! Что нам делать? Он растерянно поднял расфокусированный взгляд, не сразу поняв суть вопроса. Напротив расположилось все немногочисленное семейство Холмс: отец стоял вполоборота, и взгляд его бегал от сына к сыну, поминутно останавливаясь на властной жене; мать, опираясь на стол красного дерева кончиками пальцев, с надеждой смотрела на Шерлока, и вся ее фигура выражала непоколебимую уверенность в собственной правоте; Майкрофт же спокойно сидел в кресле с будто приклеенной вежливой улыбкой — но в глазах его отражались лишь усталость и бесконечное смирение, за которыми робко таилась застарелая боль. Весь этот разговор был фарсом с самого начала: никто никого не собирался слушать. Леди Вайолет нужен был козел отпущения, на которого можно выпустить пар, обвинив во всех смертных грехах, — а кто же подойдет на эту «почетную» роль лучше старшего сына — главного разочарования семьи. Его аргументы никого не тревожили, а когда Шерлок попытался вставить слово в защиту брата, на него просто уставились как на привидение и как ни в чем не бывало продолжили бесконечный поток упреков. Сказать, что такое положение дел его раздражало, — ничего не сказать. Они с Майкрофтом никогда особо не ладили: в детстве — да, особенно после того как Эвр исчезла из их жизни и они остались практически одни, — но не в юности, когда разъехались по школам и университетам, и не во взрослой жизни с нечастыми встречами на фоне очередного дела. Но как бы Шерлок порой ни злился на постоянную гиперопеку, язвительные нотации и вечные сентенции a la «Неравнодушие — не преимущество», они все равно были братьями, несмотря ни на что. Вот только он слишком поздно это осознал. Понимал раньше, но благополучно закрывал глаза, позволяя накапливаться обидам и недосказанностям. Майкрофт редко, очень редко делал шаги навстречу — Шерлок же их благополучно игнорировал, сводил все в шутку. Один только раз он позволил себе заговорить о чувствах — с доброй иронией, со своеобразным желанием помочь, — чем без малого поставил брата в тупик:  — Ты упустил то, что он одинок.  — Я этого не вижу, — Майкрофт как всегда категоричен.  — Ясно как день.  — Да?  — Проще некуда.  — Говори.  — Боже, даже ееежику…  — Да говори же! — терпение уже на грани: ну сколько можно тянуть!  — У любителей дурацких шапок чаще всего непростые отношения с людьми.  — Ерунда. Может, ему просто нравится быть не как все. Это не означает, что он одинок.  — Именно.  — Не понял, — а вот теперь на смену злости пришла неподдельная растерянность.  — Он не как все, и ему наплевать. А остальным на него — плевать, — это уже даже намеком не назовешь: Шерлок прямо говорит о том, что думает о его образе жизни и отношении к окружающим («Я живу в мире аквариумных рыбок»).  — Я вовсе не одинок… Шерлок, — а вот теперь черед небывалого удивления: Майкрофт явно выбит из колеи этим неожиданным пассажем.  — Откуда ты знаешь?.. Цирк с самого начала — но на последней фразе в голосе Шерлока боль и сожаление. Воспоминания разбередили его чувства — однако этот порыв фактически ушел в никуда. Больше попыток не было. Шерринфорд изменил все. Несмотря на то что любимцем Эвр всегда был младший брат и именно вокруг него закручивалась «игра», старшему досталось не меньше, хоть он и не принимал активного участия. Смертельно напуганный (как бы он это ни скрывал), вынужденный наблюдать за страданиями фактически единственного близкого человека, он ничего не мог сделать, кроме как отдать жизнь за его счастье — но даже это ему не удалось. А после — лишь долгие часы взаперти в полном неведении о его судьбе. И еще неизвестно, что тяжелее. Тогда он почти сломался — но только почти. Именно эта сцена в пустой комнате навсегда перевернула сознание детектива: Майкрофт, благородно жертвуя собой, стоял под дулом пистолета, храбрясь до последнего, — и в этот момент Шерлок впервые за долгие годы увидел перед собой не бездушную «рептилию», не холодного «снеговика», а того самого старшего брата, которого знал с раннего детства: к которому бежал с травмами после очередного опасного для жизни эксперимента и который отмазывал его