Лилия двора или Благословенно оружие

Марк догадывался, что с течением времени привыкнет к жандармерии, и её казённый серо-жёлтый облик станет ему родным, но пока что единственное, что чувствовал поручик, так это собственную чужеродность в этом царстве сосредоточенной деловитости и достоинства.       Гаго Прах говорил ему, что это ненадолго — если Марк верно распорядится тем, что даровала ему судьба. Но Стил знал себя. Из жандармерии его взгляду открывалось многое — в переносном, разумеется, значении, потому как из окна своего кабинета в реальности он мог увидеть только угол с лоточником, неизменно занимающим свое место даже в дождливые дни. Однако с места поручика жандармерии действительно можно было прыгнуть высоко, в особенности, имея такого друга, как Гаго Прах. Проблема была в том, что, даже не задавая себе вопроса, хватит ли у него сил, Марк не знал, хотел ли он. Война меняет всех, просто каждого по-разному.       А чего ты хочешь, ехидно зашептал внутренний голос, пить дни напролет?       Марк не стал бы отрицать, что прикладывается к бутылке. Даже изредка на работе. Но это же не мешало ему?       И нет, так жить он не хотел. Просто пытался притупить боль в руке и в душе. Это должно было закончиться. Скоро. Может, не слишком скоро, но достаточно быстро, чтобы поручик не успел привыкнуть. Он знал это, что важнее, он верил в это. Он не собирался становиться карикатурным пьющим служакой из романов в мягких обложках. Но чего он хотел?       Перед внутренним взором Марка пронеслось видение: гостиная в зеленых тонах, не столько сумрачная, сколько дымчатая, оттого, что он не хотел слишком прилежно задумываться о том, какова обстановка. Потрескивание камина. Кошка или собака, лениво бродящая меж кресел. И женщина, вышивающая у огня. Молодая, но со временем становящаяся все старше, однако не теряющая своей красоты. Аромат ее духов. Запах жаркого с кухни. Смех ребенка в комнате наверху.       Хорошая, налаженная жизнь. Стабильный доход от ренты. Титул? Почему нет. Это было бы приятно, хотя и вовсе не обязательно. Но чтобы эта картинка с открытки стала реальностью, Марку надлежало потрудиться. Возможно, даже принять кое-какие предложения Гаго Праха.       Только не те, против которых восстает все мое существо, подумал Марк. Куда больше в эту минуту ему хотелось порассматривать смутный образ женщины в кресле. Не то что б он был придирчив. Пусть не любая женщина смогла бы стать ему хорошей женой, однако Марк не требовал сверхъестественного. И вряд ли ему пришлось бы долго искать: в его понимании, едва ли не любая девушка хотела замуж, и уж тем более, за военного. Марк не переоценивал себя, но и отказывался ни во что не ставить то, что он был на войне и выжил. Это стоило ему самому душевного спокойствия и, в некоторой степени, здоровья. Так что Марк свой ущерб считал заслугой — хотя бы ради спокойствия души, бессознательно.       И все же, несмотря на скромные запросы, ему бы хотелось, чтобы его счастье составила Кларинда ди Ардуа. Она была молода, знатна, не слишком богата, но вполне состоятельна и, без сомнения, до крайности прелестна. В столице нашлось бы некоторое количество девушек, также соответствующих подобному описанию, однако же Кларинду из общего ряда выделяла ее необычайная скромность, крайне женственная и трогательная. Марк не знал другой девушки, так чурающейся всяческой скверны.       Дверь в кабинет распахнулась так резко, что стукнулась о стену, и Марк вздрогнул: инстинктивно он напрягся, и рука отозвалась болью в срастающихся мышцах.       — Я достала Вам пригласительный, душка поручик! На пороге кабинета стояла Лилли. Марк не спрашивал, как она прошла мимо дежурного. То ли за стойкой снова сидел тот же олух, что спасовал перед Дэлит, то ли какие-то свои винтики подкрутил Прах.       Марк устало потер лоб, но, тем не менее, улыбнулся. Он был рад увидеть Лилли. Он не думал, что она вернется. Не после того, как выскочила из кареты едва ли не на ходу. Но вот она была здесь — сияющая, полная добрых новостей и жажды жизни.       — И приготовьте костюм, потому что леди Кларинда наказала всем явиться в масках!       Марк подскочил к гостье в два шага и вырвал у нее из руки конверт, мгновенно сломал печать и развернул со всей жадностью безответной любви. Но угловатый почерк с нажимом не мог принадлежать нежной девице ди Ардуа. Вчитавшись в строки повторно, Марк понял, что это послание от Гаго Праха. И оно было весьма любопытно… Но Стил вряд ли в ту секунду мог сосредоточиться на нем с должным вниманием. Поручик поднял взгляд на Лилли. Она давилась едва сдерживаемым смехом.       — Чтобы получить письмо леди Кларинды, сэр, сперва докажите мне, что достойны столь прекрасной девицы, как она!       — Вы чудовище, леди.       — И я долго училась, чтобы стать им, сэр.       — По крайней мере, у Вас были хорошие оценки, как я вижу.       Он шагнул к ней, готовый силой отнять у нее письмо, но Лилли, разгадав его порыв, прижала руки к груди.       — Вам придется осмелиться тронуть меня там и так, после чего Вы сами сочтете себя недостаточно…       Марк шагнул еще ближе, и Лилли отпрянула, отворачиваясь. Поручик подумал, уж не пахнет ли от него алкоголем. Не должно бы… хотя причина на то имелась. Лилли достала из-за корсажа приглашение, подписанное Клариндой, подала его Марку — ничего веселого не осталось ни в ее лице, закрытом плотной кружевной вуалью, ни в движениях, ни в голосе.       — Вашей руке лучше, я смотрю, но я не стану играть слишком жестоко с человеком раненым, сэр.       Марк вскрыл письмо. Бисерный почерк милой Кларинды… Она приглашала Лилли — не его — но той дозволялось, точнее, даже наказывалось взять с собой спутника мужского пола. Это было не так лестно, не так лично, как Марк мечтал, но главное сбылось: он мог попасть на прием к мисс ди Ардуа. В ее дом. И говорить с ней, и танцевать. Его рука вряд ли дозволяла вполне насладиться последним, но это было возможно при некотором усердии. Под звучание некоторых мелодий.       Оба письма Марк спрятал за пазуху. Лилли покорно ждала, пока он закончит, стоя в дверях, куда отшагнула, когда Стил попытался сблизиться с ней.       Он вскинул брови, отмечая только теперь, при втором взгляде на гостью: она в черном. В платье из ткани покрашенной густо и тщательно, так что даже несмотря на простенький крой, наряд выглядел изящно и достойно. В волосах ее колыхался очередной искусственный ненюфар, там, где вуаль была заколота под волосы. Поймав взгляд Марка, Лилли одной рукой слегка оттянула ткань юбки, точно демонстрировала ее на продажу.       — Приоделась для доков. На черном ведь не будет видно грязи?       Будет, чуть было не брякнул Марк, вспоминая, что грязь, засыхая, становится серой, а не черной. Однако это не имело значения, понял он, и сказал то, что действительно было важно:       — Вы не пойдете в доки, потому что Вам там делать нечего. Ни одной приличной женщине там нет причин находиться.       — Тогда приличная женщина идет в церковь. К тому же, я должна исповедаться.       — Так Вы верующая?       — Без лишней скромности могу сказать, что не меньше, чем Верховный жрец.       Вуаль ее была закреплена на затылке, такая длинная, что охватывала подбородок. Лицо Лилли за этой пеленой казалось неясным, как во тьме или в отражении старого зеркала.       — Главное, чтобы там не подумали, что Вы собрались заказать поминальную службу. Выглядите Вы сегодня, как будто кто-то умер.       — Так кажется из-за моей одежды или моей улыбки?       Лилли демонстративно растянула губы, и Марк, шагнувший было снова ближе к ней, смутился, понимая, что видит что-то не то. Глаза уже схватили это, но внутренний голос еще не назвал это внутри его головы, и Марк отложил попытки.       — Снова ненюфар? — Он указал на ее волосы, приподнятые на затылке. Тяжелые золотые пряди спускались на спину, переливаясь через подхватывавший их снизу вверх гребень.       — Вы говорите так, как будто разбираетесь в цветах.       — Не разбираюсь. Но я долго ухаживал за маминым садом, когда она сама уже не могла этого делать.       Мальчик и мать, подумала Лилли, не уверенная, что стоит говорить это вслух: мужчина, любящий маму, всегда чуточку привлекательней любого другого. Но для себя она это отметила.       А Стил решил не развивать тему, хотя воспоминание о саде в его разуме таяло медленно, нехотя. Она действительно лилия, подумал Марк. Но цветы, как известно, привлекают пчел. И менее безобидных насекомых.       — Приподнимите вуаль, мисс.       Она отвела взгляд. Тем не менее, выражение ее лица осталось спокойно, как он увидел, когда она повиновалась. Одновременно с тем, как он повторил свою просьбу:       — Пожалуйста, покажи мне. Я должен увидеть.       Марк выдохнул, точно сам только что получил удар. Под самым глазом багровел такой синяк, который… Должен был чудовищно болеть. И не мог появиться от удара о дверь или угол — уж марк знал эти отговорки несчастных женщин, побиваемых мужьями. Нет, это чей-то кулак, если не что потверже, не пожалел нежного, розового личика Лилли.       — Это Глинд? Скажи мне. Это он посмел?       — Нет, это просто… — Лилли опустила вуаль, скрывая за ней и синяк, и выражение лица. Марк теперь едва мог разобрать, что она чувствует, как бы ни всматривался в пелену кружева. — Это не важно. Не думай об этом.       Но мог ли он? Марк всегда испытывал желание защитить всех женщин, что видел вокруг. В особенности, молодых, хорошеньких и нежных — что он мог поделать, если чувствовал так? Однако это всегда было… менее серьезно. Синяки на запястье Лилли в их позапрошлую встречу уже ранили его в самое сердце. Грубая хватка Глинда была выходящей за грань непочтительностью. Уже была. А синяк на лице… Марк чувствовал разом гнев и панику. Это ощущалось так, будто война вторглась в его старую, но и новую — возвращенную им самому себе — спокойную жизнь. Это было… кое-что недопустимое.       — Церкви придется нас подождать.       Лилли издала непонимающий тихий возглас.       — Мы пойдем… за покупками, мисс Гиббс. — Марк говорил жестко, стиснув челюсти, и только поймав недоуменный взгляд Лилли понял, что еще немного, и он начнет ее пугать. Он попробовал говорить мягче. — Я хочу сделать Вам подарок. Это кое-что, что Вам пригодится.       О, Демиург, надеюсь, что нет, сказал его внутренний голос. Ты пойдешь потом, и разберешься с причиной — и ей никогда не придется применять то, что ты собираешься купить для нее.       Лилли подняла руки и закрепила вуаль под ненюфаром плотнее, чтобы та ненароком не открыла ее лица.       — Как скажете, поручик. Идемте. — Лилли без особого выражения пожала плечами. — Вы не собираетесь оставить пригласительный билет здесь? Не боитесь потерять?       Марк только теперь вспомнил, что за пазухой у него письма. Когда он достал их, чтобы спрятать в ящик стола, ноготь его сам собой вмялся в бумагу, едва не прорвав ее.       Покинув здание жандармерии, Марк вздохнул с облегчением (напрасно, слишком глубоко — столица не могла похвастаться таким уж чистым воздухом). Своевольная отлучка на расследование придала ему сил тем более, что Марку отчаянно хотелось поступить по-своему, хотя бы по мелочи. На войне он только подчинялся приказам, в жандармерии от него ждали того же… Гаго Прах все еще повелевал им, и оставшееся в ящике стола письмо напоминало об этом. Но приказ Праха покуда лежал там, придавленный полупустой бутылкой, так что Марк считал его до поры не властным над собой.       Лилли, не догадываясь, как изменились их планы, выжидающе стояла на крыльце жандармерии.       — Куда мы теперь? Поймаем кэб?       — Нет. — Марк ненадолго задумался. — Пройдемся.       Он снова предложил Лилли руку, и она снова приняла ее, на сей раз иначе — втиснула ладошку ему под сгиб локтя, как, должно быть, делала с подружкой в пансионате. Если, конечно, она была хоть день в подобном месте. Марк сомневался.       