Звезды

Чонгуку очень нравятся звезды. Он, конечно, никогда их не видел, да и в местных книжках о них почти ничего не пишут. Но внутри него все еще кипит то самое детское любопытство, и все неизвестное тянет к себе, как магнит. Но как бы высоко он не забирался, звезд он так и не смог увидеть. Но он не сдается, Чонгук старается проводить все свободное время с главнокомандующим, ведь Юнги много видел, много может и рассказать. Но не рассказывает почему-то. Приносит только какие-то древние книги да газетенки. «Последний раз, когда мы можем увидеть звезды». Чересчур кричащий заголовок сразу привлекает внимание, но, как и было до этого, ничего нового в этой статье не обнаруживается. «Мы никогда даже и не могли подумать, что такое может произойти. Но вот мы с вами… Теперь только черное небо и искусственный свет.» Чонгук сминает газету в комок и бросает ею в Юнги. — Почему ты просто не можешь мне рассказать, из-за чего над нашим городом возвели купол и создали все условия, чтобы мы чувствовали себя подопытными крысами? — Чонгук без особого интереса листает какой-то журнал на непонятном языке. — Ты один себя так чувствуешь. Все остальные счастливы, особенно те, кто жил в то время, — Юнги забирает у него журнал и убирает куда подальше. — Но снаружи ведь должно быть столько всего интересного! Звезды, например. Хен, звезды. — Отставить. — Да-да, не задавай лишних вопросов, не зови меня хеном, так точно, капитан, — он честно не понимал, почему не может даже элементарно звать Юнги хеном. Хотя бы иногда. — Или лучше «уважаемый главнокомандующий, разрешите поинтересоваться», сегодня ты снова уйдешь? — Чонгук не понимал абсолютно ничего, как и того, куда постоянно вечерами уходит Юнги в свои законные выходные. Но, как и ожидалось, как и было каждый раз до этого, тот ничего не отвечает. И если раньше у Чонгука как-то получалось заедать обиду от этого увесистого молчания, то сейчас он просто не выдерживает. Чонгук срывается с места и убегает. Бежать ему, конечно, некуда, но он все равно выходит из дома, вдыхает «искусственный» воздух и без раздумий сворачивает в сторону лестницы на крышу. На крыше хорошо, на крыше Чонгук может вообразить, что он снайпер на секретном задании, и прямо сейчас его обдувает несуществующим ветром, он выискивает среди одинаковых домиков свою жертву. Но в действительности же Чонгук все также уныло сидит, нервно теребя ткань футболки. У него открывается хороший вид разве что на двор Юнги, и какая-то его часть жаждет, что тот сейчас выйдет и растерянно будет искать. Искать Чонгука. Ему становится тяжело из-за того, что картинка в голове слишком реальная, а перед глазами все тот же пустой двор с настоящими кустами. Кусты выглядят вычурно, но загадочно. Их не должно было здесь быть, потому что откуда могли взяться настоящие растения в их искусственном мире? Смеркается, а Чонгук растекается по крыше, понимая, что поступил глупо, а просто взять и вернуться — стыдно. Крыша все же не кровать, но выхода другого он не находит. Вокруг зажигаются фонари и становится теплее. Иногда Чонгуку кажется, что они на самом деле подопытные крысы, а где-то там сидит человечек и дергает за рычажки. Раз и температура повысилась, два — понизилась. В их искусственном городке не бывает грозы и снега. Но Чонгук, в отличие от своих сверстников, знает что это. Чонгук интересовался, Чонгук читал. А всех остальных выращивают как растения, вбивая в них лишь то, что полезно и нужно тому человечку сверху. Иногда Чонгуку кажется, что если бы он не жил с Юнги, то был бы таким же. Таким же глупым и искусственным. Чонгук часто думает, почему все же Юнги «приютил» его у себя, ведь далеко не каждый в их городке подбирает сирот. Даже не просто не каждый, а никто. Кроме Юнги. Раньше он говорил Чонгуку, что его мать попросила заботиться о мальчике. Но так ли это было на самом деле? Да и кто в своем