Детский страх

      Зажмуриться сильно-сильно и не кричать, не кричать, не кричать!..       Самое противное, убивающее всегда морально медленно и мучительно — всегда смертельно-холодное чувство — именуемое страхом — снова душит, душит, душит.       Мальчишка, закутавшийся плотно-плотно в одеяло, будто в кокон, надеялся, что оно хотя бы снизит этот чёртов холод, разливающийся по всему организму. Увы — одеяло такое же холодное, как и всё внутри него, оно — небезопасное, однако он продолжал цепляться за него крепко-крепко, ведь иных спасательных кругов не было.       Чёрные, как эта ночь, как этот бесконечный (тоже хо-лод-ный) мрак, глаза распахнуты широко-широко и устремлены на дверцу треклятого шкафа, из которого вот-вот появится пьянющий в доску и ненавидящий его отец, снова на него польётся ругань, от которой станет ещё хуже, ещё холоднее, страшнее и...       ...больнее.       Да. Именно больнее — Северус уже убедил себя, что он ничтожество, никто, что лучше бы его никогда-никогда не существовало. Ведь он — обуза, лишний балласт для них, для своих родителей.       Помеха, препятствие между ними, мешающее их семейной жизни, которой, по словам соседей, прочих родственников, не было и до его появления — впрочем, кого это волновало?       Отцу-то точно было пофиг — ведь есть тот, на кого можно выливать всю злобу и ярость, кого можно считать не живым существом, не человеком даже, а... что-то вроде боксёрской груши для магглов, которая, получая каждый божий день по несколько ударов либо за малейшую провинность, либо за своё существование в этом чёртовом доме (будь он проклят во имя Мерлина!), продолжала ещё держаться целой, хотя и выглядела жутко потрёпанной.       Часы пробили где-то в тёмных глубинах дома двенадцать. Мальчишка судорожно вздохнул — противный, больно ре-жу-щий слух скрип открывающийся дверцы, казалось, оглушил.       Утонуть в одеяле, провалиться под кровать, куда-нибудь! — лишь бы подальше от этого шкафа... (по-жа-луй-ста!)       Кинуться прочь из комнаты, дома! — нельзя, страх парализовал, заморозил всё тело. Кричать?.. горло, словно обвило колючей проволокой: жалкие-жалкие попытки произнести звук, слово вызывали жуткую боль, от которой он чуть ли не задыхался.       Шаг — скрипящий, специально медленный, сознание задребезжало. Ещё, ещё, ещё...       Высокая, но чуть сгорбленная фигура мужчины, чьи прищуренные и такие же чёрные глаза обегали небольшую комнату, в поисках сначала: либо какого-то предмета для очередного избиения, либо самой жертвы — забившегося в самый дальний угол кровати, скрытого одеялом, мальчишки; виновника разрушения его семейного благополучия.       Запах — до невозможности тошнотворный — перегара, курева выжег весь кислород в комнате, ещё немного и Северус умрёт от удушья, либо надышавшись этим ядовитым смрадом, либо от задержки дыхания.       Зажмуриться сильно-сильно и не кричать, не кри...       Не выйдет.       Не вышло...       Снейп-старший обнаружил его.       Кидаясь ругательствами, проклятиями, мужчина, сверкая яростными глазами, скалясь, подскочил к мальчишке, который тут принялся зарываться глубже и глубже в одеяло, будто надеялся, что сейчас откроется какой-то портал, и, прошмыгнув туда, сумеет избежать очередного наказания...       Рука, показавшаяся ему железной, больно схватила за запястье (снова останутся следы) и потащила вверх — Северус кричал, извивался, пытался ударить отца, но тот был сильнее.       Зажмуриться сильно-сильно...       Мужчина нанёс удар в лицо, дабы снизить сопротивление сына. Боль обожгла лицо, но не усмирила попыток к сопротивлению. Тогда он швырнул Северуса на пол и принялся избивать, продолжая при этом называть его ничтожеством, мразью, которая лучше бы никогда не рождалась, лучше бы подохла ещё в утробе матери.       Удар, ругань, крики, жалкие попытки защититься, спрятать наливающуюся болью какую-то часть тела; снова удар, ругань...       Зажмуриться сильно-сильно и не рыдать, не рыдать...       Убивающее морально медленно и мучительно — всегда смертельно-холодное — чувство.       Страх заволакивал всё вокруг, почти окончательно поглотил — юное, треснувшее сознание, оно не отзывалось на сигналы о боли; мальчишка ничего не чувствовал, не слышал.       Ему было всё равно.       Всё равно, даже когда этот долгий-долгий кошмар закончился, когда матушка, наконец, увидев боггарта, принявшего облик мужа, прогнала его, освободила драгоценного сына от его гнёта.       Северусу было всё равно.       Он просто посмотрел на неё ничего не выражающим взглядом — внутри пустота и тот самый холод страха.       Страха, что и она тоже его ненавидит.