В особенности, после того, как они вошли в торговые ряды. Лилли вертела головой, не думая, какое производит впечатление, задерживала взгляд подолгу на витринах, и Марк не мог понять, смотрит она на выставленный в них товар или на свое отражение. Или, может, вовсе на прохожих позади них с Марком, чтобы скрыть, что пялится на них.       — Вам нравится смотреть на красивые наряды?       — Очень. — Лилли улыбнулась, краснея, что было заметно даже через вуаль, если присмотреться. — Иногда.       — А носить?       — Не особенно. Не думаю, что объясню это мужчине, но чем лучше платье, тем оно неудобнее.       Марк рассмеялся. Еще утром он чувствовал страшное похмелье, но пара кружек пива это исправили, и тем не менее, до полудня день выходил довольно паршивым. И вот теперь Марк шел по красивой весенней улице, с красивой юной мисс — пусть и выглядящей скорее как вдовушка, нежели девица — и все могли думать, что она влюблена в него. Что важнее, Марк собирался восхитить ее по-настоящему.       Они прошли мимо витрины с игрушками: огромными плюшевыми медведями и нарядными фарфоровыми куклами ростом Лилли по пояс. Она сама как кукла, подумал Марк, разглядывая в отражении витрины абрис плеч и шеи Лилли. Кларинда была куда красивее, и при том ничуть не менее хрупкой, но Лилли источала очарование маленького зверька, непосредственного несмышленыша, еще только познающего мир. Марк пока не вполне это понял, однако в душе уже хотел открыть ей все тайны этого света.       Кроме одной, проскрипел его внутренний голос, напоминая об их разговоре в карете.       Это, конечно, играло свою роль. Марк хотел загладить ту свою оплошность — вдобавок к обычной своей природной галантности.       Ей нравится город, вспомнил он недавний разговор с Лилли, и был рад теперь немного показать ей Атепатию. Судя по всему, Лилли жила в небогатом районе, и где-то нашла ублюдка Глинда, вряд ли в респектабельном квартале — Марк продолжал держаться на расстоянии от размышлений, кем мог его спутнице приходиться этот грубиян. О, но ты ведь предполагаешь, подсказал внутренний голос. Марк задушил его раньше, чем тот успел произнести это слово — пусть и только в его голове.       На соломенных стульях за плетеными столиками сидели праздные гуляки, попивая шипучку и поедая конфеты в обсыпке. Марк тотчас понял, что должен побаловать Лилли какими-нибудь лакомствами. Он еще не был уверен, что доведет до конца свой первоначальный план, но хотя бы это он точно мог сделать.       Конфеты и чашку чая им продала юркая смуглая девушка возрастом явно младше Лилли — и ничуть не похожая на Дэлит Вальдес, как бы ни ожидал Марк увидеть ту за прилавком кондитерской.       Лилли помедлила секунду, прежде чем приподнять вуаль на нос. Совсем она ее не сняла, открыв только подбородок и губы, и тотчас запихнула покрытую глазурью помадку в рот.       — Мы должны сесть за столик, мисс Гиббс.       — Ну уж нет, никому мы ничего не должны!       Марк тепло улыбнулся.       — Уж Вы-то, разумеется… Но мне тяжело будет взять и чашку, и шоколад одной рукой, Вам не кажется?       Она смутилась и извинилась, хотя Марку и показалось, что не слишком искренне. Вероятно, все мысли Лилли уже занимал предстоящий маленький пир.       Безусловно, полной варваркой Лилли не была. Ела и пила она, как подобает леди. Пылкий характер и неопытность в суждениях не отняли понимания, что не стоит говорить с набитым ртом. И все же, шоколад Лилли хватала с неожиданной быстротой и жадностью, которой у той же Кларинды, подумал Марк, никто никогда не видел.       Поручик вспомнил о старых сапогах Лилли, и когда они, покончив с едой, двинулись дальше, бросил аккуратный взгляд на ноги спутницы, однако на сей раз ее обувь скрывал подол. Неожиданно прилично длинный.       