Me too

      1899 год изменил всё. Унес жизни стольких близких ему людей. Уничтожил всё, что было им так дорого. Скоро…тебе надо будет уехать. Уезжай… И не оглядывайся.       Внутри согревало ненавистью к самому себе, не покидавшее его ощущение – до всех этих смертей, до гибели его друзей бывших семьёй и до семьи выжившей — Марстону не было никакого дела. До всех, кроме одной смерти. И как бы Джон не корил себя, ничего поделать с этим он не мог.       Казалось, вот так не мог умереть Артур Морган, этот крепкий, коренастый здоровяк, каким Джон помнил его всегда, даже в детстве. И оттого съедал себя ещё сильнее, ненавидел, за то что не заметил вовремя. Ничем не смог ему помочь. И потерял его, не в какой-нибудь городской перестрелке от шальной пули — от чахотки, что уничтожила его буквально на глазах.       Джон так и не посетил его могилу. Не смог, как не упрекал себя, а это теперь было его основной деятельностью. Жаль, самобичеванием нельзя заработать на жизнь. Артур, с усмешкой, назвал бы его сосунком или вроде того, отводя взгляд, Джон был уверен, но. Это единственное, чего он не мог услышать.       Он просыпался с его хриплым, грубым голосом в голове. Я хочу чтобы ты… не оглядывался назад.       И эту просьбу выполнить Джон просто не мог. Болезненная привязанность, к которой он был так слеп, теперь словно сводила его с ума. Он слышал его на шумных улицах городов, вроде процветающего Сан-Дени, искал Моргана среди пьянчуг в кабаках среди общего шума, где был этот смех, который Джону, наверное, не забыть никогда. Слышал в лесу, среди пения птиц и шелеста листвы, пусть все же не так четко, и уже привык жить с его голосом в собственной голове… Марстон, обернись!       Словно очнувшись, он слышит безумный рев за спиной, и видит перед собой медведя, коего по всей видимости побеспокоил на своей охоте, если ею можно было назвать эти скитания по лесу, и со страху выпускает в зверя всю обойму своего револьвера. По инерции, зверюга все же сбивает его с ног, но проносится прочь, получив не смертельные, но весьма болезненные раны. Это даст Джону немного времени, чтобы уйти и оставить зверя в покое. Поднявшись и отряхнув поношенные свои одежды, горе охотник оглядывается, находя на земле, свалившуюся с него в момент нападения, шляпу. Потёртый головной убор, что надел на него Артур в момент их прощания, был всем, что у него теперь осталось, как воспоминание о прошлой жизни. О том, чего больше не вернуть. — Ты снова спас мне жизнь, брат. — едва отдышавшись, он ухмыляется то ли себе, то ли шляпе, надев ее и поправив поля. Я знаю.       Джон свистом подзывает своего коня, спеша покинуть лес, чтобы больше никого не беспокоить, и слишком медленно осознает произошедшее, когда мустанг мчит его прочь по горным тропам Гризли, а ветер в ушах заглушает окружающую действительность. Да, на охоте, подыгрывая своему безумству, Джон иногда говорил с этим голосом в голове, создавая малосвязные между собой диалоги. Но сейчас все было иначе. Этот голос, это недовольство, с каким Артур часто называл его по фамилии а не имени, и правда спасло ему жизнь. Медведь мог разорвать его на куски, оставив шрамы гораздо большие, чем горные волки. Знаешь, надо будет придумать для твоих шрамов историю повнушительней. — Подрался с медведем на кулаках. Как тебе идея!? Ты, наверное, первый человек, у которого волк сожрал полмозга, и который от этого стал только умнее. — Да, это я уже слышал, спасибо. Заткнись, Морган. — снова на лице появляется глупая усмешка, искажая эти старые шрамы, сбивая Джона с толку. Он тянет на себя поводья, притормаживая лошадь, не заметив, как домчал до самых гор Охота это не твое. — Да перестань, — закинув голову назад, Джон усмехается, а затем поворачивается к старому другу, что говорит с ним по правую сторону, чтобы ударить в плечо — я же…       Но там никого не было. Вокруг него, в лесах, что остались за спиной, в горах впереди, возможно не было ни единой души на целые мили. Он в миг осознает что помнит эти горы, ведь именно здесь бежали они от толп Пинкертонов, от Датча и Мики, стрелявшего в спину. Здесь погибли их лошади и Морган долго прощался со своей девочкой, и Джон помнил этот болезненный, опечаленный взгляд, словно это было вчера.       