кукла

В Санкт-Петербурге вечный промозглый ноябрь и постоянно идут дожди. Наташа ненавидит этот город настолько же, насколько его обожает Анна, хотя итог один - обе они здесь никогда не бывали счастливы. Наташа не хочет приезжать сюда, но приезжает снова и снова, как-будто ее магнитом притягивает. Анна раньше встречала ее в аэропорту, а потом просто отдала ключи от квартиры и посчитала дело законченным. Никаких вопросов, хочешь - живи, приезжай, мы же семья. Беларусь была признательна настолько, что засчитала это равнодушие за тактичность. В этот раз решение прилететь было еще более спонтанным, чем обычно. Официальный повод - обсудить сотрудничество и перспективы, неофициальный - увидела в толпе прохожих девушку с серебряными волосами и чуть не умерла от тоски по сестре. О таком никому не расскажешь, особенно самой Анне, которая всегда слишком занята, чтобы приехать в Минск. Больной никогда не признает свою болезнь, наркоман никогда не признает свою зависимость. Квартира встречает ее холодным равнодушием. Все как всегда - аккуратно заправленная постель, ровные ряды книг в шкафу, фотографии, развешанные на темно-синих стенах. На зашторенном окне даже обнаруживается ваза с цветами. Искусственными, конечно. Наташа с интересом рассматривает свое же лицо на фотографии в простоватой голубой рамке. Сестра раньше говорила, что порядок в доме означает порядок в жизни. Наташа лишь горько усмехается, вспоминая царящий в ее собственной квартире хаос, и мысленно соглашается.

***

А у Анны, вообще-то, полно свободного времени, потому что правительство практически отстранило ее от дел. Когда-то очень давно она путешествовала, потом - пила. Беларусь помнит те монотонные дни - сжавшаяся в комочек Брагинская, ее скучающий взгляд и пустые бутылки французского вина вперемешку с водкой. Сейчас Анна танцует. В девятнадцатом веке она выступала в Большом театре, а потом стало не до балета - революции, войны. И вот снова уже десять лет как каждый день проводит в холодной студии на окраине Санкт-Петербурга. Наташа бредет по многолюдной мостовой почти без цели, лишь интуитивно сворачивая туда, куда нужно. Находиться в пустом доме невыносимо, ждать Анну - невыносимо вдвойне, поэтому она надевает свое слишком легкое пальто и, подумав, шарф сестры. А после застывает на несколько секунд, вдыхая его запах. Ей хочется раствориться в этом мягком куске ткани, стать им. Каждый день обвивать тонкую шею Анны Брагинской - не такая уж плохая жизнь. Чудесная жизнь. Помещение, которое снимает Анна для занятий балетом, находится всего лишь в десяти минутах ходьбы. Небольшая комната, единственно хорошее в которой - панорамное окно, выходящее на небольшой парк. Зимой очень красиво, осенью - тоскливо. Наташа бесшумно открывает дверь и аккуратно становится у порога в внезапном приступе робости. Анна выглядит удивительно обычно. Худая, почти прозрачная на вид, она усиленно тянет носок. Наташа почти отчаянно смотрит на светлые пряди, упавшие на отрешенное лицо, тонкие запястья, бледные губы. Орловская пока что незамечена, поэтому она поспешно фиксирует в памяти чужую ямку между лопаток, опущенные ресницы, выгнутую спину. Никогда не известно, когда в следующий раз удастся свидеться, поэтому она пытается наглядеться на всю жизнь вперед. - Привет, Аня. Брагинская резко оборачивается, но без нервозности. Сперва она смотрит слегка насупленно, и Наташа мгновенно начинает сожалеть о своем приезде. Однако в следующую секунду сестра улыбается своей радостной улыбкой с претензией на искренность и распахивает обьятия. От Анны пахнет кофе и чужим парфюмом, а еще чем-то родным из детства, что помогает оставить все свои сомнения позади и почти отчаянно вцепиться в ее танцевальный костюм. Наташа закрывает глаза от облегчения. Но до этого она успевает заметить капли крови на ее пачке.

***

- Ну как ты здесь? Они сидят на крыше старого дома, ключи от которой Анна благополучно украла у кого-то еще пять лет назад, и курят. Беларусь задерживает взгляд на тонких дрожащих пальцах, мягко сжимающих сигарету, и сглатывает, быстро переключаясь на темное хмурое небо. Анна будто бы не замечает. - С Божьей помощью. Не такая уж она верующая, с внезапным отвращением думает Беларусь. Знаем мы вас, у всех крестики на груди, честные глаза, да вот почему-то еще и ножи в карманах и пистолеты в куртках. У Анны иконы валяются вперемешку с пулями, а на воскресных исповедях она постоянно лжет, но, если думать об этом чуть подольше, ее понять можно. Нужно. В конце концов, все большие девочки немножко лицемерки. Наташа еле слышно вздыхает и кладет голову на колени сестры. Морозная ночь огромного города гулко отзывается эхом. Она смотрит в матово-черное небо и вспоминает, как в детстве они вместе лежали на поляне и считали звезды. Втроем против всего мира, без всяких сомнений, условий, трудностей. Просто и понятно, когда знаешь, кто твой враг и кто друг. - Как поживает Торис? Наташа на мгновение сжимается, как от удара. Имя Ториса на этой крыше должно быть запрещено, но Брагинская смотрит с искренним интересом и чуть-чуть, может быть, иронией. Беларусь чувствует себя униженной под этим всевидящим взглядом, хотя ей-то стыдиться нечего. - Хорошо, - глухо отвечает она, прикрывая глаза. - Мы недавно путешествовали, во Франции были. Он отравился багетом, и мы весь день просидели в номере вместо посещения Лувра. Так что, наверное, не так уж и хорошо. Они молчат с минуту, а потом, встретившись взглядами, почти истерически смеются. После они уже забывают про бедного Ториса, причину своего веселья, и смеются из удовольствия, потому что это можно и уместно, потому что хочется доказать, что они тоже люди и все у них нормально. Тщетная попытка почувствовать себя обычными людьми. После они долго молчат. Ночное небо постепенно затягивает их в свою бесконечную тьму, и Наташа чувствует себя глупой и маленькой, ничтожной. Зря она приехала. Зря она позволила себе эту слабость. Кому она здесь нужна? Старшей сестре, как робот продумывающей каждое свое действие? Глаза Анны осторожно блестят, когда она выкуривает уже третью сигарету, и Беларусь чувствует, как теплая рука машинально перебирает ее волосы. Браслет, подаренный очередным мужчиной, иногда запутывается в белокурых локонах. - О чем ты думаешь? Ты знаешь, хочется сказать Наташе. Уж ты-то знаешь, сука. Она вздыхает и поглубже заворачивает их в плед. - Ты когда-нибудь сможешь меня отпустить? Анна не отвечает, и Беларусь постепенно засыпает. Ждать ответ на тысячи раз заданный вопрос заведомо бесполезно, поэтому он лишь на секунду повисает в воздухе, а после также внезапно растворяется. Прости, Наташа Арловская бормочет что-то во сне. Анна тушит сигарету.