Тем не менее, Марк мысленно усмехнулся, понимая, что не слышит шагов Лилли. Пара в метре перед ними стучала каблуками, сам он тоже шагал, по привычке печатая шаг, но Лилли могла оказаться хоть босой под этим ее длинным подолом. Кошечка, с неожиданным странным умилением подумал о ней Марк, ступает, как домашняя кошечка. Что ж, очевидно, он действительно должен был сделать Лилли еще один подарок — у каждой кошки ведь должны быть коготки, верно? Особенно в таком опасном городе, как Атепатия.       Разумеется, в оружейной лавке не слишком обрадовались женщине.       — Ничего не трогайте, — предупредил продавец, неприязненно щурясь.       Кузнецом он не был, это точно: слишком стар, слишком тощ. Отец кузнеца, быть может, подумал Марк. Или вовсе нанятый работник. Такие еще строже относились к смехотворному запрету Демиурга женщинам сражаться. Бралентийки воевали, как мужчины, и ту, что пронзила руку Марка своим клинком, не покарала молния и неведомая сила не обратила в камень.       — Красивый меч, Стил. — Мурлыкнула Лилли.       — И очень мне идет, не так ли? Если хочешь, я и тебе… куплю небольшой кинжальчик.       — Женщина с оружием? Грех это, господин. — Сказал продавец, но запнулся, когда Марк ожег того неприязненным взглядом.       Он сам был не в восторге от воительниц, но не позволил бы приплетать к этому чушь из Заветов Демиурга. Тем более, не когда пальчики Лилли проскользили по стали клинка, пока Марк держал его в руках.       — Не стоит. Я могу себя защитить и без него: если что, просто расцарапаю обидчику лицо. — Лилли подняла руки и скрючила пальцы, точно когти. Марк вздохнул, глядя на ее ногти, подстриженные под корень.       — Разумеется, леди. Желание дамы — закон. И все же, я настаиваю на маленьком подарке… Вы играете с огнем, и хотя бы некоторая защита Вам не повредит.       — Как хотите. Кто я такая, чтобы отказываться от подарка?       Марк подошел к прилавку и почти тотчас нашел, что собирался купить. Заветы Заветами, но в столице от барыша никто не откажется. В глухой деревне на границе, быть может, традиции крепче, но не в Атепатии, где церковь дерет с прихожан столько, что на достойное пожертвование никак не накопить, если не нарушать предписаний самого Демиурга.       Лилли доверчиво протянула Марку руку, и он надел на нее браслет: так, как в храме надевают кольцо на палец невесты. Под рукавом на том же месте должны были прятаться тающие синяки от пятерни Глинда.       — Если нажать вот так, выскочит лезвие. Убить таким не убьешь, но это куда лучше ногтей, мисс.       Он вдруг начал раскаиваться, что дал Лилли браслет. Безделушка, игрушка вряд ли могла ей помочь, а вот разозлить нападающего — запросто.       — Хотя, может, милой девушке не стоит ходить с оружием…       — Подарок есть подарок!       Марк почти успел схватить Лилли за запястье, пальцы на мгновение коснулись шелка ее рукава, но девушка ловким движением спрятала руку за спину. Марк тянулся за ножиком, снова нащупав только рукав… И тотчас отпрянул, поняв, что стоит слишком близко. Он был крупнее Лилли и мог нависнуть над нею, и все же меж ними едва ли осталось расстояние в толщину пальца. Ее грудь чуть было не коснулась его.       Слишком скандальная близость даже для необразованной ньеслийки! И уж тем более для жандарма на службе Его Величества.       Впрочем, Лилли, казалось, не поняла, в какой двусмысленной ситуации только что побывала. Глаза ее смеялись, губы поджались, чтобы сдержать непрошенную улыбку. Да, ее все забавляло, и, кажется, невинно, но все же Лилли ничуть не меньше, чем Марк, понимала, что они занимаются серьезным делом и прервались ненадолго. Пока они играли с ножичками, где-то, возможно, страдал Лёри.       Марк еще думал об этом, и о последствиях своего импульсивоного поступка, когда они покинули лавку, прошли по торговым рядам до конца и остановились у набережной. На крутобоком длинном мосту Лилли положила руки на перила, как в тот раз, когда Марк искал ее перед встречей в библиотеку, и устремила взгляд вдаль. Поручик стоял рядом, не произнося ни слова и пользуясь возможностью рассматривать Лилли.       