уме доверит ребенка подростку? Это сейчас его тридцать выглядят бесконечным жизненным опытом, но разница в десять лет уже не кажется огромной пропастью. Чонгук не помнит ни мать, ни кого-либо еще, он помнит лишь Юнги. И иногда ему начинает казаться, что он был с ним всегда, и это единственно верное. По-другому просто быть не могло. Он засыпает прямо на крыше, не задумываясь о том, что может упасть. Как ни странно, но Чонгуку снится Юнги. Ему снится все тот же угрюмый взгляд, те же тонкие руки, постоянно занятые какими-то бумагами, и те же колкие слова. Юнги во снах Чонгука чуть ли не реальнее настоящего. И только в этих снах Чонгук позволяет себе замечать, насколько все-таки тот красив. С одной стороны, с этой красотой совершенно не вяжется должность главнокомандующего, но, с другой, Юнги и не может быть кем-то другим в глазах Чонгука. Слишком ответственный, слишком серьезный, слишком взрослый. Но все еще слишком унылый, как будто застрявший в своем подростковом возрасте, когда судьба преподнесла ему несмешную шутку в лице Чонгука. Ему снится Юнги, его усталый профиль, когда он снова завален кипами бумаг. И вроде бы он уже не маленький ребенок, чтобы радостно дергать «дядю Юнги» за край рубашки, прося поиграть с ним, но ему все равно хочется отвлечь его, спрятать ото всех: и от дел, и от других людей. Он уже вырос по всем параметрам, но все еще остался тем же ребенком, требующим к себе слишком много внимания. Во сне Чонгук, наконец, может позволить себе практически все, что медленно скреблось изнутри его уже долгое время. Во сне Чонгук, наконец-то, может оторвать Юнги от его противной бесконечной работы, схватить того за руку и побежать куда-то, не имея конечного пункта. Во сне Чонгук счастлив и ему весело, ведь, несмотря на то, что Юнги изначально сопротивляется, то, в конце концов, он все равно сдастся. Во сне Чонгук, пускай и редко, но может видеть, как вечно хмурое лицо Юнги разглаживается тенью еле заметной улыбки. И при виде ее у Чонгука что-то екает и заходится бешеным ритмом в груди, там, чуть левее. И чем реже он может ее видеть, тем сильнее она на него действует. Юнги говорит, что это все неимоверно глупо, но, противореча своим же словам, лишь шире улыбается, находя саму ситуацию довольно-таки забавной. Он в конец перестает сопротивляться, и они, наконец, прекращают игру в догонялки со сцепленными руками, переходя на обычный пеший шаг. Они равняются, но, не обращая на странные взгляды других внимания, Юнги не отпускает руку Чонгука, который может, наконец, хотя бы во сне претворить в жизнь одно из своих маленьких желаний. Чонгук крепче сжимает чужую руку, мягко поглаживая большим пальцем, и ему стоит огромных усилий сдержать свою внутреннюю влюбленную школьницу. Чонгук резко распахивает глаза, к удивлению, к счастью, обнаруживая себя в доме Юнги, в своей потрепанной кровати. Просыпается он именно в тот момент, когда где-то там на задворках сознания уже был готов раскрыть все свои карты чувств. Чонгук смотрит на сутулую спину Юнги, и его сердце разрывается фейерверком горечи. Той самой, когда ты вроде как и счастлив, но лучше бы этого вообще никогда не случалось. Он понятия не имеет, как оказался в доме, но что-то подсказывает, что к этому причастны эти, постоянно занятые, руки. — Проснулся? — Иногда Чонгуку кажется, что у Юнги на затылке есть третий глаз, либо же где-то висит жучок, который постоянно оповещает о том, где же Чонгукки и что же он там делает, иначе как объяснить то, что тот всегда чувствует, что творится у него за спиной. Чувствует, что творится с Чонгуком. Чонгук, ничего не отвечая, кутается в одеяло и отворачивается. Юнги лишь тихо вздыхает на скрип кровати. — Пойдем, — он устало потягивается на стуле, разминая руки, смотря на явно вырисовывающуюся мелкую щель между матрасом и натянутым на голову Чонгука одеялом. Была бы воля Чонгука, он