***
— Большое спасибо. Рыжик сказал это несколько сухо, как если бы в любой момент ожидал пулю в висок, ведь именно это обычно сопровождало предложение совместного пикника. Он ни разу не взглянул на меня всю дорогу от станции, вместо этого тщательно изучая окрестности, словно ожидая, что вот-вот замаячит стрелок, нанятый специально, чтобы избавиться от него, или же разбойник с большой дороги, как в сказках, да даже здоровенный кот. Последнее, в конце концов, было как раз в моём духе, разве только это был бы матёрый котяра с сомнительной наследственностью, а не породистый зверь. — Нина почему-то посчитала, что мне просто необходимо насладиться солнцем вместе с вами. — Ну, уж этого тут точно в достатке, — ответил я в попытке его приободрить. Рыжик, изогнув бровь, посмотрел на меня, одной лишь этой бровью задаваясь вопросом, что и зачем я такое вообще несу, после чего вновь обратил взгляд вперёд. Со вздохом принимая поражение, я повёл нас на шум гулянки. — Адам! — вскрикнула Агата и приобняла меня за плечи, весьма яростно расцеловывая в обе щёки: если там и оставались красные следы, это были синяки, но никак не следы её помады, которую, в любом случае, вместо неё носил Майлз. — А кто твой друг? — прошептала мне на ухо она. От её дыхания веяло шампанским, и запах этот удивительно приятно смешивался с одеколоном, что она с Майлзом в последнее время пользовали. — Его зовут Рыжик, — пробормотал я, не особо и пытаясь скрыть подавленность в голосе. — Нина заставила меня взять его с собой, лишь бы он не следовал за ней, как собака. — Так ты Рыжик! — Агата радостно воскликнула, отстраняясь от меня, и, всплеснув руками в перчатках, набросилась на новое лицо. — Адам так много о тебе рассказывал! — Ой ли, — сказал Рыжик, не скрывая сомнения в голосе, тогда как Агата уже схватила его за руку, продираясь с ним сквозь толпу своих друзей в сторону разложенных на траве покрывал. К моему удивлению, колени Майлза в этот раз не согревал, подобно пледу, очередной прекрасный юноша, и тот одиноко полулежал, вытянув одну ногу, изящно затягиваясь сигаретой в золотой обёртке. — Ты просто обязан познакомиться с Майлзом! — сказала Агата, словно жрица, объявляющая о немедленном приношении неофита в жертву, и будь это её замыслом, возможно, я был бы всеми руками за. Не то чтобы я питал отвращение к Рыжику, разве что находил его жалким и порой просто скучным. Но в последнее время он был со мной весьма холоден, да и мысль, что пришлось тащить его с собой, так мне претила, что я, пожалуй, помог бы ему упасть в Эйвон, что уж тут говорить о падении в ждущие ручонки Майлза Мэйтланда, который оценивающе разглядывал его, приопустив тёмные стёкла своих очков. — Привет, Адам, — сказал он, беззаботно помахивая рукой в нашу сторону, дабы я и Рыжик составили ему компанию на покрывалах, что мы и сделали: я с наслаждением от возможности присесть (день был чрезвычайно жаркий, и от прогулки от станции я запыхался — обратно в Лондон мы в любом случае поехали бы на машине), Рыжик же — с неуверенностью, словно ждал, что плед, ну или Майлз его сожрёт. Насчёт последнего, думаю, он был не так уж далёк от истины, потому как Майлз продолжал скрупулёзно изучать его взглядом. — Агата… — Ой, Анджела явилась, — с каким-то распутным удовольствием сказала Агата. — О, ну тогда тебя здесь никто не держит, — заявил Майлз, с фальшивым негодованием откидывая волосы. — Зачем тебе оставаться в моих руках, когда ты можешь оказаться в её! — Я позже подержу тебя за ручку, грубиян, — пообещала Агата и на секунду присела — поцеловать Майлза в макушку. Он ущипнул её за живот, и она рассмеялась и толкнула его. Подобно брату и сестре они устроили небольшую шутливую потасовку, после чего Агата вновь вскочила, опершись на его плечо, и понеслась в сторону девушки. Я разглядел ту вдалеке, в цветочном платье и широкополой шляпе, и задался вопросом, не надела ли она первое