перед матерью; который неоднократно находил его в самом глухом наркопритоне и, чертыхаясь и проклиная весь свет, приводил его в чувства после дикой передозировки; который сам пришел за ним, плененным сербскими террористами, хотя вполне мог послать парочку хорошо обученных агентов… Он увидел живого человека, чьи глаза даже перед лицом смерти — особенно перед лицом смерти — таили в себе боль, заботу и прощение. И это Шерлок уже не мог проигнорировать. И сейчас, глядя на этот дешевый фарс, глядя, как само Британское правительство костерят на чем свет стоит, а тот лишь спокойно объясняет ситуацию, даже не решаясь оправдаться, почти не пытаясь прекословить родителям, как чертов правильный сын, он больше не мог оставаться в стороне. Просто не мог. Им давно пора расставить все точки над «i» — что ж, видимо, время пришло. Гнев поднялся в душе детектива, ярость застила глаза — он холодно в упор посмотрел на мать:  — Что вам делать? — голос его, глухой и уставший, набирал силу с каждым словом. — Для начала прекратить гнать всех собак на Майкрофта, будто он лично сделал Эвр такой, какая она есть. Он, конечно, далеко не ангел — более того, я первым назову идиотом того, кто подумает о нем в таком ключе, — но и не вселенское зло, повинное во всех грехах человечества. Он просто пытался спасти людей, хоть и наломал при этом немало дров. Я был любимцем Эвр: чтобы всецело завладеть моим вниманием, она убила Виктора. Но, как думаете, кто стал бы ее следующей жертвой? — лицо матери вытянулось в изумлении, стоило ей понять, к чему ведет младший сын, — Майкрофт же, не мигая, смотрел на брата, и в его глазах отражалась сложная гамма противоречивых эмоций: шок, неверие, удивление, надежда и что-то еще, не поддающееся никакой расшифрофке. — Ты, мама, боишься потерять дочь — а старшего сына потерять не боишься? А младшего, если старшего не жалко? Ведь и я бы ей надоел рано или поздно: как ты знаешь, у игрушек есть печальное свойство ломаться — особенно под давлением. Как думаешь: насколько быстро сломался бы я? Шерлок говорил тихо, вкрадчиво, язвительно — и тем сильнее был эффект, произведенный его неожиданной речью. В кабинете повисла давящая тишина — никто не мог подобрать слов. Несколько минут спустя леди Вайолет первой справилась с потрясением:  — Шерлок, ты…защищаешь брата? — голос ее дрогнул, словно на ее глазах свершалось преступление, в саму возможность которого она никак не могла поверить. Ну еще бы: любимец семьи, которому все позволено, но который прежде всегда предпочитал политику невмешательства, вдруг открыто выступил на стороне брата — «виновника» происшествия, козла отпущения и просто разочарования родителей.  — Да, черт возьми, я его защищаю — хотя бы потому, что сам на его месте поступил бы так же. Я бы понял ваши претензии, если бы он Эвр убил по-тихому и представил все как несчастный случай, — все вздрогнули на этих жестоких словах — безжалостной констатации факта. — Но заточение в Шерринфорде — это еще довольно гуманное решение проблемы. Других вариантов нет и не было. Подумайте об этом на досуге. И приходите, когда будет, что сказать. Рационального. Миссис Холмс молча ловила ртом воздух. Майкрофт все так же сверлил его взглядом, так и не двинувшись с места с начала этого разговора. Мистер Холмс же и вовсе старательно прикидывался тряпочкой, упорно делая вид, что его здесь нет.  — Уильям Шерлок Скотт Холмс! Как ты смеешь так разговаривать с матерью?! — леди Вайолет вспыхнула, как спичка, стоило ей прийти в себя и осознать сказанное. — Как ты не понимаешь: если бы не Майкрофт, все было бы в порядке и Эвр была бы с нами! Дальше Шерлок уже не слушал. Он смотрел на женщину перед собой и больше не видел в ней свою мать — все словно перегорело. Нет, они никогда не были особо близки: а в последние годы он и сам избегал родителей настолько, насколько это было возможно. Но это уже перебор. Он не мог простить матери этих слов, не мог простить отцу его бездействия. Возможно, позже — но точно не сейчас. Сейчас перед ним стояли абсолютно чужие люди, которым здесь не место. Так что он просто молча с каменным лицом подошел к двери, открыл ее — и все так же молча указал на выход. Миссис Холмс поперхнулась воздухом на полуслове и в шоке уставилась на сына: такого от него точно никто не ожидал. Но тем не менее так и не сделала ни шага, оставшись стоять у стола.  — Вон! — тихо, но твердо велел Шерлок — сталь звучала в его голосе, а равнодушный взгляд льдисто-серых глаз был устремлен прямо на мать, не оставляя ей права выбора. Леди Вайолет медлила недолго. С полминуты недоверчиво рассматривала человека у двери, так изменившегося за последние годы, — и, окончательно убедившись в том, что он не шутит и что им здесь больше не рады (да и изначально не были), вскинула голову и, чеканя шаг, гордо удалилась, так и не взглянув на Майкрофта. Муж тенью последовал за ней. Шерлок закрыл за ними дверь и, опустившись на стул, устало запрокинул голову. В кабинете повисла напряженная тишина. Первым не выдержал Майкрофт, желая раз и навсегда прояснить непонятную ситуацию:  — Шерлок, ты… — голос его дрогнул, и он замолчал, не зная, как описать только что произошедшее.  — Не благодари: давно надо было это сделать, — детектив ненадолго поднял голову, уверенно встречая его растерянный взгляд, и вновь вернул ее в исходное положение. Они снова замолчали. Холмс-старший еле слышно выдохнул с облегчением: своими словами брат только что подтвердил, что все, сказанное им здесь, было не игрой на публику — он действительно так думал, и это вселяло пусть слабенькую, но надежду. Майкрофт любил его — по-своему, но любил — и заботился о нем, как умел. И прекрасно знал, что и тот его любит — хоть и не показывает никогда. Почитает слабостью, боится проиграть в им же придуманной войне, в то время как все, что стоит между ними, — лишь детское соперничество и море неозвученных обид. Их любовь безусловна, но отношения балансируют на лезвии ножа вот уже долгие годы: один неосторожный шаг может все в одночасье разрушить, и восстановить их будет предельно сложно. А они, как два барана, не могут просто взять и поговорить: когда готов один, противится другой, и наоборот — и так далее до бесконечности. Но сейчас… Шерринфорд что-то изменил в них, словно разрушил некую стену, и Шерлок понял это первым — и Майкрофт ждал, просто ждал, боясь поспешным словом спугнуть неожиданную возможность.  — Майкрофт, ты — идиот, — спокойный голос Холмса-младшего внезапно ворвался в его Чертоги, тут же выдергивая в реальность.  — Не разочаровывай меня, братец: ты так хорошо начал, — хмыкнув, ответил он с привычной ехидцей — но детектив сразу почувствовал фальшь.  — Ты идиот, потому что всерьез поверил, что я смогу тебя пристрелить, и попытался обманом меня спровоцировать, — как ни в чем не бывало продолжил Шерлок, сделав вид, что не услышал саркастичного замечания. Глаза в глаза: в одних — решительность, в других — неверие и надежда.  — Никогда не смей сомневаться во мне. И никогда — слышишь? — никогда не смей приносить себя в жертву ради моего счастья: так ты добьешься чего угодно, но только не его. Твоя смерть — это всегда испытание для других, а если при этом ты вынуждаешь другого тебе помочь, то тем самым ломаешь ему жизнь. А теперь подумай еще раз и реши для себя: был бы я счастлив, убив тебя тогда? Холмс-старший сидел, откинувшись на спинку кресла и сцепив руки в замок на животе, и смотрел на брата с нечитаемым выражением лица — хотя в душе его бушевала буря. В самом деле, было бы глупо ожидать от детектива слезных извинений и мольбы — но эти слова были пределом его искренности и значили чрезвычайно много, если не сказать — все. Это был шаг навстречу, скрытое признание, которое просто не могло не дойти до адресата: слишком долго он этого ждал. Шерлок встал и, не дожидаясь ответа, молча направился к выходу. В словах не было нужды: он все увидел в глазах Майкрофта, горящих мягким светом принятия и благодарности, — а большего и не надо. И только, уже открыв дверь, помедлил немного на пороге:  — Your loss would break my heart, brother mine, — и вышел, спиной чувствуя потрясенный взгляд брата. Довольная, непривычно теплая улыбка играла на его губах.