бы назвал это «наблюдательный пункт», через который виднеется почти вся комната. — Давай быстрее, мне нужно тебе кое-что показать. Через щелку осторожно высовывается лицо. — Что именно? — Ему бы хотелось заранее знать стоит ли это того, чтобы потратить то драгоценное время, когда можно спокойно улечься обратно спать и вернуться к тому ненастояще реальному Юнги. — Узнаешь, когда увидишь. Чонгук разочарованно вздыхает и начинает копошиться под одеялом, затихая на пару секунд, а после выныривая в сидячее положение. — Не хочу. — Хочешь, — Чонгук закатывает глаза в ответ, но все же сбрасывает одеяло и уныло плетется следом за Юнги. Ему на самом деле интересно, что же там такое, но, с другой стороны, почему это не может подождать хотя бы, пока «ночь» не закончится. Чонгук снова обращает внимание на эти противоестественные кусты, среди которых мельком проглядывают бело-розовые цветы. Возможно, это маргаритки. Чонгук не уверен, кто их здесь посадил и действительно ли это они. Но он, кажется, видел похожие в каком-то старом журнале для садоводов. Ему действительно интересно, как что-то настолько реальное смогло выжить в их чрезмерно искусственном мире. Чонгук осторожно поглядывает на Юнги, пытаясь понять, что же с ним не так и почему его сердце так бешено колотится. Ответов не находится, зато находятся еще проблемы. Чонгук замечает, как непозволительно близко находятся их руки, и как непозволительно сильно ему хочется снова, прямо как во сне, взять его за руку. Ему кажется, что вот он уже тянется к чужой руке, но, в конце концов, одергивает свою, нервно сжимая кулаки. У Чонгука потеют ладони, которые он спешно обтирает о ткань штанов, сбивается дыхание и сердце отчаянно ноет, вырываясь из грудной клетки, лишь от одной мысли о том, что вот, еще секунда, и он бы смог взять Юнги за руку и в этой реальности. Возможно, с ним действительно что-то не так. Он отворачивается, замечая, что они уже прошли одну, кажущуюся бесконечно длинной, улицу. Чонгук замечает на одной из стен плакат с лицом их мэра, у которого раньше был оторван уголок, а сейчас старательно приклеен обратно. Пока они идут, им попадается всего лишь пара людей, но все они одеты в одну и ту же полосатую пижаму. Раньше это никогда особо не бросалось в глаза, но сейчас ему кажется, что они чересчур похожи на заключенных. В сознании всплывает вырезка из старинной газеты, когда именно эти пижамы строили города. Чонгук думает, что жить, наверное, тогда было очень сложно, но это все равно не стоило такой изоляции. Он смотрит на еще недостроенный дом, который уже похож на все остальные. Такой же маленький и невзрачный. Словно рисунок маленького ребенка, которому не дали ярких цветов. Рисунок, словно карта их города с некрасиво разбросанными по периметру домиками. Серыми, в какой-то мере кривыми, домиками. Мимо взгляда проскальзывает потертый оторванный плакат с призывом к соблюдению порядка. Он уверен, что уже к утру он будет снова бережно приклеен на место, чтобы под вечер какой-нибудь не-такой-как-все умник снова его оторвал. Чонгук мог быть как все, отрывать плакаты, чтобы потом самостоятельно клеить их на место, потому что бунт бунтом, а порядок надо сохранять; строить дома и носить полосатую пижаму. Но почему-то самостоятельно выбрал для себя эту пытку. Знать, задаваться вопросами, думать. В их искусственном мире несложно быть настоящим по уже существующим меркам, сложнее притворяться, что ты действительно настоящий. Чонгук пытается, Чонгук думает почему, как и зачем. Но он еще ни разу не встретил кого-то, кто бы поддержал его взгляды, однако он уверен, что, кроме молчаливого понимания Юнги, в их городе должно быть еще что-то. Что-то или кто-то настолько же настоящий, как и притворство Чонгука. Они останавливаются, и задумавшийся Чонгук врезается в спину Юнги. По его телу в точках соприкосновения, даже сквозь довольно