Где твои шрамы, парень?

Однажды папа сказал, что взгляды осязаемы. Хью ему поверил, как тут не поверишь, когда живешь в одном городе с Хоумлендером, чей взгляд способен испепелить луну до атомов. Хью не представлял угрозу для луны. Он вообще про себя считал, что неспособен на что-то связанное с угрозами… или убийством. Жизнь полна сюрпризов, стоит только попробовать. Робин бы это понравилось. За последние пять дней Хью насмотрелся досыта. Словно восполнял годы отведенных взглядов. Но он бы еще сотню раз посмотрел, как разрывает Полупрозрачного, словно пакет молока, чем очередную конфронтацию ММ и Француза. Следом за Французом идет хаос. Хью готов поклясться, что действия Француза подчиненны логике, порядку и ритуалу. Если Кимико должна с ногами сидеть на столе, пока Француз замешивает тесто — значит так по рецепту. Хью в этом уверен. Почему он находит следы муки в своей сумке — черт его разберет. ММ в ярости. Француз улыбаясь нарезает полоски теста для конвертов, на миллиметр его нож уходит влево с прямой. Не идеальные. Хью это заметил. — Бесполезный кусок дерьма! — ММ силой захлопывает ноут и уходит в другую комнату. Неожиданно для себя, Хью обнаруживает, что находится посреди бардака. На волосах Кимико следы крема, раковина ломится от посуды, пол уляпан сиропом. Француз, забыв о тарталетках, в другом углу чистит ствол, буквально кухонным полотенцем. — Эй, малыш, я рассказывал, как мне пришлось избавиться от голландского дипломата с помощью щипцов для камина и трех английских бульдогов? Хью замечает, что от двери до угла тянется след Француза и его хаоса — полуразобранные сумки с оружием, патроны, ботинки, запасные ботинки, куртка, грязная одежда Кимико, в которой она была в заточении, разбитые пузырьки с лаком, так и несобранная химическая лаборатория, подобно моллюску с выплюнутым нутром, ловила немногий свет стеклянными гранями. Бардак тянулся лучами по всему убежищу и его солнцем был Француз. Хью чувствовал, если он ответит на вопрос, то сам станет частью этой больной солнечной системы. — Я пожалуй пройдусь. Он не верил сам себе, направляясь в бар. Может быть прямо сейчас, находясь под прицелом всей мощи Воут, на него спускают самых жестоких суперов. Не верил, что когда-то сама мысль, что от кого-то необходимо убежать, приводила его в панику до колотящегося сердца и холодного затылка. Что теперь он идет спокойно, среди обычных на первый взгляд людей, не скрывая лица, на свидание с самой Старлайт. Энни. Поправляет себя автоматически. Энни. Повторяет для себя, для Робин и Бутча. Но думает о каких-то лучах, Французе и тарталетках, которые предполагались подарком для жены ММ. Черт. Энни, такая светлая, такая сильная, такая невероятная и в тоже время такая понятная, простая. Хью стыдится своих мыслей, ему стыдно, за то что рядом с ней чувствует себя целым. — Ты гребаный псих, Француз, — ММ скалой нависает над Французом. Хью его по настоящему боится, как животное пасует перед более сильным. Но не может не смотреть, голос отца сверлит висок, но если взгляд осязаем, Хью надеется, что хотя бы так он поможет Французу удержать Кимико от расправы над ММ. — Каким нужно быть трахнутым на всю голову мудаком, чтобы потащить свою дикую подружку по магазинам, когда нас ищет вся чертова семерка! — Остынь приятель. Мы не засветились, слышишь… — Француз куда сильнее, чем может показаться. Едва ли он сильнее Кимико. Бутч выглядел утомленным и при этом спокойным, вмешиваться не спешил. Хью знает, что в левой руке, скрытой ото всех, у того девятимиллиметровый калибр. Если все полетит к чертям, это поможет на секунду вырубить Кимико и добраться до крупнокалиберного. Хью устал от этого и сел рядом с Бутчем, если все выйдет из-под контроля ему никакой ствол не поможет, разве что застрелиться, подобно курьеру из Рамен-паласа. — Мы договорились — придерживаться плана, — голос ММ поглощал все пространство