только лишь для того, чтобы облегчить доступ Агате, которая схватила её за подол и приподняла, дабы иметь возможность припасть к её коленкам с поцелуями. Странная привычка. Однажды увидев, как Агата так делает, я решил провернуть подобное с Ниной, но та лишь нарекла меня безумцем — хоть её коленки и оказались щекотливы, дело было наедине, а действовал я довольно уверенно. Эта же девушка хихикала и смеялась, запутываясь руками в волосах Агаты, и вновь завалилась в траву, когда Агата потянула её туда. — Я просто в ужасном расположении духа, — заявил Майлз, отвлекая меня от этой сцены милования. — О? — сказал я. — Да-да. У меня размолвка с моим табачником. Потому, как ты можешь заметить, я пытаюсь получить хоть какой-то глоточек наслаждения от этих презренных штучек вместо тех, которыми обычно пользуюсь, — он с отвращением помахал сигаретой в золотой обёртке. — Но почему, что не так с твоим табачником? — поинтересовался я, наклонившись вперёд и опершись локтями на колени. — Мы в ссоре. — Да, я знаю, что значит размолвка. Почему вы разругались? — Я тебе не скажу. — Отчего же? — Это в высшей степени непристойно. — Тем больше причин мне рассказать! — Я расскажу твоему другу, — выдал Майлз. В разговоре со мной взгляд его ни разу не соскользнул с Рыжика, и в этот момент тот приоткрыл рот, отчего рыжиковы усы особенно неприятственно покачнулись. — А может, он не хочет слушать, — нашёлся я. — А ты не хочешь? — спросил у него Майлз. — Нас не представили друг другу, — сказал Рыжик, протягивая руку. — Я Рыжик Литтлджон. — На рыжего ты не тянешь, — высказался Майлз, красиво выдыхая клубочек дыма и неприязненно смотря на вытянутую рыжикову руку. — Что насчёт второго пункта? Рыжик вперился в него взглядом. Майлз протянул левую руку ладонью вниз, и Рыжик посмотрел на неё так, словно думал, что и та планирует им закусить. — Он хочет, чтобы ты поцеловал, — пришёл на выручку я. Теперь, весь напрягшись, Рыжик глазел на меня. — А что же у вас с Тигром? — Ох, я развёлся с ним, или же он развёлся со мной, дорогой, не смогу утверждать наверняка, — сказал Майлз, направив взгляд в небо. — В любом случае, мы разошлись, и к тому же, я разбил одну из своих любимейших ваз, потому что бросил в стену за его спиной, и промазал, и попал по мерзкому плечу этого негодника, а он продырявил мою четырёхпанельную ширму. — Я думал, она из кожи. — Нет, ширма была в стиле шинуазри, из лёгкого, хрупкого дерева. Ну знаешь, та, что с чудными птичками и золотым тиснением? Третья панель разломана — он всегда отличался недюжинной силой. — Её уже не починить? — Увы, нет, — сказал Майлз, тяжело вздыхая. — Развёлся?.. — повторил Рыжик. — Ты статный, — переключился Майлз, сосредоточенно оглядывая Рыжика. — И откуда только у тебя такие глаза? Они дьявольски хороши, знаешь, такие тёмные и задумчивые, и, должен сказать, я без ума от длины твоих ресниц, а эти скулы, боже мой, я ощущаю, как могу порезаться о них, стоит мне только возжелать приласкать твою щёку! Как много мужчин порезались о твои скулы, или, быть может, ты предпочитаешь резать их своим языком? — Что? — не понял Рыжик. — Он спрашивает, остр ли ты на язык, — пояснил я. — Но хочет сразу дать понять, что он-то в любом случае остроумнее, даже если и так. — А, — протянул Рыжик, и я разглядел, как у него дёрнулась губа. С Майлзом он был словно потерявшийся в бушующем море, но я видел, что он постепенно привыкал к качке, хоть ещё и нужно было научиться крепко стоять на своих двоих. — Ты такой грубиян, — пожаловался Майлз, надув накрашенные губы. — Только с тобой, Майлз, — заметил я, — да и вообще, о тебе же и забочусь. Ты будешь пить? — А то как же! — ответил Майлз. — Ну а ты, Рыжик? — Можем ли мы вместе выпивать? — забеспокоился Рыжик. — Вы так и не пожали мою руку. — Ну, а Вы так и не поцеловали мою, — вернул шпильку Майлз. — Тебе обязательно вести себя так с каждым мужчиной на своём