Но она первой разбила молчание, спросив:       — И много людей Вы убили?       Он посмотрел на нее долгим взглядом. Подумал.       — Достаточно. Достаточно для того, чтобы перестать считать себя стоящим человеком. — Его голос звучал ниже, когда Марк произносил это. Но взгляда он не отвел, и Лилли это понравилось: и глаза, и голос.       Она вздохнула, точно у взгляда и голоса могли быть свои собственные запахи, а ей удалось бы их почувствовать. Лилли улыбнулась.       — Иногда мне кажется, что собственная жизнь обошлась мне слишком дорого. Для Вас, леди, должно быть, это просто слова.       Лилли перестала улыбаться, поймав себя на мысли, что делает это. Марк шагнул к ней ближе, почти касаясь ее локтя рукавом здоровой руки.       — Лилли, — тихо сказал он. — открой еще раз свое лицо.       Она помедлила, затем подняла руки к высоко заколотым волосам. Вынула шпильки и искусственный ненюфар, протянула его Марку. Тот принял его. Без актерства и напускного почтения. Взял, как муж взял бы то, что жена просит подержать, и с тем же будничным равнодушием Марк вставил цветок в петлицу.       Лилли сдернула вуаль с лица, точно вытерла налипшую паутину.       Марк испытал странное, но отчаянное желание провести рукой по ее щеке. Ни одну женщину он в действительности не решился бы так тронуть, если бы она сама не показала, что хочет этого. По Лилли не было заметно, будто она жаждет утешения именно такого рода. Марк стиснул зубы и кулаки, думая о том, что сделает с Глиндом, когда найдет его.       — Как хорошо, что леди Кларинда вздумала устроить именно маскарад. — Сказала Лилли. — Никто не заметит этого синяка, если я подберу подходящую личину.       Ветер подхватил ее вуаль и понес над водой. Лилли ахнула, провожая взглядом парящее на ветру легкое кружево.       — Я куплю Вам новую вуаль.       — Не нужно. — Лилли опустила взгляд. Ветер бросил ей в лицо ее тяжелые светлые кудри, словно пытался заменить утраченную вуаль на свой лад. — Мне не нужны новые вещи на замену. Мне нужны мои.       Она не любит терять, подумал Марк. Эти слова возникли в его разуме четко и ясно, точно написанные чернилами. Но к чему вел этот вывод, он пока не понимал.       Они расстались там, на мосту. У обоих еще были дела, которые стоило завершить до вечера. Марк зашагал по улице прочь, чувствуя себя сбитым с толку, хотя будто бы не имел на то причин. Он больше не воображал себе сытое тихое будущее с женушкой у камина, но мысль, что однажды он заслужит все это, так и бродила на задворках его сознания, дожидаясь подходящего момента — когда Марк вернется в пока еще не такой уютный дом после своих праведных трудов. И вот тогда он снова сможет потешить себя мыслью, что однажды ему воздастся за все заслуги… Но, спрятанное до поры в глубине души, видение уже претерпело некоторые изменения. Марк еще не осознал этого со всей определенностью, однако на скамеечке у камина розовые туфельки Кларинды в этой его мечте уже сменились старыми пыльными сапогами Лилли.       Вот что было для него важнее всего в этой картине. Это была не просто «жизнь», это была «анти-война».       Ее образ теперь впился в его разум и сердце. Дело было не в том, что он увидел Лилли с синяком. Ему понравилось, как она при том держалась. Может, она и не больше, чем ньеслийская деревенщина, но выдержка у нее была получше, чем у иной леди.       Только тут Марк понял, что забыл вернуть Лилли ее ненюфар.       Марк не без труда отвлекся от бродивших в его разуме видений, входя в трущобы. Обе прелестные девушки должны были на время покинуть его разум, чтобы поручик обратился к той части своей натуры, что сам он называл гончей. Хоть первым, пусть единожды, так однажды его назвал Гаго Прах. Лучшего имени эта часть характера Марка не заслуживала, да никакое иное название и не подошло бы лучше.       