убежища, — но ты снова и снова и снова действуешь так, как тебе вздумается. Ставишь под угрозу и себя, и ее, и всех нас, и мою семью… Хью кажется, что он стал супером. От чего внезапно он видит в темноте. Разве что лицо Француза светится, как тогда, когда он предложил засунуть взрывчатку в задницу Полупрозрачного, как тогда, когда предложил отвести Кимико к Месмеро. В убежище удивительно чисто. ММ сорок минут координирует своих подопечных по телефону, перемежая угрозы оторвать голову с жизненными советами о поведении в обществе. По второй линии ему звонит жена, рассказывает о приглашении на ужин к ее кузине, ММ дважды целует ее по телефону и возвращается к трудному подростку, выясняя чья сердобольная бабушка решила передать в тюрьму немного травы. Ему нужно записать адрес, ноута нет рядом. Француз готовит для Кимико багет, не отвлекаясь он в два движения рассекает лист пергаментной бумаги на четыре идеальных квадрата и кладет их под руку ММ. Хью подвисает, когда ММ начинает выкладывать в единую линию багетные крошки. Француз совершенно случайно смахивает их прочь со стола на чистый пол. Какие к черту лучи, когда это дороги, думает Хью. Перед ММ вырастает сандвич с идеально обрезанными корочками, без тарелки прямо на стол, с торчащим листом салата из общей симметрии. — Целую тебя, детка. — ММ смотрит на Француза посылая два поцелуя. Он шепчет «Пошел ты» удаляясь в комнату, но возвращается за сандвичем и шепчет «Пошел ты» еще раз. Хью готов поклясться, что в действиях Француза есть логика. — Зачем ты это делаешь? — спрашивает он. Француз ночью выбирается покурить на улицу. — Малыш, ты когда-нибудь видел бурю? — выдохнул дым в небо, и смотрел вверх так, будто видел все звезды и читал созвездия, хоть там чернота из-за желтых фонарей, слишком близких к земле и далеких от звезд. — Обычно говорят, что сначала замечают облака, порывы ветра. Но это не все предвозвестники бури, это уже ее пальцы на твоем горле. Бурю можно заметить раньше, по птицам слишком шумным, по воздуху слишком тяжелому. И когда все начинается, тебе, такому маленькому и слабому, кажется будто это конец, как в библии обещано, разрушения и смерть. Но буря, знаешь ли, тоже часть этого мира и, какой бы не была, она не будет сверх возможностей этого мира. Все настолько закономерно и отлажено в окружающей нас природе, что я скорее поверю, что люди это выводок из спермы марсиан, со всей своей аморальностью и иррациональностью. — Француз, я не… — Когда я служил, давно еще, мы попали в такую вот бурю, когда думаешь, что небо обрушится и тебя унесет в вакуум. Oh mon dieu. Я так хотел оказаться где угодно, но не на своем месте. У ребят были всякие медальоны с фотографиями невест, нательные кресты, они цеплялись в них, как в единственное возможное спасение от стихии, а у меня лишь армейский жетон и страх, и они оба душили, а не спасали. И тогда я вцепился в собственную руку, я ведь был сам у себя, чем не надежда на спасение, верно, малыш? Буря шла всю ночь, что была светлее дня из-за молний, и все утро, что было темнее ночи из-за низких туч. И я так сильно держал себя же за руку, что продавил ногтями до мяса. И знаешь, буря прошла и я остался цел. Я на своем месте, малыш, и то что я делаю, поверь мне, все в рамках природы этого мира. — И закона? Они рассмеялись. Француз отбросил сигарету и протянул Хью ладонь, на которой пунктиром шли четыре белых шрама по идеально ровной линии. — Ты на своем месте, малыш? — Спросил он улыбаясь, но взгляд холодный и слишком глубокий, чтобы ответить тем же. — Здесь с нами, убивая суперов или с ней? Тебе есть за что держаться, когда обрушится небо? Где твои шрамы, парень? Француз вернулся в убежище, оставив Хью искать ответы. За что ему действительно стоит держаться? — Энни, привет. Знаю поздно, мы можем встретиться? Да, сейчас. Линкольн-гранд. Это… отель. Ты знаешь где это? Да. Отлично. Жду.