пути? — устало спросил я, дотягиваясь до бутылки вина и наливая себе бокальчик. — Не с каждым, — проворчал Майлз. — Не хотите послушать, почему я рассорился со своим табачником, мистер Литтлджон? — А для этого надо целовать Вашу руку? — Поцеловать рано или поздно всё равно придётся, дорогой. — Ну уж нетушки! Да, Рыжику определённо всё легче удавалось ходить под парусом по неспокойному Мэйтландскому морю. Я просмаковал мысль, что лично я мог бы выйти сухим в любое время. В моём понимании, в разговоре с Майлзом становишься сродни укротителю львов — приходилось всячески изворачиваться, лишь бы он в одночасье не перегрыз собеседнику глотку, но для человека наловчившегося это начинало походить больше на танец. Возможно, я перебрал с метафорами. Не уверен, умеют ли львы плавать. — Что ж, мне придётся шептать тебе на ухо, — продолжил гнуть свою линию Майлз, — ну чтобы рассказать, понимаешь. — А я не дамся. Да и буду весь в твоей помаде. Зачем ты вообще её носишь? — Святая наивность. Затем, чтобы метить территорию, конечно же. — Как собака? — Скорее, как человек, — Майлз любезно принял бокал красного из моих рук и вновь обратился с улыбкой к Рыжику, — Не жаждешь ли ты найти жену? — Я жажду выпить, — ответил Рыжик, на что Майлз расхохотался и зажал сигаретку во рту. Я потянулся за бутылкой, чтобы налить и Рыжику, но Майлз уже наклонился к нему с колен, придерживая за щёку и поднося к его губам свой бокал. Он частенько вёл себя так невыносимо нежно с мужчинами, хотя никогда — со мной, и я смотрел, как Рыжик вздрогнул, но затем всё же сделал глоточек. Несколько капель вина остались на его усах, и он аккуратно подтёр их платком. — Ай! — вскрикнул Майлз, резко отводя руку от рыжикова лица и вглядываясь в ладонь. — Ты только посмотри, милый мой, я и впрямь порезался о твой подбородок. — Да быть не может! — в ужасе воскликнул Рыжик и схватил Майлза за руку, на которой, естественно, не было ни царапинки. — Ох. — Целуй, да получше, — восторжествовал Майлз. — Ну, ну, мой мальчик. Рыжик рассмеялся, разглядывая мягкую, подвергавшуюся ежедневному уходу ладонь Майлза, и, к моему удивлению, робко наклонил голову и оставил на коже поцелуй подобно тому, как птица пьёт из ручья. Майлз расцвёл и заявил: — Мы должны избавиться от этих усов, знаешь. Они отталкивающи, и я полагаю, с ними тебя целовать невыносимо трудно. — Не думаю, что это такая уж преграда, — сказал Рыжик, потупив взгляд, когда он выпустил ладонь Майлза из своих. — Но это так. Говорю тебе: как часто мы слышим, как, сходя на землю, люди припадают с поцелуями к траве и диким цветам или бегут в церквушки сцеловывать холод камней — но никогда они не расцеловывают ковёр, не правда ли? Вот на что похожи поцелуи с усачами. — Откуда тебе знать? — Мне-то как раз знать положено. — А что насчёт твоей помады? — А что с ней, дорогой? — Она разве не мешает? — Отчего же, с ней только интересней! Так рассказать тебе о моём табачнике? — Прошу, я весь как на иголках. — Что ж, отлично. Тогда подожду, пока ты перейдёшь на горящие угли. — Ты просто ужасен! — заявил Рыжик, но в словах его обиды была лишь капля, и он улыбался в этой своей скромной, неловкой, удовлетворённой манере. — О, я стараюсь быть таким почаще. — Пора остановиться. — Пора? Во благо тебе? — Нет, во благо себе. — Себе? Отчего же, милый мой, мне только в радость быть невыносимым. Это ведь так весело! Когда Майлз наклонился, чтобы прошептать Рыжику на ухо, я лёг обратно на покрывало, разглядывая небо. Белые облака неспешно прогуливались, и я воображал, что за образы они пытались мне показать, пока не стали дымкой другого рода, потому как я провалился в сон.***