Марк провел полчаса в расспросах, прежде чем напал на след Глинда. С жандармом не желали разговаривать, и ему пришлось схитрить, описывая их с Лилли отношения как более близкие, чем ему довелось даже мечтать. Даже в миг их странного взаимопонимания на мосту, когда ветер жевал ее вуаль в воздухе. Марк не называл имени Лилли, однако ее узнавали по описанию. Или же принимали за нее какую-то иную девушку: у Глинда, судя по всему, имелись преширокие связи среди прекрасного пола. Но вопрос ревности, пусть не каждого собеседника, однако некоторых из них делал мягче. Если девчонке вздумалось крутить с жандармом, это было глупо, но ее дело, говорили Марку те, кто затем тыкал пальцем в том или ином направлении.       Это не значило, что некоторые не уходили без слова и взгляда. Это не значило, что в него не пытались плюнуть, когда он отворачивался.       Что еще помогло Марку в его поиске, так это нашивка военного поручика на рукаве. Жандармерию не любили. Так же как полицию, а кто-то и больше, но к тем, кто проливал свою кровь в боях с Бралентией, имели хотя бы толику уважения. Этого оказалось достаточно, чтобы Марку, в итоге, указали на самый излюбленный притон Глинда: кабак, он же опиумная курильня под названием «Бухта черного орла».       Марк не поторопился входить, сперва решив обойти здание по периметру. Решение оказалось куда как верным: на заднем дворе лежало тело. Издалека, как часто случается с людьми подобного сорта, оно казалось грудой тряпья и мусора. И Марк покривил бы душой, если б соврал, что изредка сам не находится в подобном виде. Но мало ли было в Атепатии алкоголиков и наркоманов? Поручик приблизился, задерживая дыхание.       Марку показалось, что он узнает запыленный пиджак, и абрис щеки за мясистым ухом. Глинд!       Вот же чертов подонок, уже напился, подумал с неприязнью Марк. Действительно, ветер доносил до него мерзкий кислый запах рвоты. Стил подошел к Глинду и ткнул его носком ботинка под лопатку:       — Вставай, приятель.       Марк понял раньше, чем договорил: что-то было не так. Живой человек ощущается иначе. Даже когда его просто пинаешь.       Жандарм присел на корточки и, переборов брезгливость, заглянул за плечо Глинда. О, Демиург! Ни один мертвец на памяти Марка не имел столь перекошенного лица. Глаза едва не выпадали из орбит, ни одно мышечное усилие не могло их так вытаращить. Тянущаяся изо рта нитка зеленой слюны тоже не казалась естественной. Яд, наркотик? Марк поднялся, задумчиво потирая подбородок. Он был рад, что Лилли избавилась от преследователя, и, может быть, стоило на этом успокоиться, однако что-то смущало Марка в этом деле.       Или ты просто размяк в городе, огрызнулся на него внутренний голос с интонациями Гаго Праха, позабыл, что значит ходить со смертью за руку.       Марк встряхнулся, как гончая, и отступил назад, в проулок, из которого явился. В голове его теснились мысли. Стоило ли спрашивать саму Лилли об этом? Стоило ли ей хотя бы сообщать?       Марк развернулся и сделал несколько шагов — прочь, назад, на дорогу прямиком в скуку жандармерии, переживать сладкие грезы в ожидании приема у леди Кларинды. И вдруг замер, искушенный подозрением. Вернулся к трупу Глинда, поддернул рукав, секунду брезгливо медля. Затем ткнул Глинда под подбородок, заставляя его голову приподняться. Труп пролежал здесь достаточно долго, чтобы размякнуть и дать проделать с собой подобное.       Рана оказалась куда меньше, чем ожидал Марк. И, вероятно, глубже, как он понял, подцепив ногтями болт в мягкой ткани шеи. Жаль, что нельзя было понять, с какого расстояния в жертву стреляли, хотя под таким углом? В упор? Морщась от омерзения, Марк вытащил на тускнеющий закатный свет арбалетный болт. Что ж, если Глинд и злоупотреблял здесь опиумом, то умер он раньше, чем зелье его доконало: не вследствие, но в процессе. Марк невесело усмехнулся.