плотную ткань футболки, по его коже, разбегаются яростно обжигающие мурашки, каждая из которых то ли невыносимо жжет, то ли дарит то недостающее тепло, оставшееся с ненастоящее реальным Юнги. Они останавливаются возле, как кажется Чонгуку, единственного все еще деревянного строения в их городе. — Сарай? — Чонгук изумленно переводит взгляд со строения на Юнги. Это то, что ты хотел показать? Разве оно стоит потраченного времени? — Ты шутишь? Юнги лишь молча идет вперед. И Чонгуку ничего не остается, кроме как последовать за ним. Впрочем, как обычно. Не без помощи силы, отодвинув одну из деревяшек в сторону, они пробираются в совершенно пустой изнутри сарайчик. Юнги не закрывает за ними дырку, будто знает, что если он сейчас сдвинет обратно доску, то они уже не выйдут оттуда. Будто уже сам попадался в эту простенькую по механизму ловушку. Он подталкивает Чонгука к лестнице на чердак, мол, иди первым. И несмотря на то, что Чонгук не такой уж и огромный, ему все равно приходится согнуться в три погибели, чтобы вползти на чердак. На этот раз Юнги закрывает за ними дверь, оставляя, как казалось, последние клочки света на той, другой стороне. Из раздумий о сложившейся ситуации Чонгука вырывает мягкое похлопывание подле, призывающее прилечь рядом. И только тогда он замечает, что свет все же был. Тонкими полосочками свет уличного фонаря прорывался через дыры в крыше. — К сожалению, у меня не было карты звездного неба, поэтому пришлось делать по памяти, — тихо произносит Юнги. В этой тишине, нарушаемой лишь биением сердец и чуть сбитым дыханием Чонгука, его голос звучит чересчур громко. Он вытягивает руку так, чтобы ее можно было увидеть, и чертит пальцем линии. — Если соединить вот эти, должен получиться ковшик. Это медведица. Большая и малая. А вот эта огромная дырка должна была быть самой яркой звездой. Сириус. В голове у Чонгука постепенно складывает вся картинка и неба, и того, как это создавалось. Создавалось для него одного. Этими хрупкими руками. На самом деле, Чонгук уверен, звездное небо выглядит совершенно по-другому, но он счастлив. Неимоверно счастлив. Юнги гордо сипит, осматривая свое творение: Чонгук точно должен оценить, потому что если добавить хоть капельку воображения, то это уже больше будет похоже на маленькие звездочки. Которые, правда, совсем не по-настоящему близко. Настолько, что чуть-чуть потянуться и можно закрыть их пальцем. Спрятать, будто их и не было, и раствориться в полной темноте. Или притвориться, что ты поймал звезду, а она в ответ растаяла. Чонгук смотрит на дырки в крыше, а видит, как они танцуют под звездным небом. — Ну, и каков дальнейший план, салага? — Юнги звучит слегка встревожено, потому что единственное желание, о котором всегда говорил Чонгук, было увидеть звезды. И он их видит, пускай, и не настоящие. Чонгук осторожно, стараясь не шуметь, поворачивает голову, смотря на профиль Юнги, залитый светом Сириуса. Почему-то выглядит по-настоящему реальным. Волшебным и слишком красивым для этого искусственного света, да и мира в целом. Хочется дотронуться и понять, что все это сказка, сон, потому что пальцы обязательно пройдут сквозь бархат кожи. Но Чонгук знает, что на этот раз это уже не сон. Это вполне реальный Юнги, до которого можно запросто дотянуться. Но не сейчас. — Думаю, признаться. Чонгук замечает, как тревога на лице Юнги сменяется замешательством вперемешку со страхом. Возможно, страхом потерять их. В чем признаться и кому? В любви? Но Чонгук ведь практически не общался с соседями. — И кто эта счастливица? — Звучит слишком горько для всегда спокойного Юнги. Чонгук делает глубокий вдох. Он уже решил все для себя, именно сейчас, лежа под светом этих ненастоящих звезд. Он решил, что пора, наконец, двигаться вперед, а не пытаться жить во сне. — Возможно, ты не знал, но ты очень красивый. Но двигаться очень маленькими шажками.