Почувствовав беспокойство наездника, мустанг занервничал, громко фыркая и стуча копытами. Похлопав коня по заготовку, Джон ничего не сказал, спрыгнув, отпуская коня на пробежку.       Он взглянул в горы. Артур был похоронен где-то там, и ноги казались чугунными, отказываясь нести туда мужчину. В один миг заныли старые раны и шрамы, заныло болезненно собственное его сердце, и кто знает, в какие мучения бы провалился Джон в этот миг, если бы не протяжный свист за спиной.       Его, тонущего, словно выдернули из воды за шкирку, вернув способность дышать. И Марстон поднял голову, желая посмотреть, что ща незнакомец спас его, сам того не зная, нарушив тишину. И лучше бы он не смотрел.       Чуть дальше обратно в лес в тени деревьев на тропинке, мужчина, в высоких, затертых сапогах, черных брюках, старой голубой рубашке с закатанными рукавами и шляпе, что скрыла от Джона личность ее хозяина, но в тоже время будто сдавила собственную голову, заставляя сосредоточиться и ловить каждый жест человека, подозвал красивую, белоснежную лошадь, что покорно склонила перед ним свою голову, и достал из сумки что-то, чтобы ее покормить, хлопая по загривку. Вот так, прости, девочка…       И в горле пересохло в секунды так, что Джон не мог издать ни звука, а ноги в этот раз уж точно вросли в землю. Незнакомец вскочил на лошадь, та встрепенулась, собираясь умчать наездника прочь, и на мгновение, Джон смог увидеть его лицо, почувствовав как ком подступает к горлу! — Артур! — лошадь ждать было слишком долго. Не жалея себя, Марстон бежит по тропе следом, спотыкаясь о камни, и видит как белая лошадь свернула на развилке.       Только в этот момент он догадался свистнуть, и вскочив на подоспевшего коня, во весь опор помчался следом, на указатель, что гласил Форт Уоллес.       Но больше лошади той он так и не увидел, как не пытался отыскать, от нее не осталось ни следа. Он точно сошел с ума. И способ остановить это сумасшествие, Джон видел только один.       Притормозив, наконец, взмыленного, уставшего коня, лёгким галопом направил он его в сторону гор. Пора было посмотреть правде в глаза, какой бы страшной она не казалась. Сощурившись от солнца, когда лошадь взобралась на очередной уступ, мужчина увидел перед собой весь Амбарино, а за ним и Нью Ганновер как на ладони, и тот самый крест, при взгляде на который, силы в миг покинули его. Спустившись с лошади, подходит он медленно, и каждый шаг даётся все тяжелее, будто целую гору тянет он за собой, пока надпись перед ним не становится более отчётливой. «Блаженны изголодавшиеся и томящиеся жаждой праведности. Артур Морган»       Джон не знал, как долго в полной тишине, он простоял на этом выступе, не слыша больше голос друга, и с нестерпимой горечью смотря на то как ветер шевелил цветы на могиле его, а солнце постепенно уходило за горизонт, окрашивая все в один в яркий рыже-красный оттенок, когда тишину это нарушил шорох за спиной. Звук медленных шагов.       Как много за сегодня пришлось ему смотреть назад. И вот сейчас, увидел он… оленя. Что делал он в горах так высоко и далеко от своих сородичей, Джон не знал, и не предполагал. Самец, чью голову венчали красивые рога, жевал траву за спиной молчаливого путника, что за часы уже врос в почву, став ещё одной статуей, и гордо поднял голову, отрываясь от своих, весьма важных, дел, когда тот обернулся. Олень ничуть не испугался человека и стоял весьма близко, неотрывно глядя на мужчину перед собой. Не испугался он даже когда мужчина этот спешно скинув ремень с плеча, наставил на зверя дуло своей винтовки. На Джона смотрели холодные, голубые глаза, и взгляд это, заставил мужчину ружьё опустить. Тогда олень и двинулся к нему, подходя ближе, и взгляд этих глаз заставил Джона выронить оружие. Потому что он знал этот пронзительный взгляд.       Он определенно сошел с ума. Олень сам подставляет голову под протянутую руку, ведёт ей вниз, склонив перед человеком, который чувствует как земля в момент уходит из под его ног. Ощущение слегка жестковатой шерсти под мозолистыми пальцами, обдают руки родным теплом, и не в силах устоять он падает на колени, снова стараясь вглядеться в эти глаза, обняв дикого зверя, потому как нет в момент этот для него никого ближе и роднее. — I miss you, Arthur… Me too.