Проснулся я несколько часов спустя оттого, что Майлз легонько похлопывал меня по лицу, за что я был ему благодарен. Будь на его месте Агата, у которой не водилось привычки ласково обращаться с кем-то из рода мужицкого, окромя как раз таки Майлза, она бы ощутимо меня ударила, если бы посчитала, что это выведет меня из сонной неги быстрее. В этом она была бы права, но уж лучше избегать таких проявлений заботы, в конце концов, я всё ещё ощущал её поцелуи на своих щеках. — Ты должен перекусить, — сказал Майлз, — а то иначе Нина напишет мне, что я жестокий. — Но ты и впрямь жесток, — сказал я с усмешкой. — Да, но не с такими птенчиками, как ты, Адам. На тебя так приятно смотреть, было бы преступлением против искусства морить тебя голодом. Я присел, потирая глаза, и увидел, как Майлз улёгся обратно, головой на колени Рыжика. То и дело Рыжик скармливал ему виноградинку, и каждый раз Майлз хихикал и дёргал его за локоть. — Я смотрю, Тигр теперь — дело прошлого? — спросил я. — Кто, дорогой? — рассеяно сказал Майлз, блаженно всматриваясь в лицо Рыжика. Тогда как Майлз поэтично распинался о нём, лично я не видел в нём ничего выдающегося. С другой стороны, у Майлза всегда был своеобразный взгляд на вещи. — Мда, — выдохнул я и огляделся. Все вокруг ели, за исключением Агаты, которая спала на груди этой девочки Анджелы; на головах обеих были парные венки из маргариток и лютиков, и Анджела рассеяно водила рукой по её волосам, читая книгу и закусывая клубникой. Схватив огуречный сандвич, я с наслаждением впился в него зубами, тщательно прожёвывая. Проглотив наконец, я спросил: — Так что же это за история с табачником? — О, мы в ссоре, — рассеяно, несколько мечтательно отозвался Майлз. Вернёмся к метафоре со львом, поскольку эта подходит чуть больше, чем с морем. Рыжик поглаживал его по голове так, как если бы поглаживал льва, предположи мы, что человек и лев в данном случае были добрыми приятелями, а лев, к тому же, не был ни голоден, ни в ужасном расположении духа. И верно, плохое настроение Майлза куда-то испарилось вместе с утренней росой. — Из-за чего? — Ну, я как-то сделал ему неимоверно приятно, и думается мне, это ему даже понравилось. Я очень большой шалун. Я попытался составить в голове картину происходящего, хотя, уверен, что-то я понимал не до конца и позже в любом случае расспросил бы Нину, чтобы та дополнила её. — И?.. — подтолкнул к продолжению я. — Как это могло вас рассорить? — А потом я сказал ему, что больше так не буду, — ответил Майлз, и Рыжик рассмеялся. Это был громкий, в каком-то смысле, перевозбуждённый смех, слегка беззаботный, и я осознал вдруг, что никогда не видел его таким витающим в облаках, даже когда мы делали ставки в нашу первую встречу. — С твоей стороны это и правда было жестоко, — отметил я. — Это было глупо, — подтвердил Майлз, закуривая. Сигарета была не в золотой обёртке — это была одна из сигарет Рыжика. — Придётся искать себе нового табачника. — Так тебе и надо, — сказал я. — Прошу заметить, дорогуша, я предпочитаю, чтобы торжествующая Справедливость лезла своими ручонками к кому угодно, только не ко мне. Лучше пусть ко мне лезет кто-нибудь с руками поприятней. Вот например… — Прекрати, — проскулил Рыжик, но и жалоба эта была опять словно пропитана всё той же непривычной несерьёзностью, и я понаблюдал, как он заливается смехом, пока Майлз оставлял на его запястье следы от помады. Я вернулся к своим сандвичам, полный решимости написать Нине о том, как же всё пошло наперекосяк.***
Когда спустя несколько недель я вновь увидал Рыжика, с ним под ручку был Майлз. — Никак не могу от него отделаться, — пожаловался Рыжик мягко, даже стеснительно. Он сбрил свои усы, и теперь я мог разглядеть маленькое родимое пятно на его губе. Это, конечно, недостаток, но всё же оно не так портило его, как усы; сейчас же на родинке красовался лёгкий налёт помады. Проследив мой взгляд, Майлз залился краской так, что щёки его, и без того подрумяненные, загорелись ещё ярче, и он поспешил стереть красный след с места преступления. — Не нужно, — пробормотал Рыжик, и мне показалось, что в этот раз я услышал в смехе Майлза ту же рыжикову беззаботность.